Не очень давно мы, наконец, прочитали всего Карлсона.
Как это было с подавляющим большинством самых популярных детских книг в моей жизни, всю трилогию мне самой в детстве почитать не удалось. Первого Карлсона читала, но ничегошеньки не помнила. Все какими-то кусками. Отчего-то я очень хорошо помню, что читала про мумию Мамочку, но в то же время остальное из второй книги первый раз в глаза видела. И так далее. В общем Карлсон и его приключения, что называется «давайте знакомиться».
При этом, конечно, мультики знаю наизусть.

Читать далее →

Наследство
Кэтрин Вебб

В моем советском детстве было понятие «добротной вещи». Чаще всего это была какая-нибудь не особо эстетически привлекательная деталь гардероба, сшитая на совесть из плотной ткани немаркого цвета. Совсем уж «добротной» она становилась, будучи сделанной в Германии или Финляндии. И такое случалось. Тогда «добротную вещь» берегли, сдавали только в проверенную химчистку, гладили через марлю и вовремя подлатывали. За старшими ее донашивали младшие, а потом из пальто она могла превратиться в теплую жилетку или юбку. Ткань – мышино-серая или темно-синяя, как правило, шерстяная, и правда не знала сносу. Помню одну довоенную юбку моей бабушки, которая доживала в нашей семье свой век в виде теплых стелек в осенние сапоги. Вот ведь умели делать!
Читать далее →

Я все пытаюсь написать об этой книге, и у меня каждый вечер пропадают слова. Потом я их нахожу, но уже под подушкой, вздыхаю и думаю, ну вот завтра, завтра, наверняка, смогу. И так уже месяц, месяц поиска то ли слов, то ли сил, то ли правды.
Но попробуем…
Читать далее →

ДРУГ ДЕТСТВА

роман

Художник Vilhelm Hammershoi

***

Едкий дымок мандариновой корки.
Колкий снежок. Деревянные горки.
Всё это видел я тысячу раз.
Что же так туго натянуты нервы?
Сердце колотится, слезы у глаз.
В тысячный — скучно, но в тысяча первый…
Весело вытереть пальцы перчаткой.
Весело с долькой стоять кисло-сладкой.
Всё же на долю досталось и мне
Счастья, и горя, и снега, и смеха.
Годы прошли — не упало в цене.
О, поднялось на ветру, вроде меха!
Александр Кушнер

Не спится, никак — Ольга взглянула на светящийся циферблат часов: полпятого, с ума сойти. Она вздохнула, осторожно встала, покосившись на спящего мужа, надела халат и вышла из спальни, привычно поддерживая живот. Заглянула в детскую — конечно, одеяло сбилось. Поправила, поцеловала спящего сына в лоб, отведя светлую челку. Он что-то пробормотал во сне — Ольга улыбнулась: все воюет с кем-то!
Пошла на кухню, прикрыла за собой дверь и поставила чайник. Потом высыпала на стол фотографии из бумажного пакета. Когда-то они заполняли три больших альбома: синий бархатный и два коричневых кожаных с тиснеными лилиями на обложках. Старинные коричневые фотографии на картонных подложках с затейливо выведенными названиями фотоателье, пожелтевшие любительские, выцветшие цветные — больше ста лет жизни семьи, от которой теперь осталась одна Ольга. И ее дети — сын Ванечка и будущая дочка, которую тоже решили назвать Олей — муж настоял.
Ольга задумчиво рассматривала знакомые до боли снимки, родные лица: дед, бабушка… мама… отец. Ее собственных изображений совсем немного. Вот она — пятилетняя толстушка с торчащими косичками посреди тигровых лилий, которые выше ее ростом: Ольга помнила, как нюхала красные цветы, пачкая нос пыльцой. Оля-школьница, Ольга-студентка, учительница Ольга Сергеевна. Вот опять маленькая — насупленная девочка в светлом платьице, а рядом мальчик с испуганным взглядом…

***
— Ляля, посмотри, какой мальчик! Мальчик Сашенька!
Толстенькая маленькая девочка с короткими косичками, недоверчиво насупившись и выпятив животик, прижимается к ногам бабушки, а мальчик Сашенька, спрятавшись за маму, выглядывает из-за ее подола, как перепуганный цыпленок.
— Ты уже большая девочка, а он еще маленький. Видишь? Ты же не станешь его обижать, правда?
Мальчик и правда маленький, хотя младше Ляли всего на год — худенький, светловолосый и кареглазый. Он уже надул было губы, собираясь заплакать, но тут Ляля решительно взяла его за руку:
— Пойдем! Я что тебе покажу!
— А что?!
— Секретик!
И повела его в сад, где под кустом смородины в земле была ямка, прикрытая стеклышком, а там что-то яркое, блестящее и разноцветное — сокровища! Вот с этого момента Сорокин себя и помнил — как будто появился на свет только тогда, когда Лялька взяла его за руку.
Читать далее →

kinote (арт-кино в движении и в деталях)

————————————

Купил вот недавно книгу Михаила Гаспарова «Занимательная Греция». Захотелось, знаете ли, чего-то научно-популярного, историко-литературно-философско-художественного. Может показаться, что я немного усложнил жанр, но автору действительно удалось совместить все вышеперечисленное в одном произведении, что, в принципе, не удивительно: во-первых, речь идет о Древней Греции (как-никак колыбели европейской культуры), а во-вторых, автор блестящий интеллектуал. Михаил Гаспаров – филолог, специалист по античной поэзии, переводчик, а его книги «Занимательная Греция» и «Капитолийская волчица» — своеобразная энциклопедия античной культуры. Думаю, вряд ли кому-то стоит объяснять, что значит для европейца античность. В то время как Европа пребывала в состоянии глубокого варварства (вплоть, кстати, до падения Византии), древние греки осуществили потрясающий культурный скачок. За многие века до нашей эры здесь были высокоразвиты военное дело, философия, литература, живопись, скульптура, архитектура, театр. Да и современная демократия — порождения древних греков. Обо всем этом Гаспаров пишет живо, с юмором, и, вместе с тем, по-исследовательски глубоко и детально.
Читать далее →

Читать далее →

Фуказэ Мазахиса, автопортрет

Наверное, трудно жить с фотографом.

«Остроумно манипулируя чужими персонажами, Кутзее живописует тот ад в душе Достоевского, из которого повыскакивали его «Бесы»; у этого человека в голове не то что банька с пауками — целые Сандуны, кишащие насекомыми. Несимпатичный костлявый бородач бьется в эпилептических припадках, занимается любовью с домохозяйкой, ползает по комнате, одетый в вещи мертвого пасынка. Если это и детектив, то детектив петербургский — о муках души, которую писатель вынужден истязать ради литературного заработка». Лев Данилкин.

Роман мне понравился. Однако, я бы предостерег потенциальных его читателей. Не стоит принимать Достоевского Кутзее за истинного Федора Михайловича. Скорее, это западная модель Достоевского. И даже шире – это модель противоречивой русской души, в которой совмещены и карамазовско-ставрогинская извращенная низость, и свет вечности. «Через великое горнило сомнений осанна моя прошла»,- говорил Достоевский. Кутзее же, с присущей западному человеку прямолинейностью живописует то самое «горнило» души великого писателя с той точностью, с которой Достоевский раскрывал «подпольного» человека.
Читать далее →