Человек никогда не бывает так одинок, как в своих физиологических проявлениях. Мы можем рассказать другому, что видели во сне, но он никогда не разделит с нами того странного состояния, которое называют «маленькой смертью». Мы также одиноки в процессе еды. Услышать восхищенное впечатление от нового блюда не значит ощутить вкус, который на языке у того, кто рассказывает. Боль – просто квинтэссенция одиночества. Тот, кто рядом и посочувствует и поддержит, но никогда не разделит с нами боли. И то же самое с сексом. Никогда даже самым внимательным и заботливым партнерам не узнать, что испытывает другой. Вот про такое физиологическое одиночество, на мой взгляд, и написана повесть «На берегу» Йена Макьюэна. Читать далее →
Люди жестоки, к сожалению, это известный факт. И самые жестокие люди, как бы странно это ни звучало, это родственники. Да, именно те, кто год за годом создает твою жизнь, именно они, обрастая толстой кожей радостей и обид, перестают беречь свои слова. Выпуская на волю миллион необдуманных фраз. Каждая из них летает по свету, но некоторые все же умудряются проникнуть в обиженное сердце. Раны это кровоточат. Подчас так сильно, что кажется и исправить это уже не возможно. Читать далее →
Сумрачного вида седобородый мужчина в костюме неярких тонов проводил меня до комнаты в мансарде и, остановившись на верхних ступенях лестницы, обратился ко мне со словами:
— Да, он жил именно здесь, однако, я советую вам воздержаться от каких бы то ни было действий. Любознательность может стоить вам слишком дорого. Мы никогда не заходим сюда по ночам, и, кабы не его воля, мы бы давным-давно все отсюда повыбрасывали. Вам должно быть известно, чем он занимался и к чему это привело. После его ужасной кончины все хлопоты взяла на себя эта гнусная Организация, и нам по сей день неведомо даже место, где он похоронен. Не существует никаких законных да и любых иных средств повлиять на Организацию. Надеюсь, вы не задержитесь здесь после наступления темноты. И умоляю вас, ни в коем случае не трогайте лежащую на столе вещицу вон ту, наподобие спичечного коробка. Мы не знаем ее назначения, но подозреваем, что она как-то связана с его темными делами. Мы опасаемся даже случайно останавливаться на ней взглядом. Читать далее →
Я уже писал про Велосити. Но когда я делал это, я не знал – существует ли он. Всё это виделось мне плодом собственной фантазии. Человеческая память – это механизм общий для нескольких сегментов ума, все это связано как физически, так и метафизически, именно поэтому некоторые люди способны предсказывать. Некоторые делают открытия, даже будучи не в курсе, куда ведёт их мысль. Так бывало часто. Любой начитанный человек об этом знает. Возможно, именно такая возможность делать выборки реальности помогла и мне, когда много лет назад я написал:
«Симон сидел в баре.
За стойкой был бармен.
За барменом – бутылки. В бутылках – бутылочность.
Между двумя бутылочностями располагался седой паук тишины, и от него пахло потом звезд. Он вовсе не относился к тем существам, что пытаются рассовать звездные рудименты по карманам. Дело отнюдь не в тех звездах, проходя мимо которых, можно отчетливо различать щелканье, мигание осознания, желание стать ничем. Собирателями звезд могут быть кто угодно.
Коллекционеры задумчивостей.
Сновладельцы, которые посчитали, что сны хотели обособиться и посадили их на замок.
Почитатели телевизионной сигареты.
Автомобилисты, у которых в проемах для динамиков находятся рты хаоса.
Ощутители нечеловеческого.
Но паук был символом. На нем был комбинезон из чешуи мечтаний.
Выпив еще водки, Симон подошел к телефону и позвонил в никуда:
-Эй, — сказал он». Читать далее →
В 1921 году в журнал «Печать и революция» поступило открытое письмо из Смоленска. «Вширь и вглубь» назвал В.Астров свое послание, которое редакция тут же напечатала. Дело было в том, что в смоленскую творческую пролетарскую «элиту» озадачила Литературная студия местного пролеткульта «Паяльник». Этот самый «Паяльник» по странным причинам «не отражал в своем сборнике новый переходный быт». Развернулась дискуссия, и В.Астров решил вынести «некоторые пункты дискуссии» на всеобщее обсуждение.
1. Могут ли быть названы пролетарскими поэтами Демьян Бедный, Князев и другие поэты-фельетонисты и поэты-публицисты, пишущие для масс?
2. Обязан ли пролетарский поэт (коммунист) писать понятным для широких масс языком и образами?
3. Не является ли стремление некоторых «пролетарских» поэтов не считаться в своем творчестве с читательской пролетарской массой и с задачами текущего момента, отрыжкой буржуазно-индивидуалистического «я» под пролетарской оболочкой?
4. Не является ли той же отрыжкой (только в групповом масштабе) сведение задач пролеткультов исключительно к выработке «методов творчества» внутри их студий, не считаясь с запросами пролетарских масс?
По словам Астрова, в ходе дискуссии пролеткульт на все вопросы отвечал — нет, журналисты — да. Астров, как представитель журналистов, очень переживал за сложившуюся в Смоленске ситуацию. «В местной атмосфере настоятельно чувствуется потребность «перетряхнуть» не только товарищей поэтов, но и театралов, и художников, и пролеткульт». «Между тем никакая организация за это не берется», — расстраивался Астров. — «Агитотдел губкома занят боевыми задачами дня». Думали, было взяться сами за это дело, но «тоже более боевая и срочная работа мешает».
Вот такие сложные дела сложились в 1921 году в Смоленске. С одной стороны с отрыжками буржуазно-индивидуалистического «я» надо бороться, особенно если они принимают групповые масштабы, а с другой стороны — боевые задачи, и даже более боевые задачи нельзя было бросать. В конце письма В.Астров задал такой вот вопрос товарищам из Москвы и Петрограда.
«Не есть ли эта работа, к которой, утверждаю, вынуждает нас вовсе не желание во что бы то ни стало вторгаться в «чужие» области, а сама всевластная жизнь, сама практика, требующая новых форм агитации, не есть ли это работа и вширь и вглубь?» Вот так, товарищи. Просто и ясно. Толстой отдыхает, а вам я предлагаю тут же развязать дискуссию и доказать профессору Преображенскому … о чем это я? и ответить товарищам из Смоленска вширь это или вглубь, а также разобраться с отрыжками и Демьяном Бедным, не отвлекаясь на боевые задачи дня. Пора уже, товарищи, расставить все точки над i (хоть ее и отменили в 1918 году, как отрыжку буржуазной культуры)
Новый технотриллер, научно-фантастический детектив “Atom[ka]”. Главные персонажи — сотрудники французской криминальной полиции Люси Эннебель и Франк Шарко — уже знакомы российскому читателю по предыдущим книгам этой серии: “Le syndrome E” (в переводе “Монреальский синдром”) и “Gataca” (в переводе “Проект “Феникс”).
Море-океан. Вслушайтесь в это словосочетание, дамы и господа. Что же значит оно в произведении Бакрикко? Символ, метафора, некое первоначало? И то, и другое, и третье. Порой кажется, что Барикко не просто наделил море многоуровневыми смыслами, а набил его смыслами до отказа. Море в этом произведении все: исходное состояние всего сущего, материнское лоно, пожирающая бездна, первобытный хаос и плодотворящее семя. И именно к морю приходят герои книги, чтобы переродиться или погибнуть. Читать далее →
Мне страшно интересно стало после просмотра этого фильма: проходят ли сейчас в школе в обязательном или внекласнном виде роман Дудинцева «Белые одежды» или нет. Нам в свое время отломилось от неожиданной перестройки несколько необычных литературных произведений на внеклассное чтение, в числе которых Белые одежды были. Имея собственную книгу, ну вернее не книгу, а «Роман-газету» я тогда всеми силами пыталась отмазаться от ее прочтения — и отмазалась какой-то там простудой. Вот открыла, помню, ее — и закрыла через пару страниц, мне показалось, что очень трудная для восприятия книга.
Но одно дело — 16 лет и совсем другое — 32. Одно дело — книга и совсем другое — адаптированная экранизация. Сев смотреть, еле могли оторваться. Верите — не верите — фильм получился великолепный! Смотришь его не только как фильм об эпохе, но и как научный детектив. Есть время и поразмышлять, и попереживать, и увлечься.
