Насон Грядущий. Какая выхухоль сердец, когда такие карамболи?
Ну что ж. Приступим, так сказать, к поглощению духовной пищи. А как же? Стихи — это наше все. Пообозреваем. Проанализируем.
Или не надо? Да ну его, этот анализ, в поликлинику! Будем просто читать. И впечатлениями делиться. Ведь сетевое общение — это наше все. Хотя что я? Стихи же наше все. Но общение тоже не фунт изюму! Если, конечно, в соответствии с этикетом. Я и не знал, что бывает сетевой этикет. Ну где мне знать? Но меня просветили. Пришел человек, вероятно, из оклеветанных авторов, и написал такоооое! Я потом у своих детей спросил — что это за сетевой этикет? А они говорят: это когда понравится чего, ты пиши «аффтор жжот пеши исчо», а если не нравится — пиши «КГ/АМ», но что значит последнее — не пояснили. И я понял. Авторы таки глаголом так жжуть! Что аж жуть!
Поэтому если стихи не почитаешь, то как-то не по себе. А почитал — и расслабился, и воспарил, и узрел внутренним оком и леса, и горы, и вселенные, и моря с волнами, и бури страстей. Освежает!
Все далекие моря
В небо прячутся куда-то,
Там, где бурые закаты
Утонули все подряд,
Просто великолепно. Моря (все) прячутся в небе, где (в небе то есть) утонули подряд все бурые закаты. Не сказано, что произошло с закатами сиреневыми, багровыми и пурпурными, может быть они все же уцелели? Но образ есть, есть. Там, где море сливается с небом — это же классика. Я не шучу — есть картинка. Вы думаете, я сюда ругать пришел? Нет! Наслаждаться.
Не узнаешь их весной:
В бурном, ветреном прибое,
Что-то страшное такое…
Как расстроенный гобой,
Расстроенный гобой это страшно.
Стонет сломанная мачта,
Ах, извините, это мачта стонет как гобой, а я с размаху не так понял. Ну что ж, и это образно.
И, разбив о борт бока,
Неприютная тоска
В глубине волны маячит.
Как-то очень необычен
На песках прибрежных далей
Человечьих след сандалий,
Гораздо более необычен был бы след медвежьих или жирафьячих сандалий.
Влажный пляж еще коричнев…
Неуютно, одиноко
Спит весна, и мрачный сон
Окружил со всех сторон
Волнореза серый локон…
Волнорез тот был волнистый,
завивался словно локон,
я всплакнул слезою чистой,
светлой, горькой, одинокой.
…
Ну а тут, у камелька,
Так тепло и так отрадно,
И трещат поленья складно,
И печаль твоя легка…
В темноте пустынных комнат
Бродят только сквозняки,
И трепещут огоньки
На стекле зеркал оконных,(?)
Протяни ладони к ним – (к зеркалам?)
И они тебя согреют,
Я мешать тебе не смею,
Грейся, милый, спи, усни…
Вообще неплохие стихи. Если бы чуть доработать. Ну волнорез локоном, ну зеркала окон согреют, и в первом куплете малость сумбурно. Но ведь неплохо! Во-первых, размер и ритм более или менее выдержан. Ни разу не зарифмовано «меня-тебя», а это, по тутошней конъюнктуре, уже немало! Это уже заявка на успех. Да не смеюсь я! А самое главное: есть тут композиция, есть некая структура: сначала пейзаж бурно-морской, а потом мирная комната с камельком (кстати, что это?), зеркалами и прочим. Это довольно-таки изящное противопоставление, в нем и смысл есть, и отрада. Одним словом, это все-таки стихи, а не рифмованные всхлипы.
Переведи часы вперёд — на час!
Ушла в небытие —
морозных дней тоскливость.
Весна — капелью, солнцем.. —
дАрит милость,
Чаруя Возрожденьем — взороглаз!
Переведи часы вперёд — на час!
Чтоб ощутить, как дОроги
мгновенья —
В галдящих
птичьих трелях — песнопеньях,
В их свадьбах, гнёздах,
чтобы Жизнь — свилась!
Переведи часы вперёд — на час!
Влюблённые шлют SMS-ки —
клятв, свиданий…
И в первых
страстных взглядах — обожаний,
В Грядущее —
сверхчувственная вязь!
Переведи часы вперёд — на час!
Подснежники
звонЯт — Весну! Тюльпанов
Пестрится разноцветье сарафанов…
..И юных Дев, чарующие станы,
Сердца
мужские пустят — в перепляс!
Переведи часы вперёд — на час!
Весенний
ливень смоет — все сомненья…
..Несмелое касание, волненье..
Интимный шёпот:
— Как люблю я — В а с…
.П е р е в е л и
Часы — всего — на час!!!
А знаете, это даже и неплохо. Зуб даю. Есть тут упоение, есть поэтический восторг, и, как говорят мои дети, драйв. Особенно вот где подснежники. Нет, я не иронизирую. В самом деле. Вот только взороглаз меня насторожил. Не то, чтобы я не читал Хлебникова, но тут этот неологизм просто выпадает из стиля, не к месту он тут как-то. Да написал бы автор просто — взор и глаз, и то лучше было бы. Проще надо быть, проще. Но, конечно, не до той самой простоты, которая в пословице.
Неожиданно был сражен вот этим:
Утром, умиротворяясь устным уговором,
Упражняешься урегулирования упором.
Уразумев, ухмылкой успокоительные успехи
Уравниваешь умело умозрительные утехи.
Утрясая умело указанные упущения,
Урезониваешь услужливые умозаключения.
Урезая учёные узурпаторские устремления,
Удивляешься убогим удачам учреждения.
Не то, чтоб тут было много смысла, но для упражнения весьма занятно. И главное — сколько еще работы, алфавит у нас большой…
Таким образом, я воспарил от нескольких вполне неплохих стихов, чему был немало порадован — не все ж только браниться. Хотя прогресс на этом не остановится, и я думаю, торопливые ручки плодовитых юных авторов еще дадут мне повод порадоваться во всех смыслах, особенно в смысле «покатаемся, поваляемся». Кстати, я жду ваших рекомендаций: кого, по вашему мнению, я еще не отобразил. Ведь поэтов много, а я один. Пишите.
Но все эти впечатления были начисто снесены следующим девятым валом небывалого поэтического накала:
Они останутся в двадцатом, а мы уйдем за горизонт –
их души радугой крылатой сыконостасят небосвод,
а мы – изгои и плебеи, аристократы дивных строф –
живя чуть проще и мудрее, за них поднимем звонкий штоф.
Остолбенев от слова «сыконостясят» и убедив себя, что ничего неприличного оно не означает (ну что, что в самом-то деле?) Души сыко… сыконо… сыконостасят! уффф…. небосвод крылатой радугой они сыконостасят! Красиво-то как, елы ж палы!… Прямо хочется выпить от счастья, прямо из штофа! Вообще-то штоф это такой графин, и поднимать его со стола придет в голову только в конце застолья, когда все уже хорошенько наиконостасились из рюмок, стопок и стаканчиков, не говоря уж о фужерах и бокалах. Поднимем штоф, други мои, и пусть все узнают, какой он звонкий! То-то хозяйка обрадуется!….
Я уже предвкушаю пару десятков тем в форуме, где оскорбленный автор выкрикивает бессвязное, но все-таки, ребятушки, будьте ж милосердны, не поднимают штоф! Рюмки поднимают, хорошие вы мои… а штоф стоит себе на столике.
Облепиховое масло, облядиловое сусло,
Аааа? Чего-чего? Масло облепиховое я знаю, а вот это второе — оно от чего?
вышла полночь и погасла – перемкнуло Златоуста,
на поветрии печали, на безветрии судьбы
мы умчаться тщимся в дали, строим в полночь корабли…
Да вы проспитесь, утром и построите…
Строим в полночь каравеллы без заимок под себя.
Заимка — уединенное жилье в дебрях тайги. Соединить его с каравеллой в одном строении можно только в полночь после принятия парой штофов по кумполу.
Правит ими старец Веле, тот, что в полночь без руля,
Ну я же говорил, в полночь надо отдыхать.
без копья и на полушку, но с мечтой, не без судьбы
цедит он за кружкой кружку пиво в полночь… Се ля ви.
ну пиво в полночь еще ладно, но не обижайтесь потом, если у вас каравелла с заимкой соединились наутро.
Хоть в житейских арабесках невесомый лет оркестр
со стигматами гротеска снов роняет анапест.
Гротеск — это такой жанр, отчасти шутовской и причудливый. Стигматы — раны на руках и ногах религиозно-фанатического происхождения. Анапест — стихотворный размер. Стоп, стоп, спокойно, Насон, спокойно. Стихотворный размер СНОВ (во дают поэты! даже сны у них стихами!) роняет оркестр, у которого причудливые раны на руках и ногах от религиозного фанатизма. Размер (анапест), стало быть, берет оркестр — и роняет! берет — и ррроняет! Неудивительно, что оркестр весь в ранах…
Так что будь же всё что будет! Всяк отчаянно греши,
хоть и йетти нас осудят в трансведической глуши!
Насчет ТРАНСВЕДИЧЕСКОЙ можно поподробнее? Это от слова «трансвестит» или от слова «Веды»? Или это йети, бедняги, до того в глуши озверели, что поменяли пол и изучают Веды и Упанишады? Нет, вот читатели читали, писали в комментариях хвалебные отзывы… Вот КТО-НИБУДЬ понял, О ЧЕМ ТУТ ГОВОРИТСЯ?
Я живу на моей каменной планете засохших мозгов.
No comment
Правда, там растет ещё одно дерево, в корнях которого
копошатся маленькие черешки, переплетаясь хвостами с корнями.
и от этого со временем черепашьи хвосты,
проросшие планетарное ядро насквозь
становятся всё мясистее и мясистее, пожирая саму планету,
пока сама планета не превращает эти хвосты в реликтовые экскременты.
Есть ведь такие хорошие капли, пустырник там, валериана… Чего я ими не запасся? Ведь не засну теперь. Все будут сниться реликтовые экскременты мозгов в корнях планеты…
А эти числа Фобиначи! Год просто принял за свое
и преумножил неудачи и стал бродягою легко,
но, побродив чуток по свету, вернулся в старый уголок,
где в параллаксе всю планету он зрил, как только может Бог…
На числах ФОБИНАЧИ я зарыдал. Бедный Фибоначчи! За что его скрестили с фобией? А планета в параллаксе? Ну как тут не зарыдать? Параллакс — это расстояние между противоположными точками орбиты. Вот планета себе летает вокруг Солнца, по эллиптической (не побоюсь этого слова) орбите, а у нее параллакс, понимаете.
Но все это померкло у меня перед глазами от следующего творения: этот стих заслуживает академических комментариев к каждому слову. Увы нам! Уже нет в живых Ираклия Андронникова, а кроме него это никому не под силу…
Я видел опостылые глаза
гениально. Опостылеть+стылые. Это гениально. Опостылевшие и к тому же стылые глааза. Какой образ!!!
над муравьиным таинством портретов –
Парсунные литые гаруса
Парсуна есть просто портрет, а гарус — это такие цветные толстые нитки. ЛИТЫЕ нитки — это сильно. Портрет из ниток — тут отдыхает даже и Феофан Мухин с его картинами из овса…
лубочного базарок пиетета
Базарки! Опять гениальное слово. Я думаю, это птицы такие, они живут на базаре и сильно галдят. Потому и говорится: птичий базар. Лубочный пиетет — я расшифровывать отказываюсь. Лубок это вид народного творчества, а пиетет — уважение. Какая мягко говоря прихотливая мысль связала их воедино?
Ну и в целом тоже неплохо: в середине муравьино-таинственная парсуна (портрет, вы уже знаете), НАД НИМ — опостылые глаза, а кругом литые цветные тесемочки и базарки лубочно пиететят. Что тут неясного? Я на вас удивляюсь.
не переносят вовсе и на дух –
сих травести на рыночной консоли:
они пронзают желчью молодух,
обряженных в панбархаты юдоли.
Сначала я задумался. КТО не переносит? Гаруса? базарки? Глаза? Кого не переносят? Ну, это просто — СИХ травести. Травести это актриса, которая играет детей. Они обычно бывают небольшого роста, поэтому очень любят сидеть на рыночной консоли. А кто-то рядом пронзает желчью (это как вообще?) молодух. Да не простых, а обряженных в панбархаты юдоли. Юдоли! Панбархаты юдоли! Это же Экклезиаст какой-то!
Я видел и распаренных чинуш
с мобилами дебильного надрыва –
Сих клерков изворотливых, как уж,
совдепией вскормленных чинорылов.
Отлично. Совдепией вскормленны чинорылы — это я просто запишу в блокнотик. Очень удачно!
Они сжигают выхухоль сердец
на пекторали Города святого,
Пора сказать сей братии Крантец
и выдворить из Киева родного.
Пока же злобно властвуют они,
мздоимствуя в ражу установлений,
и души наши рвут на горбыли
в преддверии народных треволнений.
Нет, я не могу больше. Автор видел распаренных чинуш (наверное после бани), прямо на месте преступления: они сжигали выхухоль сердец! Не росомаху какую-нибудь, не жалкую рысь или там соболя, а выхухоль. Чьих сердец? И не просто сжигали, а с особым цинизмом — на пекторали города! У меня прямо опять всю душу на горбыли порвало. Вот это, товарищи мои, сила, вот это глагол! Аж панбархаты юдоли сотрясаются!
Больше я сегодня ничего читать не стану, дабы не расплескать впечатление. Нельзя-с.
Насон Грядущий
Блонди. Чего бы – не читать, Насон Грядущий?
Довольно долго живя на Самиздате, я уже и привыкла к огромному количеству поэзии. Всякой-разной поэзии. Диапазон качества которой – от несомненной гениальности до сокрушительного графоманства. Никакого возмущения лично у меня слабые стихи не вызывают. Равно, как и безграмотные, и скучные и так далее. Спокойно я к этому отношусь. Любая борьба за любую чистоту всяких рядов подозрительна мне. Уж слишком часто благими намерениями мостятся пути в ад и мы, прикрываясь борьбой за грамотность и талантливость, просто тешим собственных бесов. Побюить, накричать, поиздеваться, возвыситься, попирая по праву. Ох…
Но литобзоры покойного Антиобозверя я читала с удовольствием. Основная причина – да это просто смешно!
Смешно бывает разное. Есть такое, когда говорят, к примеру, маленькие дети. От двух до пяти, да. Руководствуясь собственной логикой и своими представлениями об огромном мире, они, нимало не тушуясь, затыкают дыры в мироустройстве своими логическими конструкциями.
Читать выборки Анти и из-за этого было смешно. Пусть обозретым авторам много больше двух лет. Но с логикой слова они частенько обращаются по ясельному принципу. И результат – веселит.
Но, надо быть осторожным читателем и соблюдать дозировку. Графоманством вполне можно отравиться, если принимать его неумеренно. О последствиях опасных – как-нибудь в другой раз, уж больно это серьезная проблема.
И смельчаки-обозреватели тоже очень рискуют.
Антиобозреватель закончил свое сетевое существование. Я не знаю причин, но, если он испугался за свое собственное творческое здоровье, барахтаясь в силосе графоманства, куда неутомимые авторы беспрерывно подбрасывают новые порции сырья, то я прекрасно его понимаю и приветствую.
И вот на портале Хайвей появляется критик Насон Грядущий.
Конечно я почитала. И восхитилась. И пришла читать еще. У Насона много достоинств.
1. Он смело ныряет в с ума сводящие джунгли
2. Он вычленяет действительно забавные нелепости. И это именно нелепости, а не авторские игры.
3. Он умен и разносторонне образован
4. У него прекрасное чувство юмора
5. Он пишет изящные сверкающие комментарии
6. В НЕМ НЕТ ЗЛОБЫ
Последний пункт очень важен для меня. Поэтому, комментируя первые обзоры Насона, я была, думаю, несколько нудна. Спрашивала о том, пишет ли он серьезные тексты (потому что постоянная ирония – ржавчиной разъедает собственный талант). Немного, кажется, морализаторствовала.
И все это – лишь из опасения, что мутный вал захлестнет отважного исследователя. А я, как нормальная эгоистка, заранее переживала, а куда же тогда я буду ходить, если захлестнет-то?
Но пока Насон справляется прекрасно. Обзоры его невелики, как раз – прочитать не отрываясь. И – посмеяться. Он не стегает авторов попреками, укоризнами и возмущением.
Не ходит войной. И за это ему – спасибо!
В качестве послесловия скажу, что анонимность он соблюдает качественно. И — кроме дивного ника; того, что автор предположительно мужского рода и того, что ему очень понравились мои донузлавские фотографии (последнее – без всяких предположений) — я ничего о нем не знаю.
Все написанное в тексте до послесловия – домыслы и выводы одной блондинки.
Но вы проверьте! Почитайте Насона Грядущего!
Елена Черкиа для литературного портала Книгозавр
Сергей Рок. Qwerty-Guns
Я уже давно понял, что сюжет необязателен. Его можно прокалывать, словно палец — иголкой, ожидая, что из него появится…
Многим авторам хотелось бы, что это было что-то еще, и даже не абстракция, ибо эстетизм чаще сложней, чем можно себе представить, а один очень неровный, очень кривой угол.
Потому я подумал: если сказать «хорошо», значит, мало сказать. В сюжете-то нет ничего хорошего, и г-н Йцукенмен, дочитав до этой строки, вяло вздохнет — очередное умничанье и все такое. Редкая для СИ персональная критика. Выстрел в темном лесу, где нет человека.
Нет, все совершенно иначе. Сюжет меня действительно разочаровал — я ведь думал, что все так и будет, как с первой страницы — стиль, и мысли. И действия этому стилю вовсе не нужны.
Конечно, автор предупреждал относительно «типичного повествования в стиле 90-х»…
Здесь все понятно. Не смотря на некоторое несовпадения языковой линии с ломанной, почти, что угловатой психологической схемой, я заметил главное:
Если автор сумел расстаться с собственным «я», чтобы сыграть другую роль, это уже заслуживает многого. Гораздо большего, чем может показаться.
Прогуливаясь по просторам безразмерного «самиздата», постоянно наблюдаешь это — личность проскакивает из каждой буквы, из каждой фонемы, из дырок внутри букв «о», из точек. Ничего, кроме неотрихтованного внутреннего жара. Но Йцукенмен, насколько я понял, «пробежал» мимо этой стадии давным давно, а обозреваемый мной сюжет — некоторый, и как мне кажется, давно пройденный этап.
Пожалуй, здесь самое главное — я вполне могу предъявить свои претензии, как читатель, почему написано так, а не иначе, потому что qwerty-story может быть какой угодно.
На мгновение мне показалось, что я понял, кто скрывается за этим ником? Но с другой стороны — разве это не от усталости? Разве так уж мало на СИ хороших авторов, что постоянно приходят в голову аналогии? Однако, совершенно ясно, что язык автора хорошо выверен, хорошо выписан, и все приемы — оригинальные, родившиеся в ходе долгой работы, и все это очень и очень не просто так.
Единственное «но» — если Йцукенмен — персонаж, применимы ли к нему соответствующие рамки?
С сожалением приходится заметить, что авторы-читатели СИ, как обычно, проходят мимо. Даже оригинальный ник не спасает. Выходит, выкатывание физиологии на «клаву» — лучше художественных методов?
Блонди. Хороший повод перечитать. Шааранин
«В городе главное — небо…»
Шааранин
Дел много. Всегда. И даже хорошее, любимое, то, что гарантированно обрадует — отодвигается в сторону — потом, потом. После дел. С каких-то пор обращение мое к прозе и стихам автора Шааранина (литературный псевдоним Александра Шаранина) проходит одинаково. Заходя на Самиздат, иногда вижу в «бороде» комментариев его фамилию и название текста — мне неизвестное. Ага, значит, Саша выложил что-то новое. Фамилия не исчезает часами — читатели идут и идут. Иду и я. Зная — встретит меня нечто совершенно неожиданное — всегда так. И придется как-то укладывать прочитанное в голове, привыкая к нему. А, походив, подумав, — рассмеяться освобожденно — как же это хорошо!!! Кто-то из комментаторов написал Шааранину, что тексты его «предсказуемо гениальны» и хорошо бы автору для разнообразия написать что-либо менее талантливое. Смайлик… Боюсь, не получится у Шааранина писать хуже. Я читаю этого автора давно. Повезло мне, считаю. И сейчас понимаю — насколько.
Я тогда открыла в сети свой первый литературный раздел. С трепетом выложила какие-то тексты. И пошла по другим авторам в надежде почитать что-нибудь. Шааранин заглянул в мой раздел. Поговорили о книгах. Я писала тогда маленькие рецензии на книги, что ушибли меня. Зашла к нему. Прочитала рассказ «НЛО». О чтении журнала «Новое литературное обозрение» завсегдатаями вытрезвителя. И, каюсь, на какое-то время обрела уверенность в том, что в сети почти каждый автор — гений или, по крайней мере, — большой талант.
Потом был рассказ «Студеные сны», повести «Тут» и «Железная цепь со строгим ошейником». Стихи. Короткие сказки. Абсолютно не форматная литература. Без выпендрежа. Без лихорадочного стремления понравиться читателю, что сквозит в текстах многих талантливых авторов.
Саша живет и работает в Вологде. Художник. Да, это там, где масло и кружева, Белов и Рубцов. Варлам Шаламов. И — Шааранин. Доброжелательно-спокойный, уверенный в себе человек, пишущий замечательную литературу.
В прозе Шааранина — мистика бытия, состоящая из обыденных вещей. Да и как ей не быть — мистике — уверен автор, если люди каждую ночь видят сны, если они частенько навеселе или совершенно пьяны, или — отчаянно хотят опохмелиться… Если рядом с ними есть — картины, в которых — вещи, которых, кажется, в этой реальности нет. Или — есть?
А еще есть — литература и музыка.
И вообще — все вокруг — есть.
Все, что действует на уши, глаза, язык, пальцы, на — мозг, все через призму Сашиных текстов воспринимается — хмелем, не размывающим, а усиливающим реальность. И надо ли разбираться, где реальность, а где нет ее, если столь плавно мир перетекает из одного состояния в другое? Стихи классика, вплетенные в один день персонажа в рассказе «Пушкин», столь же реальны для нас и для героя, как свидание с девушкой и водка, которую на автопилоте надо оставить на опохмелку. И я вполне верю, что монстры, привидевшиеся герою текста «Чувство глубокого безразличия» (фрагмент повести «Железная цепь со строгим ошейником») могут ходить рядом с ним по городу. Почему нет? Ведь для самого персонажа они еще как реальны!
С удовольствием воспользовалась работой над статьей как поводом для того, чтобы перечитать любимые тексты Шааранина. Новое — хорошо, особенно, когда оно предсказуемо гениально. Но возможность перечитать то, с чего два года назад началось мое знакомство с писателем, вдвойне радостнее.
Снова щемящий рассказ «Студеные сны», пронизанный стеклянными иглами мороза и старости. А потом — «НЛО». И я снова хохочу в голос.
Заглянув в свежие комментарии к разделу, нашла фразу, написанную еще одним читаемым мною автором, — которой и хочу закончить мой текст:
Журавель Игорь Александрович 2007/02/04 00:58
«Когда прочитал в первый раз, подумал: если это не печатают, есть ли смысл писать вообще. Но решил, что есть и пишу дальше»…
Елена Черкиа ака Блонди для литературного портала Книгозавр и газеты Акция.
Лембит Короедов. Протрите глаза, среди вас — гений. О проекте Ли Че «Эклектиаз»
Признаюсь, с написанием этой рецензии возникла трудность с самого начала — мне не удался пересказ романа. Главная причина — роман Ли Че слишком для этого хорош. Всякий раз, когда я брался вкратце описывать сюжетные линии и героев, я ловил себя на мысли, что это лишнее — достаточно открыть книгу, прочитать первые строки, и любое внешнее описание с целью популяризации теряет смысл. Вторая причина, побочная — это то, что части романа находятся как бы вне времени: их пересказывая, очень сложно построить хоть сколько-нибудь логичную картинку, и опять возникает мысль — надо читать сам роман. Так что, спустя некоторое время я смирился с этой двойкой за изложение. Попробую зайти с другой стороны и объяснить, зачем же все-таки нужно читать Ли Че.
Справившись у автора об очередности, в какой надо читать части романа (к тому времени я прочитал три части, и у меня были свои на тот счет предположения), я получил ответ, из которого следовало, что проект задуман, как нечто большее, чем то, что я уже читал и видел. По словам автора, роман должен состоять из следующих частей:
1. Раннее детство героини — подражание сказкам Андерсена
2. Ее детство — типичный в соцреализме рассказ
3. Ее отрочество — подражание Достоевскому
4. Ее девичество и замужество — подражание Маркесу
5. Зрелая героиня — драма в Чеховских тонах
6. Стихи, посвященные героине не известно кем
7. Нонсенсиаз — наша ‘Алиса в стране чудес’, его герои — дети героини
8. Народная сказка, где героиня девчонка.
9. Всевозрастная героиня — подражание литературе кастанеденства
10. Героиня без возраста, утрачивающая связь с конкретным социумом и временным периодом, ее уход — постсоветский постмодерн
Глобальный проект, как видите, и… на первый взгляд вызывает недоверие. Во всяком случае, если бы я увидел этот список до того, как прочитал три из него произведения, я бы подумал, что это очередные мечтания очередного школьника, поскольку реализовать что-либо подобное дано не каждому.
Но я уже прочитал, а потому поверил: Ли Че — тот человек, которому по силам это воплотить.
Прочитал я четыре части (основные на данный момент, которые, похоже, таковыми и останутся):
Житие по Федору Михайловичу Достоевскому
Подражание Габриэлю Гарсиа Маркесу
По Карлосу Кастанеде
Постсоветский постмодерн
Не будучи достоевско-, маркесо-, кастанедо- и постмодерноведом, и вообще не будучи каким-либо литературоведом, я не могу сказать в точности, какими методами Ли Че добился сходства в манере писания с титульными авторами, а как читателю-дилетанту, мне все время казалось, что я читаю Достоевского, Маркеса, Кастанеду, ну и постсоветский постмодерн, конечно, скажем, Пелевина.
Опять же, если бы я услышал со стороны фразу: «Книга под Достоевского», я бы ее даже не открыл. Потому что первая с этим ассоциация — стилизация и стеб. Вы сами когда-нибудь пробовали что-то написать «под гения»? Здесь возможны два результата — читатель будет либо смеяться, либо плеваться.
А у Ли Че получилось. Он добился того, что части его романа воспринимаются не как написанное «под кого-то», а так, будто ныне живущий Достоевский написал новый роман о житии при власти предсказанных им бесов, или вдруг перебравшийся на старости лет в Россию Маркес решил написать мыльную оперу из русской провинциальной жизни. В связи с чем сразу закрадывается мыслишка — а как это автору удалось? Уж не гений ли сам Ли Че?
Вот с Достоевского читать и начните. Это, несомненно, главная часть. Самая ли сильная? Ну, если вы можете сравнить Достоевского с Маркесом. Во всяком случае, начиная с Достоевского вы испытаете нужное погружение. Язык, каким это написано, вас не отпустит. Героиня тоже. Это настоящая героиня Федора Михайловича. А потом плавно переходите к Маркесу. Вам этого захочется, поверьте. Обязательно захочется проследить за перемещениями героини, когда вы ее узнаете в «Житии по Достоевскому». И в «Подражании Маркесу» она вас тоже не разочарует. А рассказ по Кастанеде — это самый настоящий Кастанеда. Повторяюсь, пересказывать сюжеты и анализировать литературные приемы не буду. Из чувства самосохранения. Если я умудрюсь угадать и сказать что-то умное по какому-то малому кусочку «Эклектиаза», то естественным желанием читателя будет услышать от меня нечто подобное и по другим местам романа, а роман настолько силен, что ни с каким анализом я к нему подступиться не могу. Только с чтением, чего и вам в стопятидесятый раз советую. А «Постсоветский постмодерн» — это бред. Вернее, один бред, плавно переходящий в другой бред. Калейдоскоп всевозможных бредов. Чертовски хорошо написано. До отвращения. Я даже подумал, что Ли Че так сильно любит Достоевского, что намеренно подталкивает читателя сравнить его с постмодерном и прозреть. А еще я подумал, что если «Постсоветский постмодерн», вопреки всякой логике, поставить в начало романа, первой частью, то кривая положительных эмоций у читателя, по прочтении романа целиком, возьмет гору над кривой эмоций отрицательных, при сохранении всех эмоциональных пиков посредине. Эка загнул.
Одно несомненно, несмотря на имена Маркеса и Кастанеды, автор — не трансцендентальный космополит, а сугубо русский писатель. А у всякого русского писателя должна быть русская национальная идея. И она у Ли Че есть. Вы спросите — какая? А я скажу — читайте! Вы можете подумать, что я, как хитрый Ленин, специально упомянул о русской национальной идее, чтобы заманить к чтению людей, одержимых ее поисками, и будете правы. Но, в отличие от хитрого Ленина, я вас не обманываю — русская идея там есть, и она вовсе не спрятана. Она там просто черным по белому выписана. Словами героев. И подкреплена их действиями. Мне показалось, что больше — в маркесовской части.
А напоследок хотел вот что сказать. Мы часто боимся признать в современниках людей чем-то выдающихся, пока не получим на то указание свыше, будь-то разнарядка Коммунистической партии, Нобелевского комитета или Британской киноакадемии, а, получив такое указание, с готовностью хлопаем в ладоши и пускаем слюни: «Перед нами — гений!» Несмотря на наглое название статьи, мне, в общем-то, нет особенного дела до того, будете ли вы протирать глаза. Мне достаточно того, что я протер свои. И то, что я увидел — гениальный писатель Ли Че. Посмотрите, может быть, тоже увидите.
Блонди. Читая, хулите и хвалимы будете
Блонди. Александр Хуснуллин ака Кот Ирвинг Стивенс, эсквайр
Дженни. Запах Женщины
Запах Женщины. Елена Черкиа ака Блонди
Блонди родилась практически у меня на глазах.
Не-ет, что вы, при родах я не присутствовала! Я не настолько еще стара, чтобы хвалиться, как баюкала маленькую, пускающую пузыри Бло!
Когда мы познакомились, будущая личность Блонди еще пребывала в эфирном состоянии и витала где-то в закоулках сознания – и подсознания! – Лены Черкиа.
Сетевой персонаж, созданный Леной, оказался столь удачным, что теперь, подозреваю, бойкая Бло совершенно подавила свою пра – если можно так выразиться – матерь!
Не могу удержаться и приведу цитату из любимого мной Фазиля Искандера: «Одно из забавных свойств человеческой природы заключается в том, что каждый человек стремится доигрывать собственный образ, навязанный ему окружающими людьми. Иной пищит, а доигрывает».
Образ выбран самой Леной, но доигрывать приходится. Нужна была немалая смелость, чтобы явиться сетевому миру в образе Блондинки – тривиальной Блондинки, которую не осмеивает нынче только ленивый!
Но Бло вышла в крестовый поход. Против кого же? Да против тех же Блондинок в шоколаде, Блондинок в анекдотах и против тех джентльменов, которые этих Блондинок предпочитают…
Да, правильно. Вы угадали! Многоточие заменяет глагол. Какой именно? Ну, это каждый понимает в меру своей испорченности. Вообще, произнося эту ставшую классической фразу про джентльменов и блондинок, я каждый раз невольно вспоминаю дурацкий анекдот:
– Гиви, ты помидор лубишь?
– А-а! Кушать лублю, а так нет.
Как именно джентльмены предпочитают Блондинок – под соусом карри или а-ля натурель, еще предстоит выяснить. Но вернемся к Блонди. Блондинка, красавица, комсомолка, спортсменка. Писательница. И тут начинается самое интересное. Предполагаю, что самим фактом своего присутствия в СИ, Блонди попортила немало крови пресловутым джентльменам! Потому что ее проза опровергает все, когда либо рассказанное о Блондинках за бутылкой пива! Потому что она – Настоящий Писатель.
Блонди пишет вкусно. Ее проза хорошо замешана и правильно выпечена, ладно скроена и крепко сшита. Она по определению НЕ УМЕЕТ писать НЕИНТЕРЕСНО – телефонная книга в ее умелых руках превратилась бы в бестселлер!
Проза Блонди имеет вкус, запах, звук и цвет. Это такая редкость в наши дни! Ну, еще цвет – туда-сюда: написать, что героиня была в зеленой блузочке с розовыми оборочками, способна любая пишущая дама. Со звуком тоже проблем нет: добавил децибел – и все заткнули уши.
Но заставить … хотела сказать, зрителя! … заставить читателя ощутить собственной кожей горячий жар черноморского полдня, прикосновение волны… Почувствовать вкус соленого поцелуя… Или хотя бы вкус улиток по-керченски!
Я никогда в жизни не пробовала улиток! Ни по-керченски, ни как-то по-другому. Но теперь кажется, что пробовала. Я никогда не делала татуировку – а теперь все норовлю посмотреть: как там сарган на лодыжке, ничего?
Кто такой сарган? А вот, Блонди расскажет: «стремительный, узкий, немного зубастый, живущий в южном теплом море серебристый блик зеленоватой волны. Лабрадоритовой волны. Есть такой камень – лабрадорит, очаровавший Бло. Мутная полупрозрачная зелень с голубыми и серебряными плоскостями-прочерками в толще под разными углами. Как взбаламученная вчерашним штормом морская волна».
И я никогда не занималась любовью на пляже…
Блонди пишет о любви физической так просто и внятно, что возвращает этому нехитрому, в общем, занятию его изначальный первобытный смысл: есть мужчина, есть женщина – и все, происходящее между ними естественно и прекрасно. Как естественен и прекрасен запах женщины, изнемогающей от желания. Женщины, с которой море смыло все лишнее: «Сверху донизу – от макушки до ступней, клочьями ненужной и нечистой пены соскальзывают запахи – шампунь, бальзам от перхоти, дирол с ксилитом, дезодорант, растирка от ревматизма, охх, дезодорант для интимных мест, мыло, дезодорант для ног… лак для волос, губная помада, крем для лица, крем для шеи, крем для рук, крем-крем-крем, дезодорант для ног. Запахи соскальзывают, как потрепанный заношенный плащ, чтобы под ним, под всей этой мешаниной, открыть человеческое – настоящее. Живое».
Это живая проза, очень женственная и вещественная. Ее не просто читаешь – ее нюхаешь, пробуешь на вкус, трогаешь кончиками пальцев…
Если бы я была мужчиной, то…
О! Я могла бы… то есть мог бы сказать, что в эту прозу тянет упасть – так, как по-английски «падают в любовь».
Fall in love.
Но поскольку я женщина, то признаюсь: наслаждаясь каждой новой вещью, написанной Блонди, я всякий раз испытываю мгновенный острый укол чисто женской зависти!
Например, вот это:
«Солнце держит в горячих ладонях вогнутую чашу степи, покачивает слегка – отчего дует легкий ветер, – смотрит. Разглядывает. Пристально – приходится прятать глаза, хотя вины нет. Есть грусть, покорность судьбе, недоумение и – из-за всего этого, конечно, – режущие глаз краски и звуки. Желтая степь, жжелтая. Синее небо – пронзительно синее с облаками упреком – вы там, мелкие, не белые. Не белоснежные. Не как мы. Не в небе. Ну и пусть. Мы – к морю. Вот, когда-то из него, и теперь все время приходится возвращаться. Но это хорошо. Легкая обязанность – вернуться, вступить, стать легче –смыть все. Смыть – банное выражение. А другое слишком пафосное – омыться. Но здесь пафос к месту. Море оно такое, с ним запросто нельзя. Ласково-равнодушное. Кажется, любит и нежит, но если хлебнешь – не пожалеет. Потому что не заметит. Ему дальше сотворять живое, а мы уже не нужны. Отпочковались. Обсохли и ушли делать свои земные глупости».
Тонкая холодная игла мгновенно пронзает душу, оставляя саднящий след:
ЧЁРТ! КАК НАПИСАНО! НУ ПОЧЕМУ, ПОЧЕМУ ЭТО НЕ МОЕ…
А что может быть приятнее для Настоящей Женщины, чем зависть другой женщины!
А это – ты, Блонди!
Там, где ты –
там легчайшие платья льняные,
под которыми нет ничего.
Там горячий песок
под босыми ступнями
и в тени – ветерок на испарину лба.
Там, где ты – там намокший подол:
не боясь и смеясь,
ты по пояс в морскую волну забегаешь –
солнце высушит легкую ткань.
Там, где ты…
Жаль, что ты
не всегда там,
где ты.
Дженни. Диалог о любви и сексе
Диалог о любви и сексе. Сергей Лосев — Дженни.
Необходимое предисловие: этот текст родился из комментариев к эссе «Назову это любовью». Мне показалось, что этот диалог будет интересен читателям.
– Секс для меня – секс. Это удовольствие принести удовольствие женщине. Можно рефлектировать сколь угодно долго, но все же – удовольствие в основе его.
Ограничений свободному сексу и без морально-нравственных стопарей предостаточно. Понятие безопасного секса очень условно. Я могу весь завернуться в презерватив, но при этом пораниться душой… сердцем… или напротив заразить партнершу вирусом любви. Это большое счастье, когда сексом занимаются люди любящие друг друга. И большая редкость. И мне не вполне понятно, почему необходимо увязывать глубокое чувство с физиологической потребностью.
– Так потому и не понятно, что ты мужчина!
– Для многих женщин, говорят, это совершенно нормально – только с тем, которого люблю… Но не стереотип ли это?
– Почему стереотип?! Что значит стереотип? Если я так чувствую, если я могу только с тем, кого люблю… Душой надо любить, тогда и любовью будешь заниматься – от души!
– Просто, наверное, некоторые не хотят душу растрачивать…
– Возможно…
– И почему женщина, позволившая себе ЧТО-ТО, получает осуждение? Не в зависти ли дело?
– Да никто никого не осуждает! Я тебя умоляю!
– Ох, как еще осуждают!!! И смотрю я в глаза одной девушки, которая с жаром говорит о другой, той… которая с тем, не стесняясь… и так, и эдак… И столько в словах ее желчи, и столько боли в глазах ее!!! Боже, — читаю, — когда же меня вот так же, не стесняясь… и так, и эдак… Если все хотят перетрахать друг друга, но часть из них не делает этого только из соображений ложной скромности, то в чем отличие от тотальной оргии? Ведь если я пожелал женщину, я уже познал ее.
– Ты так в этом уверен? Что – познал?
— В определенном смысле – да.
— Тебе этого достаточно?
– Я в этом уверен абсолютно. Что же до достаточности, это обстоятельство иного рода. Порой да, достаточно, и прикасаться не хочется (даже физически). Порой напротив, страсть столь сильно вскипает, что… Но я не о том. Не о том. Если мысль сама равна действию, по потенции своей, то какого лешего говорить о чистоте помыслов? А ежели о таковой и говорить не приходится, то к чему стеснения? «…Я парень простой, деревенский… ты мне дай, да я пойду…»
– А что делать той девушке, которая ЭТОГО вовсе и не хочет — пока, может быть — оттого, что темперамент не такой бурный, оттого, что воспитана так, оттого, что поздно созрела, и т.п., — что делать ЕЙ, когда все вокруг ЕЕ осуждают: «О! Да ты еще что, ни с кем?! А я уже с 15 лет!» Она должна чувствовать себя ущербной? И трахаться с кем попало, только потому, что все вокруг так поступают?! Стыдиться того, что невинна? Или ты не веришь в существование таких девушек? Уверяю тебя, они есть!
– А ведь это все та же зависть!
– Зависть? Надо же, а мне такая простая мысль в голову не приходила! Да, ты прав!
– Конечно, зависть: да неужели она не хочет? Да как же она может не хотеть этого!
А читай – неужели она не зависит от этого?! Свободна… разве ж нечему завидовать? О, женщина женщине враг. Столько ненависти, сколь способна испытать одна женщина по отношению к другой (и ведь речь даже не о соперничестве за самца!!!), не встретить более нигде.
– Да, все верно!
– Ты говоришь, что делать той, которая не зависит (пока) от либидо? Да ничего не делать!
– Но как трудно противостоять – быть не таким, как все! Кто это сказал: иди своим путем, и пусть люди говорят, что угодно? Зависишь, зависишь от мнения – даже чужого, незнакомого тебе человека, а уж от мнения близкого!
– Нельзя же слушать общество и идти у него на поводу на бойню?! А все, что советует общество, или, по крайней мере, львиную долю, советует оно вразрез с Божьим словом. Этот конфликт между законом людским и Законом Высшим более всего высвечен Достоевским… это именно к вопросу об описании секса и любви, если хочешь. Понимая, насколько я погиб, я начинаю искать того, кого мог бы увлечь за собой в погибель… Удивительное что-то! И это самое поэтизируется, возвышается на словах, означивается романтизмом… Почему???
Совращение не в постели происходит, ты же знаешь… в сердце смущение и в духе насилие, потому и постель — результат. Но ведь в греховности смущения сердца и насилия над духом сомнений не возникает?
– Как-то все безнадежно…
– НО! Те, которые осуждают, те которые смущают и развращают душу ее, в свою очередь ведомые завистью или ревностью к ее чистоте, они же так же являют собой жертвы насилия. Неважно, в какой степени! Уверен, что мера здесь не существенна! И вдруг — материнский инстинкт… И чистота первозданная…
– Чистота первозданная… Пробьется ли?
– Любовь – единственное, что помогает не визжать от ужаса, глядя на этот мир.
Дженни. Это мы, Господи!
Это мы, Господи! — Проза Андрея Гальперина
АНДРЕЙ ГАЛЬПЕРИН
БЛЮДА, ВХОДЯЩИЕ В РАЦИОН МОРСКИХ ДЕМОНОВ
ШЕСТЬ ДНЕЙ
Пока это все, что я прочла у Андрея Гальперина.
Фэнтези-мир, созданный Андреем в романе «Отражение птицы в лезвии» еще не исследован мною и ждет своего часа, как припрятанный под елкой подарок – так и ходишь кругами, поглядывая и облизываясь, когда же будет можно кинуться, безжалостно разорвать блестящую упаковку и посмотреть, что там, что там внутри!
Вы скажете, разве возможно судить об авторе всего по четырем – небольшим –произведениям? Можно! Можно и по одному предложению – ибо как там это звучит на латыни? – по когтям узнают льва.
Скажу честно, что начинала читать с некоторым предубеждением – быстро пробежав по тексту, содрогнулась от обилия, скажем так, ненормативной лексики.
Рискуя прослыть несовременной, все же скажу, что активно неприемлю мат-перемат, которым грешат многие современные литераторы. Не приемлю его и в обыденной жизни. Я понимаю, что бывают ситуации, когда только так и можно выразить обуревающие тебя чувства. Я понимаю, что есть люди, просто не знающие другого языка, и если из их речи убрать мат, останется только россыпь точек, кое-как связанных союзами. Но мне все же кажется, что возможно создать литературное произведение, не прибегая без крайней необходимости к суровым мужским выражениям. Но это мое личное мнение.
Проза Андрея Гальперина существует вне зависимости от чьего бы то ни было мнения.
Проза мужественная, жесткая и страшная. Такая же жесткая и страшная, как жизнь настоящих мужчин. Как автомат Калашникова.
Не буду пересказывать содержание рассказов: ни «Мешка», ни «Репки» – этих жутких и смешных современных сказочек. Читайте сами!
Приведу один только отрывок из «Шести дней», в котором по-гальперински абсурдно сочетается высокая философия с простой житейской обыденностью: «Мы обсуждали генезис существования личности, в свете экзистенциональных традиций, и, что особенно, в свете неукротимо приближающегося дембеля. Сережа рубил с плеча цитатами Мэя, Эдика сносило то к Фрейду, то к Мамардашвили, я был на разливе, и осознавая всю возложенную на меня ответственность, в основном помалкивал. Финальная концепция вырисовывалась все отчетливей – какое-то концентрированное счастье, и дембель, как катарсис, с приходом которого должен был наступить такой приход, что единственным подходящим сравнением мы выбрали гипотетическую возможность единовременного употребления целого чемодана чуйской дури».
Но… человек предполагает, Бог располагает. Они расстались раньше времени, за шесть дней до дембеля, расстались, кажется навсегда: «каждый из нас уже понимал, что случилось ЧП, и не просто ЧП, а серьезное ЧП, но только что сформулированная философская концепция приближающегося дембеля, смешенная с хорошим самогоном, упорно не выпускала нас из своих объятий. Но в этот момент стальное время, сжимавшееся в тугую пружину, наконец со звоном и скрежетом распрямилось, и нас понесло в разные стороны, и были те стороны мрачны, и наполнены ужасом сверх краев».
Что за ЧП, вы узнаете, прочитав рассказ.
Проза Гальперина напоминает – используя его собственные сравнения – тугую стальную пружину, которая, распрямляясь, так ударяет тебя в душу, что еще долгое время, вспоминая, чувствуешь боль.
И нам это нужно.
Слишком много у нас сейчас в литературе сладенького, уютненького, гламурненького, и даже такого как бы страшненького, как бы ужасненького. Вампиры, понимаешь. Оборотни. Гоблины, мать их!
А не хотите узнать, что едят морские демоны?
Не хотите заглянуть в глаза пьяного мичмана обшарпанного сухогруза, везущего неизвестно что неизвестно куда через бушующее море? В эти блеклые, слегка выпуклые пуговичные глаза. И увидеть в них «прожитую зря жизнь, водочную Ниагару, низвергающуюся на забитую жену и малолетних сыновей, затопляющую маломерную квартирку, и старуху мать, побирающуюся по кладбищам, и беспросветный мрак в конце этого короткого туннеля…»
В прозе Гальперина мрачно и неуютно, как в заплеванном кубрике, яростно и дико, как при девятибалльном шторме. Как в жизни. Потому что – это мы, Господи!
Это я…
Я выхожу на палубу – «на крыле мостика меня обжимают упругие, обжигающие щупальца боры, дыхание мгновенно сбивается, на глаза наворачиваются слезы. Море вокруг шевелит могучими мускулами волн…»
Господи!
Есть ли ты там, в неимоверной выси небес, видишь ли нас, из последних сил цепляющихся за эту поганую жизнь, пьяных и матерящихся, философствующих и жаждущих любви…
Посмотри сверху! Ты видишь? Ты видишь это огромное серое море, лениво шевелящее валами волн? И маленькую скорлупку, раскорячившуюся на крутом гребне? И меня – маленького мокрого человечка, судорожно вцепившегося в жизнь?
Зачем оставил ты меня, Господи…