Для тех, кто в Нью-Йорке. Приглашение от Нины Большаковой
Дорогие друзья!
Приглашаем вас на литературную программу «Русский вечер на Вашингтон Хайтс»
Читать далее
Воскресное чтение. Лесков Николай Семенович «Чертогон»
(чтение Юрия Бригадира)
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Это обряд, который можно видеть только в одной Москве, и притом не
иначе как при особом счастии и протекции.
Я видел чертогон с начала до конца благодаря одному счастливому
стечению обстоятельств и хочу это записать для настоящих знатоков и
любителей серьезного и величественного в национальном вкусе.
Хотя я с одного бока дворянин, но с другого близок к «народу»: мать моя
из купеческого звания. Она выходила замуж из очень богатого дома, но вышла
уходом, по любви к моему родителю. Покойник был молодец по женской части и
что намечал, того и достигал. Так ему удалось и с мамашей, но только за эту
ловкость матушкины старики ничего ей не дали, кроме, разумеется, гардеробу,
постелей и божьего милосердия, которые были получены вместе с прощением и
родительским благословением, навеки нерушимым. Жили мои старики в Орле, жили
нуждно, но гордо, у богатых материных родных ничего не просили, да и
сношений с ними не имели. Однако, когда мне пришлось ехать в университет,
матушка стала говорить:
— Пожалуйста, сходи к дяде Илье Федосеевичу и от меня ему поклонись.
Это не унижение, а старших родных уважать должно, — а он мой брат, и к тому
благочестив и большой вес в Москве имеет. Он при всех встречах всегда
хлеб-соль подает… всегда впереди, прочих стоит с блюдом или с образом… и
у генерал-губернатора с митрополитом принят… Он тебя может хорошему
наставить.
А я хотя в то время, изучив Филаретов катехизис, в бога не верил, но
матушку любил, и думаю себе раз: «Вот я уже около года в Москве и до сих пор
материной воли не исполнил; пойду-ка я немедленно к дяде Илье Федосеичу,
повидаюсь — снесу ему материн поклон и взаправду погляжу, чему он меня
научит».
По привычке детства я был к старшим почтителен — особенно к таким,
которые известны и митрополиту и губернаторам.
Восстав, почистился щеточкой и пошел к дяде Илье Федосеичу.
Читать далее
Воскресное чтение. Юрий Бригадир «Сиреневый бражник» (фрагмент романа)
В последнюю пятницу июля нихрена особенного в стране не происходит, кроме, разумеется, Дня Сисадмина. Вот и в этом году неотвратимый праздник у работников преимущественно умственного труда начался с надувных шаров, а закончился традиционными пьянками в серверных помещениях. Причем полдня IT-сообщество обсуждало это в теории, а полдня готовилось практически, что совершенно не повлияло на работу вверенных им сетей. В смысле — если что не фурычило до этого, то оно не пахало и сегодня. А если что шелестело, гудело и функционировало, то оно и сегодня не падало и не зависало. В работе сисадминов много странного, ирреального и парапсихологического. Но в этот малоизвестный обывателям праздник абсолютно вся техника предпочитает не тупить и не буксовать. За этим сюрреалистическим фактом кроется крайне простая и незамысловатая разгадка. Заключается она в том, что в этот день ни один сисадмин мистическим образом не нажимает ни одной кнопки. Во всяком случае — осознанно и пальцем. Внеплановые падения отдельными частями тела на клавиатуру, конечно, случаются, но в зачет не идут.
Читать далее
Воскресное чтение. Олжас Сулейменов, шесть стихотворений
(чтение Елены Блонди)
Гранат в песках
Прозрачный, твёрдый,
красный мозг граната.
На кустике — громадные плоды.
В пустыне, невесёлой как латынь,
краснеет куст таджикским рубаятом.
И я под ним сижу, чернее негра,
В тиши тысячелетий, глажу грудь,
наверное, здесь я сел бы отдохнуть,
идя из неразрушенного Мевра.
Читать далее
Воскресное чтение. Елена Блонди «Сенька и Сонечка»
Они шли по длинному переходу, залитому пыльной сывороткой ламп дневного света. Высокая девушка, плотная, казалось, по новой-старой моде под широкой курточкой — подставлены плечики, темные волосы цыганскими кольцами. И мягкая походка, будто и не каблучки, а всей подошвой по вытертым сотнями ног кафельным полам.
Парень ниже ее — ровно на высоту каблуков ее сапожек, поддерживал под локоть, слегка танцуя, заглядывал в лицо. Вздыхал и морщил лоб, иногда хмурил брови, а то приоткрывал рот, но говорить не говорил, умолкая раньше несказанных слов. Свет касался его нечесаных, коричневыми пружинами вьющихся волос, мазал белесыми бликами краешек уха и серебро сережки помаргивало.
Кроме света был шум, ровный и нескончаемый, шарканье ног, ног; издалека, откуда шли — ноющий крик поезда — ближе, ближе, медленнее, пауза и потом, близко и дальше, дальше, затихая, но тут же перекрываясь другим, — что приближался.
Читать далее