«Птицы» Ребекки дю Морье -удивительное произведение хотя бы потому, что это — история настоящей катастрофы. Обычно создание катастрофического повествования удается мужчинам, большей частью даже фантастам. А это женщина. И 1952 год. И катастрофа не спровоцирована вторжением каких-то инопланетных или мистических сил. Зло появляется оттуда, откуда его не ждешь. Птицы пережив холодную и голодную зиму сходят с ума и начинают нападать на людей, превращаясь в настоящее стихийное бедствие. Читать далее →
Ах, нет, даже не семнадцать, а лет двенадцать-тринадцать. Вот тогда роман Сары Рейн «Темное разделение» стал бы, как сейчас говорят, хитом в нашей уютной компании книжных червячков, почитательниц Бронте, Коллинза и Остин. Так и вижу себя простуженным январским вечером на широком диване с пакетом сушек и толстым томом, мысленно пребывающую в туманном Норфолке, рядом с великолепным в своей зловещей сути замком Мортмейн, где творятся чудовищные вещи, достойные Гюго с его «Человеком, который смеется». Дочитав последнюю страницу, я непременно кинулась бы к телефону (в мои двенадцать, да и семнадцать тоже, не было еще ни мобильных, ни интернета) названивать подругам с восхищенными отзывами. А потом мы, наверное, обсуждали бы и характеры героев и перипетии их судеб. И надо сказать, было бы что обсудить. Читать далее →
Когда издатели возвращают жизнь книгам с запахом детства, всегда становится, с одной стороны, радостно, а с другой — грустно. Радостно, что можно баловать себя, грустно, что от этого невозможно удержаться. А еще бывает страшно! Страшно, что книга детства во взрослом возрасте окажется неинтересной. Читать далее →
Но все эти professions de fois я думаю, очень скучно читать, а потому расскажу один анекдот, впрочем, даже и не анекдот; так, одно лишь далекое воспоминание, которое мне почему-то очень хочется рассказать именно здесь и теперь, в заключение нашего трактата о народе. Мне было тогда всего лишь девять лет от роду… но нет, лучше я начну с того, когда мне было двадцать девять лет от роду.
Был второй день светлого праздника. В воздухе было тепло, небо голубое, солнце высокое, «теплое», яркое, но в душе моей было очень мрачно. Я скитался за казармами, смотрел, отсчитывая их, на пали крепкого острожного тына, но и считать мне их не хотелось, хотя было в привычку. Другой уже день по острогу «шел праздник»; каторжных на работу не выводили, пьяных было множество, ругательства, ссоры начинались поминутно во всех углах. Безобразные, гадкие песни, майданы с картежной игрой под нарами, несколько уже избитых до полусмерти каторжных, за особое буйство, собственным судом товарищей и прикрытых на нарах тулупами, пока оживут и очнутся; несколько раз уже обнажавшиеся ножи, — все это, в два дня праздника, до болезни истерзало меня. Да и никогда не мог я вынести без отвращения пьяного народного разгула, а тут, в этом месте, особенно. Читать далее →
Когда Христос воскрес – то об этом прежде всего с удивлением узнали земляные черви. Сказали кротам, которые и сами уже это подозревали, кроты поговорили с полевыми мышами, а мыши часто выбегают из норок: от мышей узнали суслики и зайцы. Вскоре, таким образом, дело это стало известно всему звериному царству. Звери не говорят друг с другом словами, как люди, а совсем иным способ общаются, и притом так скоро и верно, что вести между ними распространяются по всей земле быстрее, чем по телеграфу.
Так вот, когда воскрес Христос, звери тотчас же об этом заговорили. Сначала они были просто в недоумении, потому что случилась такая вещь в первый раз; но едва выяснилось, что после Воскресения Христа будут воскресать и все люди – звери чрезвычайно огорчились и обиделись. Люди будут воскресать, а про зверей ничего не известно. Читать далее →
Когда я еще просвещался в Киеве и в отдаленных думах не имел заниматься писательством, у меня завязалось одно знакомство с бедным, но благородным семейством, жившим в маленьком собственном домике в самом отдаленном краю города, близ упраздненного Кирилловского монастыря. Семейство состояло из двух пожилых сестер, девушек, и из третьей – старушки, их тетки, – тоже девушки. Жили они скромно, на очень маленькую пенсию и на доход от своих коров и от своего огорода. В гостях у них бывали только три человека: известный русский аболиционист Дмитрий Петрович Журавский, я и еще оригинальный, с виду совсем похожий на крестьянина человек, которого фамилия была Вигура, но все называли его «Фигура».
Когда ярко развернулась желтая полоса заката и черным стал крест, на котором повисло уже безжизненное тело, когда шумными и непонятными толпами, тревожно чернея в быстрых сумерках, поспешно стал расходиться народ, когда возле креста, как шакалы у трупа, появились чьи-то робкие тени, — тогда только Иосиф покинул свое место и, накрыв голову плащом в знак ужаса и горя, медленно удалился.
В грязных и тесных предместьях города уже зажигались огни, и здесь казалось темнее, чем на голых вершинах. В крикливой игре света и тени, в узких кривых переулках, полных чада и остывающей пыли, на плоских кровлях домов, в садах и дворах озабоченно сновали люди. Они расплывались в сумраке, ярко вырисовывались перед освещенными дверями, сходились в кучки, расходились как бы в ссоре, стремительно жестикулировали, кричали, смеялись и ругались. Можно было подумать, что ничего не было, что ни на один миг не прерывалась вечная крикливая суета, купли, продажи, обжорства, поцелуев и драк. Читать далее →
Погода вначале была хорошая, тихая. Кричали дрозды, и по соседству в болотах что-то живое жалобно гудело, точно дуло в пустую бутылку. Протянул один вальдшнеп, и выстрел по нем прозвучал в весеннем воздухе раскатисто и весело. Но когда стемнело в лесу, некстати подул с востока холодный пронизывающий ветер, всё смолкло. По лужам протянулись ледяные иглы, и стало в лесу неуютно, глухо и нелюдимо. Запахло зимой. Читать далее →
Мой сегодняшний улов — из журнала пролетарских поэтов «Кузница», 1921 год. Я все думала, о чем так принципиально могут писать стихи пролетарские поэты. Оказалось, про любовь. Но не вздохи на скамейке занимают пролетарских поэтов. Тут просто буря фабрично-токарно-мозолистых чувств. Хотя иногда угадывается Блок, но опять же Незнакомка теперь выходит не из кабака, а от станка.
Твой взгляд морской, лучисто-топкий
Мою печаль незримо тушит,
А руки как пламень в топке
Ласкают обугленную душу.
Но я не могу быть воском
В твоих мозолистых ладонях,
Ты мне товарищ в деле жестком,
Напрасна любви погоня!
Самохвалов Александр Николаевич 1894 — 1971 Работница-строитель. 1934
С точки зрения Хомсы Тофта, рецензии бывают двух видов: на те книжки, которые уже читал, и на те, которые не прочел.
В первом случае, чем лучше рецензия – тем больше хочется прочесть книгу. Потому что уж очень вкусно автор подал чужой текст: закинул наживку, сказал пару слов о героях, о том, что с ними стряслось, и что в связи с этим они стали делать; и намекнул – чего собственно, ждать от этого текста, каких раздумий ждать… а потом рассказ обрывается, и становится интересно: что дальше? И чем отзовется сердце? Рецензия на «Смерть травы» — как раз из таких. При этом вовсе необязательно восхищаться произведением. Много раз встречал отзывы, в которых книгу ругали, но ругали так классно, что все равно достал, прочел и составил свое мнение. Читать далее →
