Блонди. 30 января 2007

Не буду начинать с предисловий и вступлений.
Болтать люблю и боюсь унестись совсем в другую сторону.
Пусть все идет, как идет. А если, что вспомнится, так вспомнится, расскажу с удовольствием.
Так что, с пылу, с жару и в самую гущу.
Иногда, делая что-то и преследуя какие-то цели, потом получаешь бонусы совершенно неожиданные.
У меня три раздела на Самиздате Мошкова. Было больше. Но следить за всеми тяжело и я плавно прикрыла два ненужных, перетащив тексты в более посещаемые разделы.
Анонимность я не блюду особо. Разделы отличаются, в основном по тематике.
Зато сейчас вижу, что и люди в них заходят разные. Кто-то симпатизирует развеселой Блонди, которая очень любит болтать и шутить. А кто-то заглядывает к серьезной Черкиа — поговорить о книгах. Редко и совсем другие люди забредают к Пинаппе. Вернее, может, люди-то заходят одни и те же, но часть пожимает плечами и уходит. А кому-то понравилось именно здесь, в мемуарном разделе стилизованных воспоминаний. Другая жизнь, другой стиль общения.
Честно скажу, к Пинаппе заходят нечасто. Я раздел не пиарю, много других дел. Висит себе тихонько.
Тем ценнее люди, что сами нашли, сами прочитали.
Если я вижу человека незнакомого, если мне нравится его комментарий, — не хвалебностию, а тем, как и что человек сказал, — ну, как не заглянуть к нему в раздел!
Вот так Пинаппа познакомила меня с разделом Роберта Погорелова.
Воспоминания матери, записанные сыном. В тексте — старые фотографии начала и середины двадцатого века. Очень любопытно, очень!
Это находка. Уже просмотрела несколько фото. Начала читать «Детство и юность Элизы. 1915-1934». Обязательно продолжу.

Елена Блонди. Амазонки-домохозяйки? Пролетарии-мачо?

Прошу не относиться к написанному с большой серьезностью. Признаюсь — не перетряхивала материалы, не копала справочную литературу, не составляла графики, эт сетера, эт сетера…
Только логика. Если вам приятно, называйте ее женской.
Будучи пишущим человеком, близко знакома с мечтами авторов об издании своей книги. И сама хотела бы. Но мечтать о собственной книге — все равно, что мечтать о замечательном муже. Что вы мне тычете в глаза Вовкой из соседнего подъезда! Он мало зарабатывает и три дня в неделю пьет. И носит красные носки с зелеными кроссовками. Под брюки со стрелочками. Бр-р-р. Нет, мечтается, чтоб муж такой был, такой, эдакий… Чтоб только перечисление его достоинств длилось ощутимое время. И — красив. И — изящен до благородного юмора…

Читать далее

Блонди. Самиздат — с чего начать. Советы забредшему читателю

Блонди на Самиздате появилась в качестве автора. И читать других авторов начала далеко не сразу. Лишь после того, как обустроила свой раздел, выложила несколько текстов и пошла любопытничать по окрестностям.
Авторы СИ, те из них, кто надеется на внимание просто читателей, как правило не учитывают, что читатель от писателя кое-чем отличается.
Читатель приходит на сайт в надежде почитать. Не комментарии, не дискуссии авторов, а просто — что-нибудь художественного — развлечься.

Читать далее

Сивая Кобыла. Фантазии мужчины о фантазиях женщины

ФАНТАЗИИ МУЖЧИНЫ О ФАНАТЗИЯХ ЖЕНЩИНЫ

( о книгах Анатолия Тосса «Фантазии женщины средних лет» и «Американская история»)

Оба романа ярко повествуют о морально-интеллектуальном превосходстве мужчины над женщиной, но написаны от лица женщины автором-мужчиной. Круто? Еще бы! Диагноз на диагнозе. Но при этом читаются очень даже неплохо, особенно если у вас есть время делать это, не отвлекаясь на пошлые мелочи быта. Предупреждаю, если сейчас у вас возникло желание прочесть их, то быстро закройте эту статью, которая далее будет изобиловать спойлерами, как это модно сейчас говорить.

Читать далее

Денис Щемелинин. Не про$и$г$рать Россию

Рецензия на роман Беркема аль Атоми

«Мародер«

Издательство «Крылов», СПб

Обложка []

Все дело в книге. Книге о последней, безвозвратно проигранной войне за Россию. Книге о том, что имеет цену в настоящей реальной жизни, а не в пресловутом всепоглощающем медиа-поле. Книге, которая не рассказывает и не предупреждает, а лишь констатирует сухие цифры статистики ярким образным языком, наотмашь бросая каждому в лицо — «Нам хана!»
Роман неполиткорректный и наполнен антиамериканизмом. Он провоцирует читателя на сильные эмоции, глубокие размышления и крепкое матерное словцо. Иногда нам это действительно нужно. Для взаимопонимания. Лучшего.
Очень точно, информативно и кратко автор описывает мир «недалекого» будущего. Нет России — есть безликие «зоны ответственности», нет общества — есть стадо быдла и хищные безжалостные охотники-мародеры, нет морали и нравственности — вместо этого планомерно функционирует жесткий принцип естественного отбора, и есть главный герой — запутавшийся в паутине катастрофы обыватель, пытающий выжить и сохранить остатки человечности.
Читать далее

Немножко новейшей Блонди-истории…

Немножко новейшей Блонди-истории…

Выбегав вместе с Дженни и Леной Николаевой сборник стихов Алексея Уморина, Блонди решила, что пора ковать, пока горячо и так далее. Но в издательстве N. как-то не срасталось, а время шло, а книжку хотелось, а НГ на носу и без книжки грустно. Потому что настроилась ведь. Не срасталось по разным причинам в течение полугода.
Блонди уехала в Крым. Здесь руководители керченской полиграфической фирмы «Одетта» Александр и Вера Ивановы пожалели писателя-сироту и, хлоп, за два дня была полностью сверстана лайт-версия книжки-неудачницы и сделан сигнальный экземпляр… Чтобы успеть до отъезда озадачить заказом типографию, книга была затеяна небольшого объема, на скрепке, и, к огромному моему сожалению, без предисловий Уморина и Дженни. Но зато сохранена заставка, выполненная специально для сборника Квинто Крысей и осталась дивная обложечка, которую тоже мы с ней вдвоем придумали.
В книгу вошли рассказы:
Флейта
На запах
Мальчики, девочки
Мадагаскар для двоих
Плавая с дельфинами
Поцелуй
Почти
Вибратор
Сказка Для Кошек и Котов
Двойной Оранжевый
Июль. Срок жизни
Всего 88 страниц.
Цена книги 100 руб. И 150 руб. с автографом мини-текстом.
Без учета пересылки.
Конечно же, огромное спасибо тем, кто поддерживал и помогал мне, в особенности в этом дивном, замечательном и совершенно суматошном году.
Хорошего настроения и чудесных праздников!!!
Саша и Вера Ивановы. И Блонди - 2 шт. [Алекс]
Саша и Вера Ивановы. И Блонди — 2 шт.
Блонди-книжки [Бло]
Блонди-книжки
(кстати, там внутри написано «из коллекции портала Книгозавр». А это вам не кот начихал, дорогие авторы и читатели.
Кто следующий?

Петр Инкогнитов. Стильный антисоветчик

«Попа расстригли и сделали, по его просьбе, под фокстрот»

Произведения этого автора надо давать читать красной и оранжевой молодежи России. Чтобы они поняли (если ума хватит), к чему они придут.
Когда деревья были большими, а колбаса была по два-десять, существовал слой людей, именуемых антисоветчиками. Антисоветскость проявлялась в самом широком диапазоне – от слова (подпольно распространявшегося путем копирки и синьки), до дела (бытового пьянства). Кто-то считал нужным боролся на полном серьезе, кто-то на кухне, а кто-то из-за границы, но это уже – эмиграция и её надо рассматривать через совсем другой иллюминатор. Одним из главнейших средств борьбы в руках антисоветчика был собственный криатифф. С антисоветчиками и прочим антисоциалистическим криативом боролись, правда административно-уголовными методами, хотя можно было побороться и симметричными, литературно-художественными приемами, ибо их криатифф, как говориться, не жжот. Хотя в этом литературно-алкогольном кошмаре возникали личности, однозначно и категорически знаковые, криатифф которых старательно читали, размножали и передавали, а некоторые даже пытались им подражать. Однако ничего из этого не вышло. Антисоветчики канули в Лету вместе с Советами, и теперь о них помнят разве что аксакалы канала «Культура» (я тоже знаю нескольких – например алкашей и бездельников – Митьков).
Социальный протест был у многих, а художественный был присущ единицам. Андрею Платонову, например.
С творчеством Платонова российский человек знакомится на уроке литературы в десятом или одиннадцатом классе, знакомится условно и поверхностно, в течении одного занятия. Но этого мне хватило, чтобы запомнить его имя среди остальных объектов преподавания.

«Рыли котлован под фундамент клуба,
нашли ветхий гроб без покойника и в нем
четверть водки. Выпили. Водка была нормальна»
Первое, что бросается в глаза – это язык, которым писал Платонов, несколько корявый, но очень меткий и ёмкий, шероховатый, как наждачная бумага – и поэтому цепляющий всех, трудный язык – и поэтому его нельзя, его невозможно прочитать по диагонали, его возможно только прочитать, увидеть и осмыслить. По другому – никак. Но самое главное, что выделяет Платонова на фоне других писателей – это не слово, и не смысл, который в словах и между ними, а в ощущении самого текста, который ощущается всеми органами чувств – глазами, ушами, кожей… Это вырвет тебя из кресла и заставит прогуляться под невидимым конвоем по Великой Совдепии и узнать, чем дышали люди и от чего они переставали дышать на фоне тусклой природы. Платонов вам доходчиво расскажет, кем и как начиналось светлое будущее и чем оно должно закончится. В творчестве Платонова можно проследить и историю страны, вернее то настроение, с которым страна жила в непростую советскую эпоху – энтузиазм, переходящий в ненавязчивое безумие.
В свое время Платонов был в числе неудобных писателей, его книги в Союзе к изданию были запрещены. И это неудивительно – повести «Котлован» и «Чевенгур», антиутопии по сути, по силе воздействия на неокрепший ум можно смело ставить рядом с «1984» Оруэлла. Только в нашем случае все очень даже конкретно.
К прочтению – рекомендуется.

Петр Инкогнитов специально для Книгозавра.

Дженни. Секретарь неведомого….

Дж.М. Кутзее «Элизабет Костелло»

«Разведенная белая женщина, рост 5 футов 8 дюймов, за шестьдесят,
бегущая к смерти в том же темпе, что и смерть ей навстречу,
ищет бессмертного с целью, которую не описать никакими словами…»
Позволю себе начать с конца – если понятие «конец» может быть применимо к этому роману, и если понятие «роман» может быть применимо к этому произведению.
Итак, в самом конце повествования пожилая писательница Элизабет Костелло предстает перед неким судилищем, призванным разрешить ей – или не разрешить – войти во врата, ведущие…
Впрочем, куда там они ведут, эти врата, мы – как и сама Элизабет Костелло – не знаем, а можем только догадываться.
Она говорит:
Читать далее

Тажбулатов Александр. Царь-рыба Виктора Астафьева

Прочитал заново Царь-Рыбу. Когда это было в первый раз, не помню. В школе, наверное. Но ощущение величины написанного жило во мне до сих пор. Жило. До сегодняшнего дня. Пока не перечитал заново. Теперь я просто повергнут и раздавлен этой величиной. Характеров. Травы и Солнца. Жизнью и смертью в обнимку, накрепко — не раздерешь, связанных любовью. К реке. Людям. Близким и очень далеким. К рыбе. Детству. Маме. Земле.
Плач рвется изнутри. До рвоты почти. И холодно. Неуютно. Одиноко. И, некому выплакать это одиночество. Никто не услышит тебя. Когда ты там, в «анисейской» тайге. И плакать-то нельзя. Несолидно плакать. И — стыдно. Внутри рвет огнем все. Этот огонь выжигает шелуху каждодневную. Вычищает для посадок деляну. И оно растет сразу. То, от чего не уйти, не «отмолиться», не выкричать и не отдать с копейкой убогому. Совесть. Частоколом, вокруг проклятых деньгами будней. Вокруг коросты обиды чьей-то, тобой нараненной. А за частоколом день. Еще один, подаренный Богом. Для просьбы простить. За неправильную жизнь. За мысли мелкие и суетные. За безбожие. За гордыню, эту палку в руках сумасшедшего.
Но кричи не кричи, с того света никого не дозовешься, не дотянешься до прощения. А у живых-то, не принято просить. Ждем, пока глаза закроет, в которые при жизни смотреть стыдно, а губы не раскрываются, виной слеплены густо, не разомкнуть. Уйдет. Тогда у гроба постоим. Слезу скатим. Шевельнем губами вдогон горсти, простил чтобы, а — не слышит уже. Далеко. Не ответит. Не простит. Не расскажет, как дальше жить. Непрощенному. Хитришь, себя, говоришь, простил, наверное. Говори. Так, легче немного станет.
А как схлынет чуть, оторвешься от повести, в себя заглянешь, подальше. Поглубже. Куда, не помнишь когда и заглядывал-то. Увидишь. Вспомнишь. Свое. Далекое. Где яблоки, под Новый Год, румяные. Мама принесла. Завыл бы, как тех яблок всхочется вдруг, родительской молодости удивиться приятно, глазком их, тогдашних, увидеть, за тем столом посидеть. Хоть, невидимо, хоть, секундочку. Да, не даст никто. И слезу бы выплакать, а нельзя. Большой уже. И, слеза упадет, мир не обрушится. Река в гору не потечет. И время вспять не повернется.
Виктор Петрович не писал, камни складывал. Надежно. По совести. Как — душа велела. Рвался, видно, на части. По живому. До крови. А ты по написанному крадешься ошарашенный, смертью и жизнью чужой, как своей собственной. И умереть хочешь. От стыда. А умирать тебе не велено, дочти, будь добр. Про тебя писано. Твои грехи. Чужими людьми делаются, а, твои. И умереть, нельзя со стыда. Умрешь, прощенья, кто за тебя просить станет?..
Copyright Тажбулатов А.З. 2005-11-15

Лембит Короедов. Захар Прилепин. «Санькя»

Уж сколько раз сам себя вразумлял — современная русская литература есть. Уже есть. Самолично за пару последних лет прочитал авторов, которые — литература, современная и русская. Кончилось безвременье, уже не нужно плакать о застое и бесконечно компилировать советских классиков с диссидентами-эмигрантами. А потом снова нарывался на очередную фуфло-новинку и зарекался — не буду читать бумажное. Ведь дурят, гады, мошенничают, впаривают говно в обертке. Повезло, что не пропустил таким образом Прилепина.
Увидел ссылки в инете, запомнил имя. Через неделю выпил, спустился в Метроград — светло там, хорошо, когда выпивши, усиливает эйфорию. Смотрю — книжная лавка, две девушки сидят у кассы, на полку гляжу, а прямо перед носом — Захар Прилепин. «Санькя». Немедленно купил — подумал, знак. Я, когда выпью, легче с деньгами расстаюсь.

Читать далее