«Птицы» Ребекки дю Морье -удивительное произведение хотя бы потому, что это — история настоящей катастрофы. Обычно создание катастрофического повествования удается мужчинам, большей частью даже фантастам. А это женщина. И 1952 год. И катастрофа не спровоцирована вторжением каких-то инопланетных или мистических сил. Зло появляется оттуда, откуда его не ждешь. Птицы пережив холодную и голодную зиму сходят с ума и начинают нападать на людей, превращаясь в настоящее стихийное бедствие. Читать далее →
Ах, нет, даже не семнадцать, а лет двенадцать-тринадцать. Вот тогда роман Сары Рейн «Темное разделение» стал бы, как сейчас говорят, хитом в нашей уютной компании книжных червячков, почитательниц Бронте, Коллинза и Остин. Так и вижу себя простуженным январским вечером на широком диване с пакетом сушек и толстым томом, мысленно пребывающую в туманном Норфолке, рядом с великолепным в своей зловещей сути замком Мортмейн, где творятся чудовищные вещи, достойные Гюго с его «Человеком, который смеется». Дочитав последнюю страницу, я непременно кинулась бы к телефону (в мои двенадцать, да и семнадцать тоже, не было еще ни мобильных, ни интернета) названивать подругам с восхищенными отзывами. А потом мы, наверное, обсуждали бы и характеры героев и перипетии их судеб. И надо сказать, было бы что обсудить. Читать далее →
Когда издатели возвращают жизнь книгам с запахом детства, всегда становится, с одной стороны, радостно, а с другой — грустно. Радостно, что можно баловать себя, грустно, что от этого невозможно удержаться. А еще бывает страшно! Страшно, что книга детства во взрослом возрасте окажется неинтересной. Читать далее →
Мой сегодняшний улов — из журнала пролетарских поэтов «Кузница», 1921 год. Я все думала, о чем так принципиально могут писать стихи пролетарские поэты. Оказалось, про любовь. Но не вздохи на скамейке занимают пролетарских поэтов. Тут просто буря фабрично-токарно-мозолистых чувств. Хотя иногда угадывается Блок, но опять же Незнакомка теперь выходит не из кабака, а от станка.
Твой взгляд морской, лучисто-топкий
Мою печаль незримо тушит,
А руки как пламень в топке
Ласкают обугленную душу.
Но я не могу быть воском
В твоих мозолистых ладонях,
Ты мне товарищ в деле жестком,
Напрасна любви погоня!
Самохвалов Александр Николаевич 1894 — 1971 Работница-строитель. 1934
С точки зрения Хомсы Тофта, рецензии бывают двух видов: на те книжки, которые уже читал, и на те, которые не прочел.
В первом случае, чем лучше рецензия – тем больше хочется прочесть книгу. Потому что уж очень вкусно автор подал чужой текст: закинул наживку, сказал пару слов о героях, о том, что с ними стряслось, и что в связи с этим они стали делать; и намекнул – чего собственно, ждать от этого текста, каких раздумий ждать… а потом рассказ обрывается, и становится интересно: что дальше? И чем отзовется сердце? Рецензия на «Смерть травы» — как раз из таких. При этом вовсе необязательно восхищаться произведением. Много раз встречал отзывы, в которых книгу ругали, но ругали так классно, что все равно достал, прочел и составил свое мнение. Читать далее →
И ведь трудно что либо добавить к этой авто-характеристике выведенной Павичем. Вообще, весь роман “Другое тело” – это один “большой” Павич. Эта книга, точно следуя названию своему и есть – другое тело писателя. Но несмотря на весь пиетет, который испытывает многая читающая публика к Павичу, как к писателю, действительно изменившему литературный мир, прежде всего своим “Хазарским словарем” (кстати, без этого любимого конька автора и в данном романе не обошлось), но более подходящим эпиграфом к рассказу об этой книге послужат следующие строчки:
“Одно скажу с полной уверенностью: стихи, или же заклинания, которые и я, и другие продаем в качестве средства, способствующего успешному гаданию, не стоят ровным счетом ничего. Так же как ничего не стоит и вся литература в целом”.
М.Павич, “Другое тело”
Что до литературы в целом, не буду сейчас развивать мысли автора, но что до творчества Павича “в целом” можно сказать с уверенностью, что оно, по сути, не стоит ничего. И в это и заключена ее манящая привлекательность. Читать далее →
Актеры — и чем они «великее», тем сильнее это проявляется — бывают двух типов. Одни — превращаются в своего персонажа, другие — наполняют персонаж собственной личностью.
Что мы знаем о Фаине Раневской? А вот ничего! Сверхизвестная Ляля («Муля, не нервируй меня!»), трагическая Роза Скороход («Мечта»), жутковатая Мачеха («Эх, королевство маловато!»), романтический Лев Маргаритович — и еще два десятка колоритнейших и очень разных персонажей, за которыми совсем не видно человека по имени Фаина Георгиевна Раневская: о чем она думала, что чувствовала, чему радовалась и огорчалась. Зато абсолютно очевиден, скажем, Янковский. Ну да, тут он играет так, а вот тут эдак — но Мюнхгаузен по большому счету неотличим от Дракона.
На эти размышления меня подтолкнул один из авторов конкурса. Впрочем, по порядку. Читать далее →
В детстве у меня была такая.. традиция, что ли. Традиционная игра перед сном.
Я лежала в кровати с закрытыми глазами и фантазировала: представляла себе, что живу внутри дерева – огромной липы, в которой сделан домик с несколькими этажами, уютной мебелью, круглыми окнами.
На верхнем этаже – спальня. И вот как-то утром я просыпаюсь, засовываю ноги в тапочки и по легкому рассветному холодку подбегаю к окну. А за стеклом – снежная гладь! Читать далее →
Сквозь «Плавучую оперу» я, честно говоря, продиралась с трудом. Во-первых, мне не нравится язык главного героя, Тодда Эндрюса: объективно он хорош, выдержан в одном стиле и подходит к характеру, но субъективно — я не любитель такого рода вещей. Тодд напоминает мне старикашку, который сидит на лавочке и рассуждает о былых временах. Более того, я как-то упустила упоминание о его возрасте и в своих прикидках ошиблась лет на 20. Во-вторых, мне не нравится темп повествования — он очень медленный; сама книга посвящена одному дню из жизни главного героя. Читать далее →
