Курсы бухгалтеров, кремы, средства для улучшения бюста, фотоаппараты, успокоительные,
слабительные, лечение мужского бессилия, ожирения, рыболовные снасти
только триппера и гипнотизма стало меньше (вернее, рекламных объявлений о них))
Читать далее
…привыкла к фотографиям, где он довольно грузен и не молод, но читая автобиографию, конечно, отправилась искать его ранние фото.
«С самых ранних лет я одевался во все черное – как настоящие поэты прошлого века, и у меня было смутное ощущение, что я не так уж плох собою. Но я и приблизиться не решался к девушкам, заранее зная, что стану заикаться и краснеть, а проходя мимо, не поворачивал в их сторону головы и делал вид, будто не испытываю никакого интереса, что на самом деле было далеко не так. Каждая из них была для меня загадкой из загадок. Мне бы хотелось сгореть в пламени этого таинственного костра, захлебнуться и утонуть в этом колодце неведомой глубины, но я не отваживался броситься ни в огонь, ни в воду. А поскольку не находилось никого, кто бы меня подтолкнул, то я так и бродил у берегов этого чародейства, не смея даже взглянуть на женщину, а тем более улыбнуться ей.»
В 1965 году художник Barbara Remington оформила первое американское издание сказки Толкиена.
Отрывок из письма автора книги издательству:
«Полагаю, что вы лучше меня осведомлены о том, что привлекает американцев. Поэтому не буду спорить с вами о вкусах (цвета и шрифт ужасные, но считайте, что я этого не говорил), однако про рисунок-то я спросить должен — при чем тут лев и эму?»
И получил вполне достойный ответ о том, что у иллюстратора не было времени прочитать книгу, совершенно не было…
Джоэл Литвинов – известный нью-йоркский адвокат, снискавший скандальную славу на процессах над изгоями и персонами нон грата. Он защищает подозреваемых в терроризме, мафиози, бунтующих рок-музыкантов, выступающих против войны в Ираке, исключительно исходя из собственных убеждений в гнилости американской двуличной морали и презрению к существующему общественному строю. Идеалы марксизма для него – путеводная звезда, и даже с собственными детьми он ведет беседы об отживших капиталистических ценностях и преступной политике. Дочь Карла готова на все, лишь бы папочка был доволен, дочь Роза даже уезжает жить на Кубу, а приемный сын Ленни полностью соответствует жизненным взглядам Джоэла, потому как его родители из тех, кого защищает Джоэл. Правда, мамаша сидит за неудачное ограбление банка, да и папаша не особо отстаивал социалистские взгляды, но это не так важно. Жена Джоэла, Одри, предмет его гордости. Англичанка, уехавшая за ним в чужую страну, убежденная либералка и феминистка, не желающая тратить жизнь на буржуазные семейные радости вроде кухни и воспитания детей. Острая на язык, всегда рядом с мужем, и на демонстрации и на процессах. Вот такая семейка становится главными героями нового романа
Честно говоря, если бы не мое уважение к автору, написавшему «Хронику одного скандала» (по этой книге поставлен мой любимый фильм с Джуди Денч и Кейт Бланшетт), я бы даже не посмотрела в сторону романа с такими героями.
Читать далее
Мы уже писали о том, что в питерском метро появился автомат для бесплатного скачивания электронных книг. И еще раз похвалимся тем, что это не просто хорошая книжная новость — в списке доступных книжек есть книга Елены Колчак, автора нашей детективной колонки.
Сейчас автомат переехал в вестибюль станции метро «Технологический институт-2» и будет там до конца марта.
Я передать не могу, как приятно видеть посреди бесконечных рекламных плакатов — книжные обложки!
Пусть так и будет (и побольше, побольше)
Фото отсюда:
Гений
Состав: талант (10%), упорство (20%), вредность (5%), амбиции (7%), интерес (13%), хороший стимул (45%).
Способ приготовления: мелко порезать, перемешать и дать настояться.
Любой гений требует бережного обращения, а тем более маленький. Как заставить ребенка поверить в себя? Как разглядеть в нем скрытые интересы и таланты? Как? Как? Как?
Простой ответ можно найти в «Точке» Питера Гамильтона Рейнольдса.
Читать далее
6
Соседи у меня нормальные. Хорошо живем. Я как-то распечатал таблицу чтобы не забыть, по каким дням быть хорошим для двух соседей. Справа и слева. Справа, значит, семейка дебилов – папа-мама и две девки, а слева старушка – божий одуванчик. Одуванчик живет в трехэтажном коттедже, а дебилы в двух-, но собираются дом расширять. Вообще, приличные обыватели, это я уже слишком критично к ним отношусь. В большой семье – папа автомобильными запчастями занимается, оптовыми поставками. Само собой, дома его сроду нет, жена каким-то женским клубом руководит, уж не знаю, на каких началах, а две девчонки недоразвитые в школу ходят и сиськи отращивают впрок. В смысле – у мамы третий размер, а у них поди пятый, даром что одна в десятом классе, а вторая в восьмом. Интересы как у орангутангов. Музыка у девчонок – блевотина еще та. Причем слушают они ее через компьютер и, судя по всему, звуковая карта встроенная. Ни объема, ни низких, ни высоких. Мама «Дом-2» смотрит. Папа вообще футбол, причем отечественный. Ну не идиоты? Книг у них сроду не было, кроме так ни разу и не открытой Библии.
А вот бабушка непроста. Она сама доктор наук, и муж у нее покойный был профессор. Впрочем, приемный отец у меня, царствие ему небесное, тоже был профессор, и вообще – весь этот квартал ученые населяли. В советское время чудовищно престижный был райончик. Теперь, конечно, всякая сволочь богатая живет, а тогда – да. Тогда на гектар тридцать рыл со степенями тут жили и три члена-корреспондента. Папаша у меня как-то подсчитал для смеху и долго потом соседям результаты на ихних скучных посиделках предъявлял. Бабуля – доктор наук. В шахматы я с ней играю. Вообще, по большому счету, дрянь игра. Я еще компьютерные стрелялки понимаю – соображаловку развивают, скорость реакции, интуицию, в конце концов. Гири-гантели, бег, бокс там всякий. Это надо, это никто не спорит. А сидеть, в клеточки смотреть и фигуры многозначительно передвигать – это ж полный идиотизм. Какая разница, кто выиграет, если я эту бабку одной ладошкой пополам перерублю – пикнуть не успеет? Против лома нет приема…
Но есть такая наука – мимикрия. И в ней есть безграничное удовольствие. Приучить противника к себе, совсем другому себе, такому странному, слабому, доброму, неопасному… На тебя будут снисходительно смотреть, за глаза словами поносными называть и принимать за другое животное. Вот ведь тупые.
Читать далее
(чтение Юрия Бригадира: «лучшая автобиография»)
пер. Людмила Петровна Синянская,Элла Владимировна Брагинская
Эти мемуары, или воспоминания, – отрывочны… что-то, наверное, ускользнуло из них и забылось – как, впрочем, случается и в жизни. Мы отрываемся на сон, но именно сон дает нам силы, чтобы работать дальше. Многое из того, что я пытался вспомнить, утратило форму, рассыпалось, как непоправимо раненый стеклянный сосуд, и пропало.
Воспоминания поэта не похожи на обычные мемуары. Такие мемуары пишутся человеком, который пережил, может, и меньше, но сфотографировать ему удалось больше, и он воссоздает события скрупулезно, с мельчайшими подробностями. Поэт же дарит нам галерею видений, рожденных огнем и мраком его эпохи.
Быть может, то, о чем я пишу, было не со мною, может, я пережил и чужие, прожитые другими жизни.
В том, что написано на этих страницах, есть – как в осеннем листопаде и как в сборе винограда по осени – пожелтевшие листья, которым суждено умереть, и виноградины, которые продолжат жизнь в священном вине.
Моя жизнь соткана из множества жизней, ибо такова жизнь поэта.
Молодой провинциал Тетрадь I
Чилийский лес
…Под жерлами вулканов, у самых заснеженных вершин, меж огромных озер поднимается благоухающий, молчаливый, дремучий чилийский лес… Ноги тонут в мертвой листве, нет-нет и хрустнет ломкая ветка, надменно тянется ввысь гигантский бук. Пролетает птица, обитательница холодной сельвы, и, взмахнув крыльями, остается в тенистых ветвях. А потом из своего укрытия вдруг отзовется гобоем… Неприрученный аромат лавра, хмурый запах больдо западает в душу… Кипарис заступает мне путь. Этот мир раскинулся ввысь – по вертикали: птичьи народы, континенты листвы… Я спотыкаюсь о камень, а под ним – ямка, уже открытая до меня, обитаемая; громадный, рыжий, мохнатый паук уставился на меня – замер, огромный, как краб… Золотистый жук обдает зловонием и исчезает как молния, сверкнув переливчатой радугой… Я иду сквозь лес папоротников в рост человека, и шестьдесят слезинок падает мне на лицо из их холодных зеленых глаз, а за спиной еще долго трепещут их веера… А вот гнилой ствол: целое сокровище!.. Черные и синие грибы стали ему ушами, алые растения-паразиты венчают его рубинами, лениво-ползучие стебли одолжили ему свои бороды, и из его прогнившего нутра стремительно выскальзывает змея – словно испаряется, покидает мертвое дерево душа… А дальше – каждое дерево особняком от себе подобных… Они раскинулись на ковре таинственной сельвы, и у каждого – своя листва, свой разлет и рисунок ветвей – округлых и изгибающихся или торчащих, словно пики, свой стиль и покрой, словно их стригут, не переставая, неведомые ножницы… Расщелина; внизу по граниту и яшме скользит прозрачная вода… Свежая, точно лимон, порхает и пляшет над солнечными бликами и водой бабочка… Рядом приветственно кивают мне желтыми головками бесчисленные кальцеолярии. А в вышине – словно капли из артерий загадочной сельвы – набегают алые цветы копиуэ. Красные копиуэ – цветок крови, белые – цветок снегов… Скользнула лисица – дрожь листьев лишь на мгновение прорезала тишину, ибо тишина – незыблемый закон всего, что тут растет… Редко-редко прокричит вдали вспугнутое животное… Прошелестит крыльями неведомая птица… Тихое бормотание, неясный шепот – вот и все звуки растительного мира, пока буря не вступит в свои права, и уж тогда зазвучит вся музыка земли.
Кто не знает чилийского леса – не знает нашей планеты.
На этих землях, на этой почве родился я, из этого молчания я вышел в мир – чтобы странствовать по нему и петь.
Детство и поэзия
Я начну рассказ о днях и годах своего детства с того, что единственным, незабываемым действующим лицом той поры был ливень. Великий ливень южных широт водопадом низвергается с полюса, с небес мыса Горн, до земель «фронтеры».[1] И на этих землях, на Дальнем Западе моей родины, родился я – пришел в жизнь, на землю, в поэзию, в дождь.
Я исколесил много земных дорог, и со временем мне стало казаться, что в мире теряется это искусство дождя, которое в моей родной Араукании было страшной и злокозненной силой. Дождь шел месяцами, шел годами. Долгие стеклянные иглы дождя разбивались о крыши, дождь накатывался прозрачными волнами на стекла, и каждый дом под ливнем был словно корабль, с трудом пробиравшийся в порт через этот океан зимы. Читать далее
(чтение Юрия Бригадира: «лучшая книга о любви»)
– Вот послушай. Я уж знаю – скучно не будет. А заскучаешь, значит, полный ты мудила и ни хуя не петришь в биологии молекулярной, а заодно и в истории моей жизни. Вот я перед тобой – мужик-красюк, прибарахлен, усами сладко пошевеливаю, «Москвич» у меня хоть и старый, но ни хуя себе – бегает, квартира, заметь, не кооперативная и жена скоро кандидат наук. Жена, надо сказать, загадка. Высшей неразгаданности и тайны глубин. Этот самый сфинкс, который у арабов, – я короткометражку видел, – говно по сравнению с нею. В нем и раскалывать-то нечего, если разобраться. Ну, о жене речь впереди. Ты помногу не наливай, половинь. Так забирает интеллигентней, и фары не разбегаются. И закусывай, а то окосеешь и не поймешь ни хуя.
Читать далее
Тропинин В.А.
Портрет П.Н. Зубова
