(чтение Бориса Гусева)

Антонио Муньосу Баллесте и его жене Нико,
без чьей дружеской поддержки и участия
эта книга никогда не была бы написана

Добро пожаловать в вечную жизнь, друзья мои.

Эта книга появилась на свет благодаря Харриет Вольф, немецкой журналистке, с которой я встречался в Берлине несколько лет назад. Перед началом интервью Харриет решила рассказать мне небольшую притчу. Она считала, что эта притча может служить символом ситуации, в которой я нахожусь как писатель.

Я стою в телефонной будке после конца света. Могу звонить куда хочу и сколько хочу. Неизвестно, выжил ли кто-нибудь ещё кроме меня или мои звонки — просто монологи сумасшедшего. Иногда звонок короткий, словно трубку сняли и бросили; иногда он длится долго, словно кто-то слушает меня с нечистым любопытством. Нет ни ночи, ни дня; у ситуации нет и не может быть конца.

Добро пожаловать в вечную жизнь, Харриет.

* * *

А кто из вас достоин вечной жизни?

* * *

Моя нынешняя инкарнация деградирует; думаю, долго она не протянет. Я знаю, что в следующей инкарнации вновь обрету своего товарища и спутника, пёсика по кличке Фокс.

Общество собаки благотворно, ибо её можно сделать счастливой; она нуждается в таких простых вещах, её «эго» так ограниченно… Возможно, в одну из предшествующих эпох женщины находились примерно в том же положении, что и домашние животные. Это была, наверное, какая-то уже недоступная нашему пониманию форма домотического счастья, связанного с совместным функционированием: удовольствие быть единым, отлаженным, функциональным организмом, предназначенным для выполнения дискретного ряда задач, а эти задачи, повторяясь, образовывали дискретный ряд дней. Все это исчезло, и те задачи тоже; собственно, перед нами не может стоять никаких целей. Радости человеческих существ для нас непостижимы; но и их беды нас не терзают. В наших ночах отсутствует трепет ужаса или экстаза; однако мы живём, мы движемся по жизни, без радостей, без тайн, и время для нас пролетает быстро.

* * *

В первый раз я встретил Марию22 на третьесортном испанском сервере; страница грузилась ужасно долго.

2711, 325104, 13375317, 452626. По указанному адресу мне открылось зрелище её вульвы — мерцающей, пиксельной, но странно реальной. Кто она была: живая, мёртвая или интермедийная? Скорее интермедийная, по-моему; но о таких вещах не говорят, это исключено.
Читать далее →

(Рассказ 46.2)

Назывался «Николай Мясковский» эпиграф из книги Н. Радлова «Рисование с натуры»: «Десятки рабочих часов проводит учащийся протирая до дыр бумагу и зачерняя до блеска сапожной ваксы соседнее пятно в тщетных попытках вызвать сияние света. Попытки совершенно безнадёжные, ибо непосредственное эмоциональное воздействие белого и чёрного на бумаге настолько незначительно, что само по себе не может служить средством передачи освещённости объёма… Мне приходилось неоднократно убеждать учащихся в правильности этих указаний… несколькими прикосновениями резинки…» Как известно самыми исполняемыми в мире композиторами двадцатого века, являются: С. Прокофьев, И. Стравинский, Д. Шостакович и С. Рахманинов (именно в такой последовательности). И первому из них, Николай Яковлевич Мясковский, помогал советом в его работе. Впрочем, лучше зайти на сайт посвящённый композитору и прочитать статью Дмитрия Горбатова, чтобы понять масштаб (тем, кому он по каким-либо причинам ещё не понятен, без преувеличения, гения). Второй эпиграф, ещё цитата: «Однако я убеждён, что опера «Идиот» – одно из важнейших творческих достижений Мясковского, пусть даже ей суждено навеки остаться бесплотной сущностью; что симфонические сочинения композитора содержат немалое множество музыкальных фрагментов, ранее предназначенных для оперы; что Мясковский отнюдь не случайно сфокусировал свой творческий объектив на литературном герое по имени Лев Мышкин, поскольку сознавал его своим реальным этическим alter ego». В самом же рассказе:
«Четыре группы крови: первая, самая древняя — охотников, за ней вторая — земледельцев, следующая, третья — кочевников, потом самая молодая, полторы тысячи лет максимум, кровь-загадка, четвёртая группа, городских жителей или ремесленников. У Сталина была первая, у Кутузова вторая, у Ленина третья, а у Петра Великого — четвёртая. Как и резус, по видимому, тоже что-то значит…
…В каждой второй лунке отрытой в песке, среди моря песка, сидит и читает, хочет понять себя воздушная треска, но всегда ускользает, от главного, пойманная шторами рассвета оконными, перекрываем ей путь, мешаем свернуть, тропками балконными, — напевал про себя он…
Свечение в небе, через синее стекло самого идеального тона и цвета, да…»
Ну, а если совсем коротко, то рассказ не о самом великом композиторе двадцатого века, уровня Иоганна Себастьяна Баха, а о том, как некто по дороге на пруд (на рыбалку) познакомился с одной тётенькой и завис у неё, надолго.

***
Читать далее →

о себе: Музыка, кино, книги со мной всегда, с самых юных лет. Меняются факты биографии, меняются места работы, социальный статус, но любовь к миру, открываемому при помощи искусства неизменна.
В свое время получила культурологическое образование в качестве второго высшего, исключительно для себя, понимая, что в жизни это мало пригодится.
Читать далее →

Есть люди, которые в моим годам отсмотрели уже всю киноклассику, прочитали всю литературную классику, а у меня все еще полно белых пятен. И тем не менее, когда что-то очередное классическое посмотришь-прочитаешь, то есть то самое ощущение, которое «Радиохед» описывает в песне как Jigsaw fallin into place. Ну, по крайней мере у меня.

Режиссер Вернер Херцог

Читать далее →

«Защита Лужина» — роман очень легкий, тонкий и, как мне кажется, совершенный. И пусть эпитет «легкий» вас не смущает, Ходасевич, еще в 1930-м, отмечал, что за этой легкостью стоит серьезный труд и большой талант. В этой книге Набоков рассказал о том, что его подлинно интересовало: о шахматах, которыми увлекался с детства, о человеке творческом, который ушел из действительности и погрузился в свое искусство. А то, что Набоков ценил шахматы именно как искусство, не вызывает никаких сомнений. Недаром, на протяжении всего романа шахматная партия сравнивается с музыкой, и сопровождается соответствующими сравнениями и образами.
Читать далее →

http://pinterest.com/pin/218846863115654975/

«Цветы для Элджернона» — невероятно грустная книга. Не то чтобы она заставит читателя расплакаться на последних страницах, но, скорее, повергнет его в состояние меланхолии и задумчивости, — там есть о чем поразмышлять. О человеческих страхах, о человеческой же доброте, о матерях и их детях. Киз сумел заглянуть людям в душу: читая роман, узнаешь свои реакции и от этого становится несколько противно и стыдно за род людской. Поневоле думаешь — неужели я бы поступил так же?
Читать далее →

Аннотация:
Это второй роман знаменитого выпускника литературного семинара Малькольма Брэдбери, урожденного японца, лаурета Букеровской премии за свой третий роман «Остаток дня». Герой этой книги — один из самых знаменитых живописцев довоенной Японии, тихо доживающий свои дни и мечтающий лишь удачного выдать замуж дочку. Но в воспоминаниях он по-прежнему там, в веселых кварталах старого Токио, в зыбком, сумеречном мире приглушенных страстей, дискуссий о красоте и потаенных удовольствий…
Художник зыбкого мира — Кадзуо Исигуро

До этого читала только одну его книгу — Не отпускай меня. «Художник зыбкого мира» — чтение медленное, даже медлительное, неторопливое. Ощущение от романа — очень «японское» и, одновременно, общечеловеческое. Послевоенная Япония: горечь и горе, расставание с иллюзиями, попытки обновления, ностальгия по ушедшему…
Ощущение, что находишься внутри японской живописи.

Shiy De-jinn

Когда Нико Кейс (Neko Case) придумывала обложку для своего нового альбома Fox Confessor Brings the Flood (2006), она позвонила ванкуверской художнице Джули Морстад (Julie Morstad). Морстад была занята приготовлениями к выставке, но Кейс – которая училась в Emily Carr Institute of Art and Design вместе с Полом (Paul Morstad), братом Джули, а также работала с самой Джули над видеоклипом, — была очень настойчива.

«Она сказала: Мне правда хочется, чтобы это сделала именно ты. Есть идеи?» — вспоминает Джули, мы сидим в чайной на Мейн Стрит, около ее дома. Морстад предложила Кейс посмотреть серию её последних рисунков, — и что-то щелкнуло.«Название её альбома происходит из русского фольклора, и так вышло, что я как раз тоже думала о русских сказках. Мы, конечно, удивились совпадению – о, Боже!»

Читать далее →

Недавно я писал о книге немецкого автора Timur Vermes про Гитлера, проспавшего в Берлине с 1945 года до наших дней. И чтобы уже закончить гитлеровскую тему раз и навсегда, анонсирую еще одну книгу – воспоминания Эдгара Фейхтвангера, племянника известного писателя Лиона Фейхтвангера, о своем детстве, прошедшем в Мюнхене, в “элитном”, как сейчас говорят, доме на улице Prinzregentenplatz 16. В соседнюю – дверь в дверь – 9-комнатную, площадью 300 квадратных метров квартиру, занимавшую целый этаж, в начале тридцатых въехал человек, только что вступивший в должность канцлера Германии – Адольф Гитлер.

Сегодня в этом доме расположен полицейский участок, и ничто не напоминает о страшном обитателе квартиры на втором этаже.
Читать далее →