Блонди. Бесконечность в кармане. Поэт Павел Феникс
Есть поэты земли. И воды, — морской бескрайней и быстрой речной, что течет в одном направлении. Есть поэты снега и поэты льда, о стихи которых можно разбить коченеющие руки. Есть поэты лесных ягод и высокого жаркого неба. А есть – обломков бетона с торчащей из них ржавой арматурой.
И эти ощущения мои могут совершенно не зависеть от фактического ряда стихов. Лишь собственные ассоциации. Но, возможно, и ощущения Блонди кому-то нужны кроме нее. Ведь я рассказываю – об удовольствиях. Читать – вкушая. Слово-то какое! А по-другому и не скажешь.
Павел Феникс – поэт серого света и открытых пространств. И ничего уничижительного в этом нет. Серый свет Феникса – из множества оттенков серого цвета. Цвета мудрости. Откуда, казалось бы? Ведь – молод! Особенно в наше время всеобщей инфантильности. Возможно, и, скорее всего – собственный талант делает его мудрым. Потому что Феникс — очень талантливый поэт. И до собственного таланта молодому поэту Фениксу – еще необходимо дорасти. Но он – с ним, в нем, и – приходится жить. И быть старше ровесников, что ограничиваются переведением в стихотворные строчки пубертатных страданий.
Феникс не ограничивается. Такое впечатление создается при чтении его стихов, что границ нет вообще. Есть – огромные пространства мира, уставленные плоскостями распахнутых стен. И незамкнутость их приглашает в другие миры. А вот же они – видны прямо с балкона, на котором – стоит, курит, смотрит. А потом, читая стихи – и мы все стоим, курим, смотрим… Следим за полетом окурка. Думаем…
Вселенная Феникса запросто умещается в его личном пространстве – от кармана с пачкой сигарет – до кармана с мелочью на следующую пачку. Но это именно вселенная.
Да, я знаю-знаю, что молодые не видят мелочей, им подавай всего побольше и поглобальнее. Потому что они еще привыкают к конечности собственной жизни на фоне бесконечности, что останется, не заметив ухода каждого отдельного. Мы все поглощены собой, когда молоды. И нам некогда замечать мелочи. Они – мелки.
Лишь пожив и что-то подумав, мы понимаем, что каждая мелочь – уже вселенная. И, отойдя в сторону, освобождаем центр мира от себя – для всего. Независимо от размеров. И это приносит радость и спокойствие. Так человек привыкает к бесконечности мира.
В стихах Феникса бесконечность задана изначально. Он ее видит. И просто говорит о ней. И это умение видеть много — придает стихам его спокойствие. Оттенок созерцательности. Позволяет ощутить потенциал. Когда читаешь строки и видишь, что внутри они перенасыщены силой, не выкрикнуты на пределе. Как голос хорошего оперного певца, что раскатист и свободен. И слушателю не приходится сжимать кулаки в карманах, подталкивая и помогая.
Сила позволяет Фениксу быть щедрым. Он видит вещи под разными, иногда совершенно непривычными углами. Но не бегает с этим видением, тыкая в нос читателю свеженькую метафору и неизбитое сравнение. Потому что не искал специально. Он так увидел и так сказал. Чего же тут захлебываться от восторга и самоупоения… Он скорее удивится тому, что кто-то отметит инаковость угла зрения.
Когда-то, еще не будучи знакомы, в комментариях у другого поэта мы с Фениксом поспорили. Да так, что я взъярилась и написала на тему спора эссе.
И, конечно, прибежала в раздел к поэту – посмотреть, что же он пишет. Сгоряча открыла не одно стихотворение, а сразу поэму. «Поэму праздников». И – все.
С тех пор читаю каждое новое стихотворение. Разговариваем. Спорим. Иногда поругиваемся, чтоб тут же помириться.
Время идет, и я с увлечением слежу, как серые пространства поэта Феникса начинают наполняться цветом. Ведь так и должно быть. Он растет. Приближаясь к своему таланту.
Вот собственно и все, что я хотела написать о Фениксе здесь.
Расти большой, настоящий поэт Феникс…
А мы – будем читать.
«Извините.
Это просто такое пространство.
Больше уже, наверное, не стоит его заполнять.
Время растекается блинчиками: самозванство
времени — и не на кого пенять,
кроме себя и тех, кого не в силах понять.
Раньше время тикало на стене. Теперь
сели батарейки у времени. Неделя —
это только семь дней, в которые дверь
открывается утром, закрывается вечером, ибо она не умеет
более ничего (иногда еще, правда, ведет к постели).
Еще одно свойство двери в том, что кулаки немеют,
если долго в нее стучаться, пытаясь попасть
в такое простое пространство, что у него украсть
ни сантиметра нельзя, а значит, нельзя остаться
в нем собой, ни даже окурком в дальнем углу забытого плаца»
« …лежать, раскинув руки,
в своих бесконечно жарких просторах…
а ты будешь смотреть на меня из космоса,
с орбиты, а может быть выше,
будешь наблюдать мои передвижения,
а потом…
…а потом я отправлюсь в город,
который сожрет меня
и вернет назад
туда, где я снова буду лежать, раскинув руки…»
Елена Блонди для литературного портала Книгозавр и жж-сообщества Свои
Елена Блонди. Вкусная проза Петровича. Мужчина + женщина =
Петрович Георгий. Профессия — врач. И — писатель.
Лембит Короедов. Мизинец Будды и глиняный пулемет как символы комплекса неполноценности современной русской литературы
Вопреки своей привычке, решил поиграть в объяснялки. Будучи апологетом примитивизма в литературе, я привык изъясняться просто, а потому по ходу дела был слегка удивлен тому, что девяносто процентов людей менее всего понимают простое. Ни хрена не понимают, одним словом. Хрен что понимают. Вот как здесь — ни хрена не понимать и хрен что понимать — это, в общем-то, просто и означает одно и то же, но я и сам хрен что понял в собственной мысли.
Элтон Иван. Айболы и перванахи
На самом деле, понятие это несколько шире. Это так же, как наличие мальчиков-хоп-хоп-хип-хип-хтмл, которые сами не могут, но и другим не дают своей суетой.
С одной стороны, тебе нужно сосредоточиться и задуматься, а тут рядом кто-то подпрыгивает и пылит.
Но о последних мы еще не говорили.
Понятие «айбол», конечно, старовато, но не грех и его вспомнить, ибо оно часто употребляется в северных регионах.
Перванах и айбол — одно и то же. Но Перванах особенен тем, что живет в сети и там производит свои высеры — здесь нет разницы, чем эти высеры являются. Будь то рассказом на 2 листа, или созданием нах-концепта, тоже, надо сказать, небольшого объема.
Для стороннего, не просвещенного обывателя, и перванах может показаться интеллектуалом. Это потому, что перванах гораздо чаще, чем настоящий автор, старается блеснуть терминами.
Постоянно используются: имена философов, слова типа «экзерсис», модные фишки, еще хуй знает что. Об «имхо» говорить не буду — это особенный глист.
Перванахи могут помещать на своих страницах витиеватые изображения, которые якобы что-то обозначают.
Если почитать ленту переписки перванахов, то, с виду, может показаться, что ты наблюдаешь сходку умников. Но, зайдя туда, тотчас понимаешь, что к чему.
Если ты делаешь что-то большое, глобальное, то первая реакция: — не замечать
Вторая:
— сказать что-то типа уп-сс.
Плюс, перванах может добавить, например: +1.
Что это значит, я не знаю.
О матерных перванахах: настоящих мастеров непрозрачного слова почти нет. Если ж и есть авторы, у которых мат по делу, или много мата — и все — в стиле, то их единицы (Юрий Слабоумов. Кого еще вспомнить? Поэт Ижыцин как-то был на СИ….) Так вот, все остальные Перванахи очень, как будто, некисло отрываются на литпроме, удаве, подонках, но хули толку? Сегодня типа и весело, а завтра — забыто. Хотя иной цели и нет.
Почему ж, вопрос, их так много, айболов и перванахов? Ответ прост — в более серьезные дисциплины не полезешь — там мозги нужны. Сделать что-то, помимо пиздабольства — тоже мозги нужны. Сочинять же рассказики — стишки по страничке и коллекционировать количество сообщений — мол, у кого больше, тот и звезда — это как раз то самое.
Конечно, есть еще нах-айбол-критики, особенно фантастические. При чем, после первого же высера вокруг роиться столько мух, что я и подходить боюсь. Тут, оказывается, в фантастике главное — правильно описывать типы космических кораблей, инопланетян, правильно мешать в одной кастрюльке орков и авторских персонажей и т.д. Для меня вообще тема орков — это заподло, но, вот, фант-перванахи занимаются этим всерьез. Но это уже другой тип — это ладжь-перванахи, люди, мысльюдрочащие.
Все виды перванахов в жизни, чаще всего, люди заурядные. В сети же у них есть все шансы себя показать, нах-покомментировать, сказать «имхо», катнуть очередную дебильную историю, начинающуюся, как правило, с чьего-нибудь вопля:
-А! — прокричал Джон.
-У-у-у-у-у! — прокричали орки.
После этого история возвращается назад, и т.д. и т.п.
Когда такие вещи критикуются, особенно — на конкурсах типа БД, это грустно, потому что это недостойно критики. Впрочем, перванахской критики — возможно. Отчего ж, blya imho, и нет? Я ж лично, не вижу никакого резону помнить имена даже самых известных перванахов. Тем более, что у них то и дело происходит ракировка.
Нах-ракировка — это тоже такая штука. Приходит новый нах-айбол, с воплем — мол, я! Я!
Посещает все подряд форума, и всем говорит: Я, нах! Я, нах! Потом, спустя некоторое время, все угасает, и люди вспоминают: а где же, blya imho, Вася, где же, blya imho, Вася? Но, только забыли мы про Васю, вот он и Петя.
Причина ж здесь проста: людей, потенциально способных на что-то серьезное в литературе, не так уж и много. На пути от написания до издательства проходит достаточно долгий срок. Выходя в Интернет, автор надеется найти похожих на себя людей, пообщаться. А вместо этого, находит кучи хозяек, оторвавшихся от пирожков, чтобы написать новый нах-стих, лузеров-онанистов, осуждающих таких же онан-айбол-лузеров, обсуждающих цвет ника и наличие у орков лазера, постшкольников, у которых на фоне окончательного заволосения стоит на стихи/прозу, старых стихоплетов, у которых лира льется на фоне отклонения в половой ориентации и проч.
С одной стороны, выход один — сказать, что нехуй мне тут делать, и продолжать заниматься делом.
С другой стороны, айболы сети — если их объединить в одну кучу — это целый pattern, который может залить что-угодно и где-угодно. Тем более, что ладжь-перванахи, порой, издают по-многу книг, тиражом 2-5000 экз., которые за просто так никто не читает. Но эти книги, будучи раскиданными по пространству Руси-матушки, как будто и фон какой-то нах-автору задают. Зайдите в магазин. Откройте любую из них. 90% начинается воплем.
-А! — прокричал Джон.
-У-у-у-у-у! — прокричали орки.
Понятно, что лучше не париться. Тем не менее, знание — сила.
Лембит Короедов. Великий чернушник Мубышъ Жыхышъ
«…С любимыми не расставайтесь,
Не зная покоя в постели,
И весь Новый Год провтыкайте
В гондоне, подвешенном к ели… »
(с) Мубышъ-Жыхышъ, «Что-то не так».
Мубышъ-Жыхышъ — автор, о котором я просто обязан был написать, потому как более стильной, эстетичной и натуральной чернухи я в современной литературе не встречал. Да и вообще не встречал, если честно. Разумеется, данный автор не рекомендуется к прочтению тем, кто воспитан на Винни-Пухе, Крошке-еноте, Ежике в тумане и прочих добрых и жизнерадостных зверушках от искусства. Впрочем, предупреждение зряшное — крошки-еноты не потянут и двух строчек из Мубыша. В каждом человеке есть лимит восприятия чернухи — кому хуй чернуха, а кому пизда; кому червяк в яблоке, а кому в жопе; кому нож в животе, а кому топор в голове и т.д. Исходя из этого, по мерке своей, каждый волен подобрать себе самого чернушного из натуралистов. Многие в этом плане уважают Сорокина, но я лично не знаком. Когда прочитаю, поделюсь. Для меня номер первый — Мубышъ Жыхышъ.
Некогда некая девочка-психоаналитик сказала не буду говорить о ком: «Он ходячее подсознание». Так вот, Мубышъ — это не просто ходячее подсознание, а агрессивное и воинствующее подсознание. А что может быть страшней подсознания? Люди веками по крохам, по крупицам, по чайной ложке собирают все, что есть хорошего в них и окружающем мире, оформляют это виде библий и жизнеутверждающей беллетристики, а загляни кому-то в нутро, а там — та же чернуха, что и тыщи лет назад. Будто и не было никаких библий и львов толстых. Поэтому внимательные взгляды в человеческое нутро не есть самый популярный литературный жанр, а исследования подсознания в литературе негласно табуированы, как вредные. Мастерами жанра считаются люди, рискнувшие хоть по кочкам проскакать в болоте подсознания, вроде Кафки и Цвейга, ну, или товарищи, видящие кайф в том, чтобы плюнуть слюной в лицо истеблишменту. Истеблишмент тоже любит, когда ему плюют в лицо остроумные хулиганы, вроде Уэлша и Паланика, а потому любовь здесь взаимна и взаимовыгодна. Рискну предположить, что рассказы Мубыша — это даже не плевок в лицо кому бы то ни было, а скорее полное окунание благообразного читателя в отхожее место собственного подсознания.
Как и любой настоящий чернушник, Мубышъ остроумен, лиричен и красиво излагает. Одна девочка, не та, которая психоаналитик, а еще одна, как-то заявила, что язык Мубыша вязкий, читать тяжело, как будто ноги из болота выдираешь. Есть немного, но, с другой стороны, разве Федор Михайлович не вязко пишет? А этот, Умберто Эко? Там пока до всех этих маятников и роз доберешься, рак мозга можно заработать. А любимый всеми нами Набоков? Лолита, свет моей жизни, огонь моих чресел. Не всем же быть такими простыми парнями, как Хемингуэй и Ирвин Шоу, кто-то должен писать и сложно. Мубышъ пишет сложно.
И депрессивно. Очень трудно прочитать несколько рассказов Мубыша за один присест. В чернухе тоже есть свои законы жанра и собственная предсказуемость — если, к примеру, во первых строках Мубышъ описывает красивые девичьи ноги, то, прочитав предыдущие рассказы, можно догадаться, что во последних строках некто эти ноги отрежет, зажарит и съест. А не просто изнасилует девушку или заставит ее сделать аборт, как это принято в жизнеутверждающей массовой беллетристике. А вот, если в рассказе Мубыша фигурирует какой-нибудь зверь, например, собака или кошка, то этого зверя не просто убьют, зажарят и съедят, как принято в жизнеутверждающей массовой беллетристике, а непременно изнасилуют или заставят сделать аборт. В этом вся сложность, но это сложность незнакомого вам жанра, потому как уверяю вас — ничего подобного вы никогда не читали. Кому читать не рекомендуется, я уже говорил выше. А кому рекомендуется? Ну, прежде всего, рассказы Мубыша рекомендуются в качестве терапевтического средства молодым начинающим писателям, которые полагают себя шокирующими натуралистами. Если вы вынашиваете мысль поразить кого-то своим шокирующим натурализмом, предварительно прочтите любой рассказ из списка ниже и подумайте, кого вы собрались напугать своими детскими поллюциями? Маму, папу и любимую девушку? Пугать вам, конечно, не возбраняется, и девушка, может быть, и полюбит в вас зверя, но имейте в виду — она ведь после вас может случайно встретить Мубыша, и ваш внутренний зверь превратится в описянного плюшевого мишку. А во вторую очередь прочесть Мубыша рекомендуется авторам оптимистичной жизнеутверждающей прозы, чтобы те могли реально оценить свои силы — способны ли они бороться с подобными чудовищами подсознания или только мыльце варить?
Ниже приведен неполный список собранных мною по сети рассказов Мубыша Жыхыша:
Прыг-скок
Прыг-скок 2 (…и еще раз про небо!)
Лембит Короедов. По говну на утлой лодочке
Структуризация сетевого пишущего сообщества, или По говну на утлой лодочке.
Писатель: Я писатель.
Читатель: А по-моему, ты говно!
Д.Хармс. «Четыре иллюстрации того, как новая идея огорашивает человека, к ней неподготовленного».
Пишущее сообщество и сетевое, как часть его, это разливное море говна. Но структура его много проще структуры моря и говна, взятых вместе и по отдельности. По простоте своей она приближается к выеденному яйцу. Но знать ее совершенно необходимо для выживания.
Глобальное пишущее сообщество делится на множество сообществ малых: есть там свои гении, здоровые середняки, а, по сути, хорошие писатели, и графоманы, есть писатели читаемые и нечитаемые, печатаемые и непечатаемые, есть литсообщества журнальные, книжные и сетевые, не говоря уже о жанровом разделении, кое строго до кастовости. В общем, все очевиднейшие вещи. Хотелось бы указать лишь на небольшие, но важные различия между официальными (книжными) писательскими сообществами и сообществами подпольными (сетевыми). Важные, разумеется, для нас, для подпольщиков.
Как найти хорошую книгу в сети? Можно, если навык иметь. Это, как у рыбаков: есть сеть на бычка, а есть на камбалу. Зависит от ширины очка. Несмотря на всю мою брезгливость к издательствам, не могу не отметить их несомненный плюс: очко у них настроено как надо. Сети издательств загребают поголовно весь середняк, товарную рыбку, один в один, голова к голове, любо-дорого, красиво-серийно. Что примечательно, в их сеть может попасть и гений, если случайно заплывет не туда, а вот графоман — почти никогда, разве что сильно растопырит жабры. И это большой плюс официальных бумажных издательств, поскольку бизнес не терпит разнобоя.
Поэтому бумажное литсообщество качественно делится лишь на две группы: хорошие писатели и плохие писатели, остальное их деление вторично. В электронной сети все несколько по-другому. Конечно же, здесь есть свои гении, свои середняки-хорошие писатели, но количество графоманов зашкаливает за все возможные пределы. Кроме того, в литсети обитает еще один вид, неизвестный сообществам бумажным. В народе этот вид называли: «не пришей кобыле хвост» или «погулять вышел», нынче же в обиход вошло удачное выражение — «первонах». Собственно, это люди, которые не пишут, не читают, но имеют доступ к произведениям, а потому могут комментировать все написанное. В бумажных сообществах это вид представлен исключительно самими издателями, но мы и не можем требовать от рыбака сродниться с рыбкой.
Другое отличие — полочки. В любой библиотеке тексты, так или иначе, систематизированы. В самом деле, я могу увидеть рядом с Шолоховым Шукшина, но вряд ли — пособие по разведению шелкопряда и порнофильм «Широкая жопа». В электронной сети же тексты часто разбросаны в самых немыслимых, мало систематизированных, местах. Если вы человек пишущий, можете легко проверить: забейте свое имя или имя своих текстов в поисковике, и вы увидите, в каких странных местах они обитают. И проблема совсем не в том, что ваш текст может оказаться на порносайте или на сайте торговли мебелью: там его легко отличить от всего остального. Проблема в другом: из-за преобладающего количества графоманов в сети, хорошие тексты, даже на специализированных литературных сайтах, вынуждены быть зарыты под тоннами графоманского мусора, который в поисках приходится перелопачивать. А, как уже говорилось выше, для этого нужно иметь навык.
Вот собственно, всего две отличительные особенности сетевого литературного сообщества, первая: преобладание графоманов и наличие «первонахов», вторая: плохая систематизация и отсутствие скрининга в размещении текстов. А из этого вытекает проблемка.
И суть проблемки в следующем.
В сети, на литсайтах, тексты лежат рядом, в одной куче. Сотни и тысячи текстов. По опыту своему вы знаете, что гениальные тексты там несомненно есть — один на тысячу. Есть на тыщу пару десятков хороших писателей. Остальное — труды графоманов. Как с первого взгляда, одним щелчком, выбрать нужное?
Снова сошлюсь на бумажные издательства. Они решают эту проблему просто — первое, авторитет, второе — рецензии, как база и, одновременно, следствие авторитета. Помню, как «Вагриус» хвастался на своем сайте — мы нашли Пелевина! Абсолютно справедливый ход — на лейбле «мы нашли Пелевина» можно продать сотню отборного килограммового судака-середняка. Плюс, издательства, а равно, журналы, заказывают профессионалам рецензии, которые и объясняют неразумным читателям, почему надо именно здесь и сейчас купить того или иного судака. Тем выбор конечного потребителя на рынке существенно упрощается: книгу автора Судака-Задунайского он покупает по двум причинам: первая, они ведь, кроме Судака-Задунайского, издали Пелевина, вторая — известный критик Рыбоедов написал, что Судак-Задунайский, если под водочку, ничем не хуже Пелевина.
Казалось бы, в чем проблема? Ладно, сетевики не могут прикрыть свою жопу Пелевиным, но рецензии-то писать им никто не возбранял? Это так, и я не буду повторять одну из любимых сентенций сетевых графоманов — «в сети критики нет!» В сети критика, безусловно, есть. Но какая и от кого? Гении критику не пишут, они растекаются мыслию по древу и шызым орлом ширяют в небеси. Хорошие писатели-середняки, если приспичит, могут разродиться раз в год хорошей статьей-середняком. Сетевую критику пишут, преимущественно, графоманы, а потому ценность этой критики равна нулю — ни уму, ни сердцу; «дайте бумаги для жопы», как говорили в моей общаге в студенческую бытность. Тут-то и появляются на арене «первонахи».
К бумажной литературе доступ «первонахам» закрыт по определению. И вовсе не потому, что их не пускают на пороги издательств или каким-то образом дискриминируют их письма. Дело в том, что «первонахи» в издательства не ходят и писем туда не пишут. Скажу больше, «первонахи» не ходят на книжные рынки. И книг «первонахи» не читают. НО ОНИ ХОДЯТ В СЕТЬ! А в сети лежат книги. А раз что-то там лежит, то «первонах» должен по этому поводу высказаться. В этом главный парадокс сети — ничего и никогда не читающий человек может оценивать литературное произведение наравне со всеми, с читателями, писателями, критиками, редакторами и прочими профессионалами. Причем отличие вы не всегда найдете. И сложно ведь сходу отличить. Представьте себе, лежат рядом сотни книг: парочка от гениев, десяток от середняков, остальное — графоманское. Рядом лежит десять рецензий, на одну вменяемую — девять графоманских, а еще, тут же — десять тысяч отзывов. Причем, если вы думаете, что на тексте гения будут преобладать отзывы типа: «да ты, брат, гений!», вы глубоко ошибаетесь. Этот отзыв будет преобладать на отзывах графоманов о графоманах же. Самым же частым отзывом на всех без исключения текстах будет отзыв «первонаха» (то есть человека, в принципе не способного оценивать литпроизведение). И отзыв этот будет лаконичным — «ты говно!»
Как говорил мой друг детства, ныне алкоголик, Ленчик, про какого-то своего знакомого: «Представь, ему жена изменяла, так он пошел и из окна выпрыгнул. Ну, не дурачок?» И мы дружно сошлись на том, что человек этот, несомненно, дурачок. Беда в том, что не все такие нечуткие и толстокожие товарищи, как мы с Ленчиком. Беда в том, что если есть люди, способные выпрыгнуть в окно из-за того, что им изменяет жена, то найдутся и люди, которые выпрыгнут из окна, если про их литпроизведение скажут, что оно говно.
Знаю, знаю, что найдутся товарищи, которые возжаждут от меня рецептов и пилюль. А шож делать, спросят они.
Рецепты я знаю, но вам не скажу. Потому что я сам хитер-бобер, и мне это самому пригодится. И здесь сентенция «мы все в одной лодке» не проходит, здесь каждый в своей. Хотя все это кокетства ради. Если у человека есть мозг, то на вопрос «Что делать?» он ответит, прочитав то, что написано в статье выше, а то и вовсе не читая эту статью.
От себя могу ответить лишь иносказательно: плывя по морю говна на утлой лодочке, старайтесь не брызгать веслами и вовремя конопатьте днище. Если все сделаете умеючи, то вас или заметят с парохода, или сами куда-нибудь доплывете, до нужного острова, который у каждого свой.
Елена Блонди. Сказки и несказки Нины Большаковой
* «Покос — это когда сено косят. Косят, сушат, мечут стога. Обычно это происходит в конце мая — начале июня, когда нарастает молодая, сочная, пахучая трава. На покос выезжают семьями, живут на лугах в шалашах по неделе и две, день работают, ночь любятся. Свежескошенная трава пахнет так сладко, слегка подсушенное сено дурманит головы. Любовь запивают парным молоком, коровы тут же на лугах пасутся, пастухи их в село не гонят, остаются в ночном с приходящими пастушками.»
Нина Большакова. Покосные дети
Сказки и не сказки Нины Большаковой
Я познакомилась с Ниной на СИ. Даже и не помню уже как. Очевидно, заглянула, прочитала и поставила зарубку в памяти.
С тех пор и читаю. Не от корки до корки к сожалению. Не успеваю просто. Но знаю — Нина один из тех немногих авторов, чьи произведения гарантированно хороши.
Бывает, зайдешь в чей-то раздел, прочитаешь рассказ-другой и, ахнув, кидаешься читать все. И — разочарование. Оказывается, про это автор пишет хорошо, а вот про это — скучно, а эта тема вообще — не сгрызешь. Или после маленьких изящных текстов скользишь глазом по длинной повести или роману, а глаз скользит-скользит, да и соскальзывает в диагональ.
Бывает. И это плохо, конечно. В такой раздел потом ходишь осторожно и не всегда охотно — времени не хватает в рулетку играть.
А если человек пишет гарантированно хорошо, тоже не всегда подхватываешь с пылу с жару — потому что уверенность есть — в любое время зайду, любой текст открою и — читать с удовольствием.
Но пусть Нина не обижается на меня за то, что не всегда заглядываю. Хорошая проза не только для нас сегодняшних. Она нас переживет. Ей как раз наши восторги почти до лампочки. Автору-то нет, а прозе — да.
У Нины как раз такая проза. Рассказы о людях. О времени. О нелегкой жизни. Но это не мемуары, которые может, в принципе, написать любой грамотный человек. Это художественная проза. Но без ненужной затейливости.
У меня тексты Нины ассоциируются с мостиком на красивейшей речке, сложенным из свежих бревнышек — одно к одному — аккуратно обтесанные, ступишь на одно сверкающее яркой желтизной полешко и нога уже просит следующего шага. Так и переступаешь, любуясь крепостью, слаженностью (а запах какой!), и одновременно — спокойствие в душу приходит. Потому что знаешь — этот мостик не день простоит и не два. Много, очень много читателей, которые сейчас и читать-то не умеют, пройдут и порадуются.
Всегда удивлялась я — как можно писать о горьких, в общем-то, вещах, из которых наша жизнь насквозь состоит — так, чтобы в душе поселялось потом спокойствие? Без излишнего оптимизма, без натужной искрометной веселости и шутовства, без ерничанья. И не сказать, чтобы добротой безмерной веяло от Нининой прозы, нет. Не благостна она. Но — человечна. А человечность особой добротой и не отличается. Она, человечность, как бы это сказать — человечна она, другого слова и не выберешь. И слабости в прозе ее человеческие, и злинка, и нетерпение, и долготерпение, и любовь — начало ее и конец. И — новая любовь.
А есть еще «Кузины сказки». О домашних любимцах многие пишут. Нина будто и не пишет о замечательной кошке Кузе. Не пишет, а собирает мозаику — из солнечного блеска в зелени деревьев, тополиного пуха, веселой рыжей шерсти, в драках летящей, из пылинок, пляшущих в луче среди любимых старых кресел в кружевных накидках.
Но самое волшебное, самое мистическое и удивительное, что можно наблюдать, читая современников — как меняется и растет автор, которого ты знаешь. Становится смелым. И ничего не боится. Это такая магия, с которой никакое фэнтези не сравнится. И Нина, которую я знаю и читаю с любовью и благодарностью за мир в душе, вдруг пишет рассказы «Хургада» и «Покосные дети»…
И я, даже сейчас, лишь вспоминая их, уже чувствую, как побежал по спине холодок. Тот самый холодок удивления и восторга от того, что вот это появилось одновременно с моей жизнью. Нет, даже не так. Холодок сначала от того, что читаю, а уж потом от осознания, что эти тексты пришли, есть и будут. И уже никуда не уйдут. Больше того — появятся новые. Я в этом уверена.
Говорят, хорошие пожелания помогают человеку. Я желаю Нине в первую очередь — творчества.
Блонди. Своими словами… Уморин Алексей
Этот текст предназначался для внезапно появившейся пустой странички в книжке Уморина, что готовится в печать. Но, подумав и прикинув, я решила, что там достаточно моих слов — рядом со словами Дженни и Кота Ирвинга Стивенса.
Поэтому вместо этого эссе в книге будет напечатан один прозаический текст самого Алексея. Чему я рада несказанно.
***
Люди приходят в сеть по-разному и ищут разное. Иногда, придя с одной целью, вдруг находят что-то совсем другое для себя. И остаются с этим.
В разных местах сети. Кому-то — «падонки», кому-то — «Википедия», кому-то — порносайты.
Мне — литературные порталы.
Если я идеалист, то в сеть пришла — по адресу. Здесь никто не заставит меня делать то, чего я делать не хочу. Хочу искать драгоценности, бесплатно и не по обязанности — ищу.
А надоело — не ищу.
Простое и неотъемлемое право — право читателя.
Просто читая, я набрела в сети на стихи Алексея Уморина. И утонула в них. Зашла в раздел, прочитала:
ОЖИДАНИЕ
Тревожно спали у глухой воды
орлы, собаки…
И частицы хлеба
Плоились сверху через сита неба,
Изглаживая робкие следы.
Тревожно спали в доме у воды,
прижавшись тесно, дети вперемешку.
И даже Змей таил свою усмешку,
И воды сами в небеса текли.
Тревожно спали кольца и желанья,
Мечи и вазы, утра, расстоянья,
Хлеб спал, трава, но рыбы шли:
Ведь реки с ними к небесам текли.
Тревожно спало… Лишь Звезда сияла!
Как будто бы в последний раз играла,
Как будто вновь за ней волхвы пошли.
……………..
И следом за этим — «Молитвы конюхов».
Попалась. Как читатель.
Много позже, другая читательница Уморина предположила, что мы должны вибрировать в одном ритме, чтобы слышать эти стихи. А кто-то вибрирует в другом и поэтому читает другое.
Возможно. Но стихи Уморина — больше, чем просто физиология вибраций.
Есть поэты, очень хорошие поэты, которые пишут хорошие стихи, собирая их из готовых кирпичиков — наших понятий, чувств, слов. И стихи получаются не обязательно уютные и привычные — любые. Бунтарские, неожиданные, пронзительные. Но сделаны они — из кубиков, которыми пользуются все.
Есть поэты, которые сами замешивают глину для своих кирпичей. Я отличаю тех от других. Слова, вроде бы, такие же, но способность творить окрашивает привычное. Появляется отсвет волшебства. Такие стихи уже не просто читаются. Их можно выпить и ждать, что они сделают
с тобой.
Любопытно и немножко страшно. Как на каруселях, к которым не успел в детстве.
А еще есть и совсем-совсем другие поэты. Их мало. И даже те, кто есть, часто не пишут в полную силу.
Потому что рамок нет. А как же — без рамок? Кто прочитает и поймет эти неожиданные и странные стихи, если поэт не взял глину из нашей реальности, а отправился за материалом для слов — в другую? И даже не в соседнюю реальность, куда можно, проковыряв дыру в брезенте неба, заглянуть любопытно и —
описать. А — поверх нашего слоя — в более высокий.
Такие поэты, если они позволяют себе говорить, говорят уже на вселенском языке. Минуя формулы и алгебраические знаки, могут описать для нас — основы жизни. Просто словами. Потому что они — переводчики и трансляторы.
Их мало очень. Ведь, кроме высокого, есть еще насущное. Нашего физического существования никто не отменял. И мы думаем об этом, руководствуемся этим, соотносим себя — с реалиями.
Но если кто-то, живя и мучаясь, вдруг разрешит себе — творить так, как позволено сверху, получается такой поэт. Или писатель. Человек, что сумел донести нечеловеческое до человеков-читателей. Даже если читатели боятся, осторожничают и недоумевают.
Уморин разрешает себе. К нашему счастью.
Он умеет все. Умеет и из обычных привычных кирпичиков. И из глины, которую замесил сам. И умеет, взяв оттуда, а откуда — Бог весть, — поместить в нас зерна вселенского. Даже когда недоумеваем и не хотим. Потому что на вселенском сквозняке — неуютно и непривычно.
И зёрна прорастают. Порой – шипами.
Но ни он, ни мы уже никуда не денемся. Потому что там — еще один слой вселенной. С ним наша реальность становится шире и больше.
Я рада, что мое существование во времени и пространстве совпало с его существованием. Он пишет. Мы читаем.
Пусть будет так. Это важно. Для всех.
Думаю, настоящее понимание важности этой придет позже. Век наш короток и несоизмерим со временем вселенной. И остается лишь радоваться: люди, что слышат музыку сфер, говорят о ней хоть чуть-чуть понятно для нас — живущих рядом, — говорят и живут сейчас,
творят сейчас.
Для нас.
Елена Черкиа ака Блонди для литературного портала Книгозавр
Лембит Короедов. Обратное уравнение. Типа повесть Братьев Барановых
Повесть Братьев Барановых «Обратное уравнение» — еще одна пудовая гиря на чашу весов литературы, заставляющая противоположную чашку с тухлой требухой робских собчаков стремительным домкратом взлететь к потолку, намотавшись в полете на кишки эльфов и гоблинов.
Это в качестве краткой аннотации. По большому счету далее мой текст можете не читать, а сразу перейти по ссылке к упомянутой повести — http://zhurnal.lib.ru/b/bratxja_b/tipapowestx.shtml Сэкономите драгоценное время для хорошего чтения. Тем паче, что больше ничего сверхценного я сказать не смогу, буду только пересказывать.
Нечто странное со мной происходит при чтении и последующем обзоре сетевых авторов-произведений. К примеру, прочитав «Эклектиаз» Ли Че я совершенно не был готов к тому, чтобы пересказывать его сюжет, описывать героев и т.д., пытался все эдак выразить настроенчески, через побочные впечатления. Не давался мне его пересказ, все время хотелось сказать публике — идите и читайте сами с начала, а я не буду ничего говорить, чтоб не напортить ненароком нелепым касанием.
В случае же с Б.Барановыми, все как-то наоборот получается. Сюжет, вроде бы, совсем просто пересказать. Сидит, значит, человек, бывший майор госбезопасности, в ведомственном дурдоме. Попал он туда, как водится, до Событий (как выражается Вован Адольфыч Нестеренко, невесть что подразумевая — «до революции»), События тем временем проходят мимо, а потом герой вдруг оказывается кому-то нужен на воле, в нашем случае — своему бывшему начальнику, генералу госбезопасности же, для выполнения сверхсекретного и очень туманного задания. Согласитесь, типичная конструкция, хорошо наезженная в 90-х чернушными киношниками — чтобы достичь катарсиса на выходе, героя нужно было непременно поместить на время в тюрьму, чтоб ему потом было кому и за что отомстить. Дешево и сердито (сам пару раз таким приемом побаловался по молодости). Здесь Б.Барановы сработали четко по схеме: был некогда гордый советский офицер, общавшийся с диссидентами при помощи табурета, затем случились в его жизни всякие неприятности, вроде пьянства и гебоидной шизофрении, по причине чего он пропускает всю скукотищу горбачевской перестройки, а потом, вдруг оказывается на воле по не вполне понятным причинам — задание генерала уж очень туманно, если не сказать — условно. Здесь задача авторов ясна — любым способом вытащить кондового советского гэбиста-шизофреника с убеждениями в среду обитания новых человеков и посмотреть на его реакцию. Эффект незамыленного ока.
Второе важное. Собственно, стержень повести. Сидя в дурдоме, наш майор, как все сумасшедшие, складывает в мозгу некую теорию. В нашем случае это теория видов человеков, в своем роде классификация. Как и подобает теории шизофреника, она одновременно проста и невнятна. Люди, по-майору, делятся на фруктов, сухофруктов, хурму и анчоусов. Фрукты — высшие, анчоусы, соответственно, низшие.
В десятый раз повторюсь, заявив о том, что я не слишком начитан и профпригоден в литературоведении (спецприем — думаю, за такое самоуничижение во мне со временем будут подозревать кокетку и хитрого академика-литературоведа). Так вот, как не слишком начитанному литературоведу-кокетке, мне кажется, что тяга к классификациям человеков присуща не только шизофреникам, но и вообще пишущим. В первую голову приходит Достоевский со своим «тварь дрожащая или право имею», а дальше сами додумывайте, я уже отмазался заявлением о неначитанности. Но чутье скрытого литературоведа мне подсказывает, что желание разбить человеков на тех, кто право имеет, и тварей приходило в голову не только Федору Михайловичу. То же чутье мне подсказывает, что, согласно майору Б. Барановых, фрукт — это, некоторым образом, тот, кто право имеет, а анчоус — в своем роде, тварь дрожащая.
Что же случилось потом? Майор выходит из дурдома на выполнение задания под прикрытием бомжа. Задание, как уже говорилось, требовалось автору в качестве предлога, чтобы выманить рассказчика-наблюдателя в среду наблюдения. Поэтому вскорости оно становится более чем условным — майор начинает двигаться по жизни по собственным маршрутам, мало пересекающимся с указаниями начальства. Таков очевидный прием автора. И, разумеется, очень скоро майор, используя свои (художественно гиперболизированные) спецнавыки, превращается из бомжа в олигарха. Еще один излюбленный прием мыльных сериалов, но в данном случае совершенно необходимый автору — обзорность наблюдателя-олигарха много шире обзорности бомжа.
Далее тоже просто догадаться — на воле шизофреник-майор-олигарх начинает применять к новому обществу и его обитателям свою классификацию видов, приправленную гэбешно-патриотическим соусом. Не вижу смысла в дальнейшем пересказе, последующие события можно выразить одной фразой — и что же из этого всего вышло? Разумеется, не буду рассказывать, что вышло — вам-то тоже книжку читать.
А теперь поясню, почему повесть вызвала во мне такой щенячий восторг, несмотря на заявленные выше — «и это понятно, и то ясно, тот прием избит, этот наезжен» и т.д..
Первое. Сколько-то лет назад я прочитал у одного критика мысль о том, что современные литераторы все ищут свою нишу-тематику. Мол, непонятно им, что нынче истинно, и о чем нужно писать. Мол, была раньше эпоха, потом нечто невразумительное, а теперь что-то новое. И не могут скумекать литераторы — то о канувшей эпохе ностальгируют, на которую уже, по большому счету, всем тьфу и растереть, то об этом невразумительном пишут, что между эпохами случилось, а, по тому же счету, вряд ли хоть строчки стоит, то о новом времени что-то измышляют, толком не понимая, что же вокруг происходит.
Так вот, за время, что прошло с тех пор, как я прочитал эти слова критика, я увидел уже несколько книг, в которых авторы выложили очень прочный мост между прошлым и настоящим — не буду говорить насчет будущего, я в фантастике разбираюсь еще меньше, чем в простом фикшене. Другими словами, я увидел авторов, которые уже нащупали то, о чем нужно писать сейчас, проскочили эту глупую яму литературного безвременья. Я писал на них рецензии, мне не лень повторить для ссылки — Ли Че, Сергей Рок, Алекс Май. Братья Барановы из тех же авторов, которые знают, о чем нужно писать. Конечно, они, как и все нынешние пишущие, родились тогда — но они уже понимают (или начинают, или пытаются понимать) то, что происходит здесь и сейчас. Поэтому, «Обратное уравнение» в этом смысле — очень хороший освежитель мозга. Это повесть о том, что надо (хитро избежал противного слова «актуально»).
Второе. Классификация. Об этих «тварях дрожащих» в школе все уши прожужжали. А закинь в любой форум классификацию Б.Барановых с их анчоусами — так те же анчоусы тыщу комментов вмиг набросают. Я же в эту ловушку не сунусь — оспаривать и комментировать классификацию не буду. Все-таки она принадлежит гебоидному шизофренику, а потому она, по определению, совершенна — любой спор бессмыслен. Здесь автор ловко сработал — такой, казалось бы, простой прием, а теорию невозможно оспорить.
Еще я благодарен Б.Барановым за то, что они напомнили мне одну старую мыслишку. Как-то я всегда недолюбливал «Преступление и наказание» за то, что там Достоевский сам себя испугался. Зарубил Родион старушку и сам себя изъел мыслями, сдался с потрохами Порфирию. По классификации Б.Барановых выходит, что один анчоус зарубил другого, а потом был съеден фруктом. Так вот я всегда думал, а что если бы старушку зарубил Порфирий? Вот о чем Достоевский умолчал, лишь подразумевая, и что, разумеется, скрывали от нас в школе: если тварь помыслит о том, что она право имеет, то, понятное дело, ничего хорошего для этой твари в результате не выгорит, а если тот, кто право имеет, помыслит насчет старушки? Тоже понятно — зарубит пару миллионов старушек с детьми и помрет в величии. Здесь классификация сумасшедшего майора в чем-то дополняет классификацию Раскольникова, так сказать, расширяет и поясняет. Правда, концовкой Б.Барановы тоже скатились в достоевщину (не от этой ли концовки название — «Обратное уравнение»?), и понятно, такие классификации дело скользкое — шаг в сторону и ты фашист. Вот это второй серьезный прорыв повести — в самом деле, кто сказал, что Федор Михайлович закрыл тему своим тютей Раскольниковым? Почему бы не обновить его классификацию, глядя на новые реалии? Вспомнилось хорошее ненаше слово — апдейт.
Третье. Обычно в обзорах я упоминаю о языке автора, как о неком плюсе. Хотя, если рассудить, это излишне — если написано не по-русски, то я и читать не буду. Особенный смысл это имело только в случае с Ли Че — там автор играл с языком, стилизировал, там это прием, неотъемлемая часть проекта. Язык повести Б.Барановых — это язык очень умного человека. В то же время — это язык сумасшедшего, язык солдафона и патриота. Умный человек виден в красивой логике мыслей, идей и построений, иногда очень длинных и сложных, сумасшедший появляется, когда стройная логика умного человека недостаточна для поддержания красоты мысли, язык солдафона и патриота — это некий фон, ритм-секция. Наверное, это то, что мне понравилось в повести больше всего — по личным мотивам, нынче я больше увлекаюсь формой, чем содержанием. Языковая подача очень достоверна — сумасшедший майор настолько умен в своих логических построениях и настолько искренен в своей преданности долгу, настолько привержен идее государственности, что за героем совершенно не видно автора. Блестящий эффект. Как будто повесть написана лично майором без всякого участия Б.Барановых. Нигде не видно авторских ушей. Когда майор говорит о том, что он разговаривал с диссидентами при помощи табурета, возникает абсолютно реальное ощущение того, что да, именно этот человек, который это написал, именно так и разговаривал с диссидентами. Персонаж абсолютно реален, а потому, как в жизни — комичен, когда слаб, и опасен, когда силен. Вам смешно, когда майор обращает свое внимание на кого-то другого, и совсем не смешно, если он замечает кого-то, очень похожего на вас. А если еще учесть, что сумасшедший майор Сорокин — это квинтэссенция идеи, идеи классификации людей на фруктов и анчоусов, я не исключаю, что читатель-анчоус по ходу чтения может постоянно предвкушать удар табуретом по голове.
P.S. Братья Барановы безусловно относятся к рубрике «Обязательное чтение»
Насон Грядущий. Свежий взгляд на поэзию-3
После того, что я обубликовал тут (на ХВ) три своих стихо-Творения, которые раньше не видели света ни в каком виде, я думаю, все поняли, что у тутошних обитателей только два выхода: или они хвалят мои поэзы, и я окрыляюсь и продолжаю их писать, или они их ругают — и я продолжаю писать критику.
Хотя нет, есть и третий: не хвалят, не ругают. Тогда пишу и то, и другое. Мне понравился этот вид отдыха. Как Умственное Упражнение, сокращенно УУ. Так и буду их называть. Поэтические будут ПУУ, а критические, само собой, КУУ.
…Отложил эту заметочку, а сегодня меня постигла неожиданность: оказывается, есть ЧЕТВЕРТЫЙ вариант: кто-то хвалит КРИТИКУ! Причем с подтекстом: мол, чем хуже поэт, тем лучше критик. И тут я понял все: народ готов даже ворчание выдержать, лишь бы мои поэзы больше не читать.
Не надейтесь. Все равно еще напишу. Да, еще одно удивление: открыл свои данные и обнаружил там уведомление про какие-то пять рублей. Это что такое? Откуда, зачем и почему? Ничего не понял. Пять рублей за «Полночный стих»?! Так меня еще никто не оскорблял… Шутка. Я в самом деле пока не вник тут в денежно-поощрительную систему. Туп, туп и патологически неспособен разобраться: кто-то оценку поставил, и она выражается сразу в гривнях? Замечательно. Поставьте еще пару сотен двоек и единиц, что ли? Как в анекдоте про Вовочку, «папа, с тебя 6.50. — Почему? — две двойки и одна тройка с минусом».
Ну-с , продолжим, однако. Сейчас настроение критическое. Бум критиковать!!!
Читаем. Читаем и умудряемся.
Женщина создана ЧУВСТВОВАТЬ!
когда тепло, а когда — нет!
когда накрыть на стол (обед)
когда желанна, как всегда,
когда шептать, кричать, но — «ДА!»
когда и что ей сотворить
чтоб не хотел бы разлюбить
чтобы и «после ста» хотел…
и мог! И знал, что не прИдел!..
да! чувствовать ее удел
Я понял. Хоть и говорит нам народная мудрость «должна быть в женщине какая-то загадка», но нет! Автор сего опуса уже ее разгадал. Женщина — это просто нечто среднее между заоконным термометром и услужливым официантом. Такой уж ее удел. Должна — и все тут. Доложить господину температуру и мгновенно сервировать стол, постанывая и покрикивая от восхищения. Автор не поясняет, почему она это ДОЛЖНА, должна ли женщина это лично ему или всем мужчинам вообще, и когда это она успела так влезть в долги, чтобы всякий обладатель соответствующего прибора мог предъявлять ей такой счет. Впрочем, мопед не мой, я только разместил объяву, и теперь удивляюсь: что, в Украине феминисток-то вообще нету? Где они, эти валькирии в очках? Почему не разорвали автора за гендерный сексизм?
Вообще вопросов много. И не только у меня, но и у прочих поэтов. Иногда эти вопросы поражают, иногда просто радуют. Например:
Когда ж?
Когда ж ты голову мою к ногам допустишь?
Тут больше ничего уже не надо. Это уже целая поэма.
Я замолчу! Бороться я устал.
Замкнусь в себе, вобрав в себя углы,
Я округлюсь, надежду потеряв,
Спрессуюсь так, чтоб беды не смогли
Ну шут уже с ней, с рифмой, устал-потеряв и углы-смоглы, ну не будем придираться. Ведь это совершенно роскошный образ! Я не шучу. Это правда и свежо и выпукло, и ярко, и душевно. Эх, если бы обладатель такого яркого образного мышления еще хоть немного бы подчищал свои творения, если бы он ознакомился с классикой, если бы он правил и отделывал стихи — цены бы им не было. Хотя вот тут, оказывается, стихам цену назначают, пять гривен мне присудили, и то хлеб, даже две буханки.
Нет ничего страшнее пустоты
Когда страданий ждёшь как избавленья,
Когда ты горести умышленно зовёшь,
Чтобы разбить своё оцепененье…
Это называется anaestesia dolorosa, болезнь такая, извините за выражение, психическая, когда у человека нет никаких чувств. В переводе — скорбное бесчувствие.
Когда ж не помнишь ты ни жара, ни мороза
Когда душа твоя застыла в цифре «ноль» —
Как это гармонирует с предыдущим автором, который утверждал, что женщина это градусник. А куда годится градусник, если он застрял на нуле? Этак она и стол накрыть не сможет!
Вообще авторы тут любят и знают математику:
Играет он удачно роль,
Тебя сильней к себе манит,
Но, а любовь ему, как ноль,
Меж плюсом минусом стоит!
Это пять! По математике. Ноль действительно «меж плюсом минусом стоит».
А вот и ответ тому мужскому шовинисту, который хочет употребить женщину как приспособу для подавания обедов:
Он ранит сердце, не любя,
Не показав своей души,
Все исчерпает из тебя,
Ему игрушкой не служи!
Точно! Исчерпает все! И суп, и второе, и даже компот. Не служи ему! Сама поешь. А то он же и не догадается спросить: «дорогая, ты сама-то обедала?».
Ты всё готов отдать за счастье пробужденья
За то, чтоб ощутить… И безразлично что:
Пускай предательство, отчаянье, сомненья…
Вообще без боли жить не так легко…
Ну после обеда чего ж ему не вздремнуть? А ты, милая, следи за температурой.
С рифмовкой опять беда. Спешим, торопимся… Гонятся за вами, что ли?
Исчезнувшие мгновения,
Не оставят следов
Летающие привидения,
Пришедшие из снов,
Зовущие в бездну
Забытых миров.
Я с ними исчезну,
Оставив любовь.
Ничего не понял. Кто понял, расскажите, о чем тут говорится, а?
Исчезнувшие силуэты,
Забыт человек,
Немые портреты.
Не дожитый век
А тут с ритмикой беда… Полный конец обеда!
Исчезнувшие звуки
Себя потеряли,
А наши руки
Никогда не летали,
Им не дано
Оторваться от тела,
И это хорошо! Страшно даже представить такое, отдельно летающие руки. Это ж какой-то сон Козлодоева из фильма «Бриллиантовая рука». Там тоже рука летала. В общем, очнулся — гипс!
Мне так хотелось к тебе прижаться
И может даже… но не смогла.
Я предпочла с тобой расстаться,
Оставив смелые слова.
Где-то я уже слышал нечто подобное: смогла-слова. А, вот где: углы-смоглы.
Иногда я много молчу,
Мысленно покрываюсь слезами,
Ой!
Но может услышать тебя я хочу,
Узнать, что за твоими глазами.
Логично предположить, что непосредственно за глазами в голове располагается мозг. Или у героини есть основания сомневаться в этом?
Тебе сегодня было много меня,
Я не смогу винить тебя
Какое богатство все-таки. Хочу-могу, меня-тебя, тебя-меня, тебе-мене, ну просто богатырский у людей словарный запас.
Я не стану звонить среди ночи,
Напоминая о себе.
Пусть лучше сердце рвется в клочья,
Я не хочу мешать жить тебе.
О! авторы верны теме. Тебе-себе. Тебя-себя. Себя-любя. Туда-сюда. Сюда-туда. Мне тут возразили (даже в стихах, я горжусь этим), что мы, мол, самодельные поэты, просто выражаем свои чувства. Поэтому так безыскусно и примитивненько. Нечего, мол, придираться, в душе-то у меня — океаны бурлят из страстей, до рифмы ли тут? Надо ж с вулканом страстей чего-то делать, а он все про рифмы да ритмы!
Такая бездна, такое богатство чувств: тебе-мене, тебя-любя, хочу-нехочу, могу-за ногу. И правда ведь богатство! На комментарии посмотрите: «я плакала», «пуся, ты солнышко (Луна (в астрономическом смысле), Венера (в хорошем смысле), Меркурий, Сириус, Дева, Козерог — ненужное зачеркнуть)», и т.д. Восторг просто.
И главное, как все это ново! Он не звонит, и я не буду. Я так страдался, а она… и не позвоню! Я так плакала, а он не оценил. Ну просто никто никогда такого не писал и не читал…
Хотя вот насчет «не читал» — тут я бы согласился. Они и в самом деле не читали. Ни классиков, ни современников. Только то, что в школе на уроках МарьИванна дуднела, вот и вся поэзия. Отсюда и восторги: ну надо же — мой мне тоже не позвонил, стихи просто ГЕНИАЛЬНЫЕ, как не заплакать? Да еще и тетрадку по алгебре не отдал.
Заплачьте, дети мои, заплачьте — ведь какой парадокс вы собой являете. С одной стороны, наблюдается явная тяга к Прекрасному, иначе бы вы стихи не писали. Я не допускаю даже мысли, что кто-то здесь пишет стихи в расчете на славу и похвалы. Нет, только Зов Красоты. А с другой стороны — полное нежелание усовершенствования, сплошное «мы и так хороши, ни к чему нам еще работать над рифмой», и апофеоз отпора критику: был бы человек хороший, а стихи неважно какие.
Нет, чада мои, нет. Человек будь себе там какой угодно, тем более что факты типа «Вася не позвонил, он мне сэрдце разбил» еще не доказательство. Но стихи — это не рифмованные корявенькие всхлипы в столбик. В стихах мало того, что важна (да, важна) и рифма, и размер, но в стихах должно содержаться БОЛЬШЕ, чем там написано.
То есть просто констатация факта про непозвонившего Васю или холодно посмотревшую Машу — это НЕ СТИХИ. Стихи это когда поэт пишет про парус одинокий, а мы читаем и понимаем: это про меня. Или про пальмы в пустыне. Это про пальмы? Нет, это про нас. И про сосну на диком утесе — тоже про нас. Как так? Почему поэт ни словом не обмолвился ни про пришла-непришла, и про тебя-себя-меня-любя, а в стихах все это есть? А, вот то-то.
И нечего вякать: а классики, мол, тоже ошибки делали. Ага, делали. А еще они это…тово, зубы чистили и так далее. Но классики они не поэтому! Ты не ошибки у классиков ищи, а гениальные стихи. Ошибки мы свои наделать могем. А вот со стихами пока хуже…
Чёрствая зима
Разрисуй мне снежинками руки, колючей, как ёрш,
Ледяною водой окати – заболеть, да не выжить…
И никто не сумеет подпрыгнуть над собственной крышей,
И сюрпризов не будет, и чуда давно уж не ждёшь…
Апельсинов купи, чтоб естественной их кислотой
Выжигать всю утробу и радость, которой не будет.
Аксиома печали. Мы ходим дорогой простой –
Непохожие лица и разные чёрствые люди.
Это хлебная корка… А цитруса свежесть – к чему?
Обнуляет часы нашей встречи невидимый таймер.
В этот памяти праздник задует порывом свечу –
Розоватую ленту… О Господи, только не дай мне
Пересесть на диету из чёрствых твоих сухарей,
И обсасывать кубики льда — вместо чая и кофе.
В этот вечер февральский лютует свирепый Борей.
Бьют снежинки в глаза, заслоняя нечёткий твой профиль.
(Маргарита Ротко)
Вот тут я и в самом деле почувствовал холод, бесприютность чувств, и если б не «чему-свечу», то лучше бы и не надо. Февраль, он такой, знаете, чернил попить и плакать. А все-таки это — стихи. Ну хоть и не классика, но все-таки на шажок ближе к собственно Поэзии.
На чем и остановимся. Сегодня.
Насон Грядущий для литературного портала Хайвей