Последний раз я писал о нем почти три года назад, когда вышли его альбомы Happy Rocks и Happy Girls (ссылказдесь), как всегда комичные, смешные и озорные. И вдруг «Une histoire d’hommes» — история четырех человек, бывших в прошлом членами рок-группы Tricky Fingers. Из всех четверых лишь один, Сандро, сумел пробиться на самую вершину и стать настоящей рок-звездой; остальные зарыли свои таланты в землю и ведут размеренную жизнь обычных людей.
Двадцать лет спустя Сандро приглашает бывших партнеров по группе в гости в свое загородное имение в Англии. О чем думают и говорят люди, не видевшие друг друга два десятка лет, что вспоминают и о чем сожалеют, их утраченные мечты и несбывшиеся надежды — об этом новая книга давно повзрослевшего, сорокапятилетнего Зепа.
…в небольшом тихом городке Сторибрук живут сказочные персонажи, которые из-за проклятия Злой Королевы попали в наш мир, забыв, кто они на самом деле…
Первый сезон американского сериала «Once upon a time» или «Однажды в сказке» стал для меня открытием. Сказки, пересказанные неожиданным образом, но при этом не утратившие атмосферы и логики – естественно, сказочной. Прекрасные принцессы и такие же прекрасные принцы, за чьими шаблонными прозвищами скрывается нелегкая судьба и долгий тернистый путь. Вопросы чести, совести, ответственности, и – куда же без нее – настоящая борьба добра со злом, причем зачастую – со злом внутри себя.
По антуражу фильм скорее детский, и, может быть, именно поэтому так естественно и без пафоса затрагиваются темы важные и, пожалуй, взрослые. И за свое «долго и счастливо» побороться приходится каждому, при этом не факт, что до победного «хэппи-энда». Счастливый финал, конечно же, будет – по закону жанра – но далеко не у каждой из рассказанных историй. Да, добро тоже несет потери, и подчас невосполнимые. Но каждая потеря лишь добавляет решимости тем, кто борется, не позволяя опустить руки, потому что теперь для каждого из героев сдаться – значит предать.
В настоящее время вышло уже три сезона по 22 серии. И если первый сезон привел меня в восторг, то последующие несколько разочаровали. Читать далее →
Я не очень люблю стихи Максимилиана Волошина, они для меня в большинстве своем (не все, конечно же, не все) чересчур романтичны, слишком нарядны, чрезмерно красивы; в этом отношении моя точная доза серебряно-векового опиума — поэзия Георгия Шенгели, который с жемчугами и лалами управляется, как Посейдон со своей колесницей — умело и мощно. Но, во-первых, если говорить о поэзии, то Максимилиан Волошин однозначно находится на дающей, питающей, источниковой стороне бытия, и любое выхваченное из его стихов четверостишие — навскидку, на ходу, — поднимает и укрепляет, просто так, даже если не вчитываешься. Читать далее →
Обстоятельные, стремящиеся все и всюду поставить на законную основу, римляне гораздо большее значение, чем греки, придавали «фамилиям» — родовым именам, переходящим от поколения к поколению. Это было связано прежде всего с существовавшими в Риме изначально социальными и политическими различиями между полноправными патрицианскими родами и родами плебейскими, которые еще должны были добиваться в городе политического полноправия. Первоначально римлянин обходился двумя именами: личным (преномен) и родовым («номен гентиле»). В эпоху республики и позднее его стали называть тремя именами: добавилось семейное прозвище (когномен), а иногда человек получал и другое прозвище — индивидуальное. За примерами далеко ходить не нужно: вспомним хотя бы Марка Туллия Цицерона, Гая Юлия Цезаря, Публия Овидия Назона, Квинта Горация Флакка, Публия Корнелия Сципиона Африканского Старшего.
Личных имен в Риме было немного:
Авл
Аппий
Гай
Гней
Децим
Луций
Мамерк
Маний
Марк
Нумерий
Постум
Публий
Квинт
Сервий
Секст
Тит
Тиберий
Вибий
Вописк
Малочисленность этих имен позволяла в документах, надписях, литературных произведениях обозначать их общепринятыми сокращениями — одной или несколькими первыми буквами имени. Наиболее распространенными именами были Марк, Публий, Луций, Квинт, Гай, Гней, Тит; остальные встречаются реже. Некоторые личные имена образованы просто от числительных: Квинт (пятый), Секст (шестой), Децим (десятый), — что говорит, пожалуй, о небогатой фантазии римлян в этой области, особенно если вспомнить красивые, разнообразные, красноречивые имена греков. Читать далее →
Эпоха застоя — понятие сложное и многогранное. Для кого-то — потерянные годы, время, когда вместо «развитого социализма» уже явственно проступили черты будущего кризиса и краха. Для других — время свершений и надежд. Или просто — благодатные годы, вспоминаемые теперь с ностальгией, когда «ничего не случалось», а жизнь была предсказуема вплоть до копейки на год вперёд. Исторической науке ни на уровне макроанализа, ни на уровне устной истории пока не удаётся поставить этому периоду окончательный диагноз. И неслучайно Андрей Шашков именно это противоречивое понятие вынес в заглавие своей книги, включившей повесть и рассказы, повествующие в основном о жизни небольшого подмосковного города учёных (их теперь именуют наукоградами) — одного из тех оазисов научной мысли и передового производства, которые казались прообразами будущих Городов Солнца.
Внешне тексты Андрея Шашкова аполитичны — он не осуждает и не превозносит ни «развитого социализма», ни последовавшей «перестройки», ни бандитского либерализма 90-х. Нет осуждения и радости от ввода войск в Афганистан, нет анализа геронтологического правления… Нет даже очевидного — анекдотов про Брежнева! Читать далее →
Ж.-К. К.: Зачастую коллекционер скорее одержим стремлением заполучить редкую вещь, нежели тем, чтобы ее сохранить. На этот счет я знаю одну удивительную историю. Существовало два экземпляра книги, легшей в основу всей бразильской литературы, романа «Гуарани»[204], изданного в Рио около 1840 года. Один экземпляр хранился в музее, а другой где-то бродил. И вот мой друг Жозе Миндлин, крупный бразильский коллекционер, узнает, что книга находится у одного человека в Париже и тот готов ее продать. Он берет билет на самолет Сан-Паулу-Париж, заказывает номер в отеле «Риц» и летит на встречу с этим коллекционером из Центральной Европы, владельцем вожделенного экземпляра. Вдвоем они на три дня запираются в номере отеля «Риц», чтобы договориться о цене. Три дня напряженных переговоров. Наконец, согласие достигнуто, и книга переходит в собственность Жозе Миндлина, который немедленно садится в самолет и улетает. В полете он имеет возможность обстоятельно ознакомиться с только что приобретенным экземпляром и, с некоторой досадой, обнаруживает, что сама по себе книга не представляет собой ничего необыкновенного. Но он этого ожидал. Он вертит ее в руках и так и этак, ищет какую-нибудь примечательную деталь, особенность, а потом кладет рядом. По прибытии в Бразилию он забывает ее в самолете. Как только он приобрел вещь, она тут же перестала для него что-либо значить. По чудесному стечению обстоятельств, служащие «Эр Франс» заметили книгу и отложили ее. Миндлин смог ее забрать. Он говорил, что, в конечном счете, ему от этого было ни жарко, ни холодно. И я тоже это подтверждаю: в тот день, когда мне пришлось расстаться с частью своей библиотеки, я не особенно огорчился. Читать далее →
5 июня в 1910 году О. Генри скончался в Нью-Йорке в возрасте 47 лет.
Его смерть, обусловленная заболеваниями, связанными с алкоголизмом, не стала неожиданностью. Но последние месяцы и часы жизни писателя в определенном смысле носят черты его произведений: герой, которому изменила фортуна, стиль, основанный на всё объясняющих мелких подробностях, идеально отшлифованная ирония…
В 1909 году, за год до смерти, О. Генри предпринимает отчаянную попытку вернуться к трезвости, заняться своим здоровьем, освободиться от долгов. К тому времени писатель уже разошелся с новой женой (Sarah Sallie Lindsey Coleman). Но он понимает, что единственная возможность изменить положение вещей – покинуть Нью-Йорк, приняв приглашение Сары поселиться в Эшвилле (Asheville), штат Северная Каролина. Это родной город Сары, и расположен он недалеко от Гринсборо, где родился сам О. Генри (а также другой знаменитый писатель – Томас Вулф/ Thomas Wolfe). Читать далее →
Я не люблю современных скандинавских писателей. Мне нередко кажется, что они излишне шокируют читателя. не имея веских оснований для подобного эпатажа. То есть любое убийство, извращение и вообще мерзость в книге должна иметь целью что-нибудь иллюстрировать или подтвердить — как конкретный пример, доказывающий некоторую гипотезу. Скандинавские авторы, по-моему, чересчур часто пренебрегают этим правилом. Однако иногда мне свойственно следовать принципу «мышки кололись, но продолжали жрать кактус»: также и я временами беру с полки незнакомого писателя, фамилия которого заканчивается на -берг или -сон, и надеюсь найти с ним общий язык. Получается не всегда — поэтому я особенно рада, что книга Майгуль Аксельссон оказалась стоящей.
