«Дворянское гнездо» Михалкова-Кончаловского — это один из самых красивых фильмов, которые мне довелось видеть. Можно медитировать на каждый кадр. Я к сожалению не умею делать скрины быстро и хорошо, вы просто поверьте. Все, что было и есть хорошего в России, в ее природе, в ее старинном укладе, в лицах людей -все в этом фильме. Удивительные пейзажи, усадебные виды, интерьеры, накрытый на природе летний стол с блюдом ягод и кусками медовых сот, милое садово-парковое запустение, позеленевшие львы и нимфы, сваленные в кучу яблоки в заколоченных усадебных комнатах… Маленькие девочки с нарядными зонтами и шляпками, напомаженные господа, чепцы старух, красные рубахи цыган, медные пуговицы кителей, босоногие крестьяне и со вкусом обставленные гостиные комнаты, каменные мостики и увитые цветами качели… это потрясающе!

Читать далее →

В книге с таким длинным и странным названием врач-нейропсихолог рассказывает о своих больных. У всех них есть какие-то патологии, связанные с мозгом, причем патологии необычные, такие, которые могли бы появиться из сна — отнюдь не из кошмара, просто они настолько странны для человеческого восприятия, что представляются иногда невозможными. Например, исчезновение суставно-мышечного чувства, когда человек просто не чувствует своего тела. Он видит его, он может двигать конечностями, но если, допустим, он отведет взгляд от руки, в которой держит ложку, рука тут же разожмется и ложка упадет. Тело воспринимается как чужеродный придаток. Попробуйте себе представить сенсорную «тьму», в которую погружается человек в таком случае, — это странно… и это пугает.
Читать далее →

«Ничто на земле не помешает поэту писать, даже то, что он — еврей, а язык его стихов – немецкий».

окончание; начало тут

Хомса Тофт: Три книги — три ступени восприятия картины Вселенной: мир Художников, мир Демонов, мир Создателей. Ты задумала такую «ступенчатую» трилогию сразу, или так вышло постепенно, по мере написания?

Елена Блонди: Первая книга написалась из пустяка. И в ней изначально поводом была не идея, а сюжетный выверт. Что будет, если… (если татуировка оживет?) Помнится, в каких-то разговорах варианты перебирала, эдак пародийно, что можно из этого «если бы» сделать. И первые главы написала еще в том ухарском состоянии — хотите триллер — а вот будет вам триллер. А хотите сексу – легко, будет вам и секс… Так было до появления змеи на мастере татуировок. Как только змея появилась, заговорила сама, тут уж случился поворот. И я стала писать книгу. Оборвала все нити, связывающие мой текст с предполагаемой на него реакцией читателей, с необходимостью (навязанной по большей части собственной неуверенностью, конечно) блюсти некий формат. Просто писала. Ни о какой трилогии вообще не думала. В какой-то момент начала беспокоиться, что ж роман пишется и не закругляется. Как вдруг сюжет оборвался побегом главного героя из Москвы, и я поняла, это всего лишь конец первой книги… Ни о каком эпилоге, завершении речь не идет. Помню, когда села писать последнюю главу Татуиро (homo), еще не зная, что она последняя, то искренне планировала: вот напишу еще пару глав, и роман закончится. А роман сказал: фиг тебе, Елена. Поставила точку и поняла — придется писать еще одну книгу.
Читать далее →

Есть тексты, подобные картинам Моне в прозе. У Набокова – слова, казалось бы, случайно подобранные, нежданные на первый взгляд, вдруг превращаются в пейзажи. Вчитываешься — видишь только ритм и аллитерацию. Дочитаешь, отступишь на шаг назад — Руанский собор.
«Татуиро» – из таких книг. Роман-фотография. Верней, роман в фотографиях: каждый абзац – герои, предметы, места, пойманные в объектив авторского слова. Блонди очень много внимания уделяет движению, и это прекрасно, потому что любой жест в романе с такого ракурса снят, что голова кругом идет. А весь текст, целиком, когда его дочитываешь, похож вот на что: есть такие инсталляции, собранные из сотен маленьких фото, и кадры подобраны так, что складываются в полутоновое смутное изображение, если смотреть чуть издалека. Так вот, первая книга, «Homo», лично для меня выглядит именно как огромное полотно – десять метров на десять — составленное из фотографий-абзацев, а все вместе образует силуэт гигантской змеи.
Читать далее →

Самое неожиданное ощущение, посетившее меня во время чтения романа, было «ого, какой хороший детектив!». Впрочем, для публики того времени «Братья Карамазовы» и были именно что хорошим детективом с закрученной интригой. Что, впрочем, ничуть не умаляет достоинств романа в плане психологии и философии.

Про «Братьев Карамазовых» написаны тонны книг, статей, рецензий и другой разнообразной критики. Разбирать произведение по косточкам в этом блоге — глупо и бессмысленно, это не современная одноплановая литература. Поэтому мне остается написать только о моих субъективных впечатлениях.

Во-первых, я была поражена «надрывом», на котором построено все произведение. Надрыв — слово литературное, а если точнее выражаться — истеричность. В романе, конечно, интересные характеры, очень мощные, но эти постоянные чувства, эти метания, стремления, угнетения и взрывы эмоций утомляют. Утомляет и чрезмерная рефлексия, где каждое чувство разбирается на составляющие вплоть до наночастиц, но в этом весь Достоевский, куда же деться. Поэтому на Алеше у меня «глаз отдыхал»: хоть какие-то положительные эмоции.
Читать далее →

«Дождь прольется вдруг и другие рассказы»

Мишель Фейбер

Каждый человек — носитель множества масок. Мы привычны к «превращениям и обманам». Это не хорошо и не плохо, так просто есть. Маски помогают нам жить, защищая от износа хрупкое естество, давая возможность разнообразить впечатления, избежать боли, заработать авторитет, получить желаемое. И тем ценнее представляются те мгновения, когда проступает сквозь них «чистый замысел Творца», когда мы становимся сами собой. В такие моменты гламурная фифа, вечно потягивающая апельсиновый фрэш, с аппетитом ест картошку с селедкой. А оторванный гопник, замерев, слушает Баха. И какой-нибудь брутальный самец ютится на краешке дивана, боясь потревожить раскинувшегося поперек ложа рыжего кота, подобранного на помойке хромым котенком. В сборнике Мишеля Фейбера «Дождь прольется вдруг» я нашла два рассказа, которые мне представились этакими моментами истины автора. В них Фейбер забывает о своем образе литературного «инфант терибль», лихого словесного хулигана и предстает простым и человечным, да еще и способным посмеяться над собой.

Надоело говорить и спорить,
И любить усталые глаза…
В флибустьерском дальнем море
Бригантина подымает паруса…

Эту песню поют, сколько себя помню. Сегодня в числе ее исполнителей — Григорий Лепс, но еще помню, как ее пел партайгенносе Борман, в смысле Юрий Визбор. В детстве я не понимал, чем отличается бригантина от барка, и думал, что парусник «Товарищ», изображенный на книге Михаила Ландера, и есть та самая бригантина. Так что паруса детства у нас таки да одинаковы, хотя когда пятнадцатилетний еще не капитан Ландер ушел воевать юнгой, «Товарищ» назывался иначе, нес на себе флаг со свастикой и не ушел на дно, взорванный по приказу немецкого командования.
Читать далее →

Литература не должна быть политическим инструментом. Эту истину я установил для себя, казалось бы, раз и навсегда. Слишком часто талантливые авторы в нашей стране оканчивали свою литературную карьеру в сетях политических интриг. Вспомнить, хотя бы, Маяковского и Горького. Исключения в этом правиле, конечно же, были, и касались они, прежде всего, «лагерников»: Солженицына, Шаламова и других. О том, что они прошли, необходимо было писать, ибо истина замалчивалась. В один ряд с ними можно поставить и Стейнбека – его роман кардинальным образом повлиял на политическую ситуацию в стране и позволил обратить внимание на судьбу разорившихся граждан Америки, которые уезжали в Калифорнию на поденные работы. И действительно, что можно сказать против романа, который облегчил жизнь умирающим с голода? Обругать этот шедевр социальной прозы было бы верхом цинизма. Стейнбек добился своего — в конце 1939г. сенатский комитет по вопросам образования и труда начал слушания о положении сезонных рабочих в Калифорнии.
Читать далее →

Книги как тема, фон, аксессуар модных фотосессий — в прекрасной подборке Anna Lee

1944 год