(чтение Сергея Рока)

Посвящается моей матери Екатерине Савельевне Гроссман

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1
Над землей стоял туман. На проводах высокого напряжения, тянувшихся вдоль шоссе, отсвечивали отблески автомобильных фар.
Дождя не было, но земля на рассвете стала влажной и, когда вспыхивал запретительный светофор, на мокром асфальте появлялось красноватое расплывчатое пятно. Дыхание лагеря чувствовалось за много километров, — к нему тянулись, все сгущаясь, провода, шоссейные и железные дороги. Это было пространство, заполненное прямыми линиями, пространство прямоугольников и параллелограммов, рассекавших землю, осеннее небо, туман.
Протяжно и негромко завыли далекие сирены.
Шоссе прижалось к железной дороге, и колонна автомашин, груженных бумажными пакетами с цементом, шла некоторое время почти на одной скорости с бесконечно длинным товарным эшелоном. Шоферы в военных шинелях не оглядывались на идущие рядом вагоны, на бледные пятна человеческих лиц.
Из тумана вышла лагерная ограда — ряды проволоки, натянутые между железобетонными столбами. Бараки тянулись, образуя широкие, прямые улицы. В их однообразии выражалась бесчеловечность огромного лагеря.
В большом миллионе русских деревенских изб нет и не может быть двух неразличимо схожих. Все живое — неповторимо. Немыслимо тождество двух людей, двух кустов шиповника… Жизнь глохнет там, где насилие стремится стереть ее своеобразие и особенности.
Читать далее →

В пятницу, заняв 200 рублей у своего ближайшего в этом городе родственника, я купил 2 по 1.5 пива и поехал на блатхату, где обнаружил толпу человек в десять, не меньше. Помимо уже знакомых мне лиц имели место три красивые студентки, худой и высокий парень, достававший головой лампочку, и два здоровяка года по 22. Играла гитара. Петр рассказывал:
— Александр Хуев родился в 1950-м году. Почему он не известен на юге, я не знаю. Когда я приезжаю на север, нет, когда я только заезжаю на север, я могу спросить любого. Сашу помнят все. Жизнь человека вообще подчеркивается лишь тогда, когда по прошествии короткого срока вы остаетесь у кого-то в памяти не просто пятном. Например, родственники. Год-два вас помнят. Потом повседневные заботы поглощают все. Что такое десять лет? Срок, правда. Я, например. Вообще не вспоминаю своего деда, со дня смерти которого еще не прошло десяти лет. Трава уже выросла высоко. Хотя все говорили, что, мол, достойно прожил человек, не зря. Так почти все не зря проживают. Плодят потомство. А Саша, вот, потомство не оставил. Зато он сделал много другого, отчего его всегда будут помнить и концептуалисты, и панки, и просто прикольные люди. Вот одна из его песен:
Читать далее →

Я ее хотела повесить целиком, но там грозное предупреждение о запрете использования, так что просто ссылка

Анна Александровская. Темная звезда

В статье много фотографий и много интереснейших подробностей. Есть над чем думать.

И, на сладкое, факт не самый вроде бы яркий на фоне секса, таланта, смертей, самоубийств, вереницы женщин, но такой… эдакий…
Читать далее →

Роман «Человек, который спит» Жоржа Перека

Несокрушимые «адаманты» научного социализма грезили о бесклассовом обществе, а Жорж Перек — о «бесклассовой прозе». Последнюю следует понимать отвлеченно от политики, буквально как не классифицируемую, свободную от диктатуры формализма, нарративности и прочего логико-теоретического насилия. В историю французского романа он вписал себя в новом для нее качестве – это «антиписатель», которому готовые рецепты литературной кухни не сулят ничего, кроме изжоги или тошноты. К слову, о «тошноте» экзистенциальной: Перек отверг главный объект исследования французского экзистенциализма как посредника между обыденным знанием и философией — абсурдный человеческий опыт. Ему интересен не столько абсурд, сколько его причудливое отражение в сознании, поэтому мир перековских не-героев (безымянных, внеисторических, несуществующих), воспринимается как игра мышления — внутренний сюжет рельефней внешнего, «монолог в пустоту» важнее диалога с бытием.
Читать далее →

Это одна книга!
Ее передний обрез расписан таким образом, что возникают две разные картины в зависимости от того,  какой стороны книгу открывают!

Epictetus, his morals, with Simplicius, his comment, 1704.
WKR 9.2.1
Houghton Library, Harvard University
A double fore-edge painting, with the scene of Heliopolis visible when the book is fanned open in one direction, and the Bridge of the Euripus in the other

Загашник для блингвистики полнится и полнится, набралось уже мало не на полдюжины постов… и никак. А все почему? А все потому, что комментировать сии перлы что-то никаких силофф. Хотела уж дать as is, но оказалось — только начни, дальше оно само:
Его ожидала ещё одна потрясенная трагедия
//а также взволнованная комедия и на удивление бесстрастная драма//
Было достаточно окликов на поместье старого мистера
//а оно, поместье, все не отзывалось и не отзывалось//
в дали заросшей аллеи виднелось тёмное пятно запоздалого посетителя
Читать далее →

«Ночная дорога»
Кристин Ханна

Если после прочтения книги у меня появляется много вопросов, это значит, что книга либо очень хороша, либо совсем никуда не годится. В первом случае встают вопросы философского характера, типа, зачем мир столь несправедлив, а во втором — самые бытовые, начиная от «и зачем я тратила на это время?» до «почему герой такой дебил?» Парадоксально, но «Ночная дорога» Кристин Ханны заставила задаться вопросами обеих категорий.
Читать далее →

(чтение Елены Блонди)

Оставшись один, Персуорден не спеша вытерся дырявым банным полотенцем и завершил свой одинокий туалет. В водоснабжении «Старого стервятника» случались перебои, и нередко в подобных случаях Персуорден отправлялся через площадь наискосок, к Помбалю, в поисках неспешной утренней ванны и горячей воды для бритья. Время от времени, когда Помбаль уезжал в отпуск, он фактически перебирался в его квартиру и делил ее, не без толики внутреннего дискомфорта, с Дарли, обитавшим таинственно и скрытно в дальнем конце коридора. Хорошо было сбежать иногда от одиночества гулкого гостиничного номера, от кип бумаги, нараставших гроздьями, как грибы, вокруг основного ствола его следующего романа. Сбежать как всегда, впрочем… Патологическая тяга литератора быть наедине с самим собой: «Писатель, самый одинокий зверь из всех людских существ». «Это цитата из великого Персуордена», — пояснил он собственному отражению в зеркале, пока повязывал галстук.
Читать далее →

Читать далее →