|
Архив за месяц: Январь 2008
Елена Блонди. Амазонки-домохозяйки? Пролетарии-мачо?
|
Блонди. Самиздат — с чего начать. Советы забредшему читателю
Сивая Кобыла. Фантазии мужчины о фантазиях женщины
ФАНТАЗИИ МУЖЧИНЫ О ФАНАТЗИЯХ ЖЕНЩИНЫ
( о книгах Анатолия Тосса «Фантазии женщины средних лет» и «Американская история»)
Денис Щемелинин. Не про$и$г$рать Россию
Рецензия на роман Беркема аль Атоми
Издательство «Крылов», СПб
Читать далее
Немножко новейшей Блонди-истории…
Немножко новейшей Блонди-истории…
Петр Инкогнитов. Стильный антисоветчик
«Попа расстригли и сделали, по его просьбе, под фокстрот»
Произведения этого автора надо давать читать красной и оранжевой молодежи России. Чтобы они поняли (если ума хватит), к чему они придут.
Когда деревья были большими, а колбаса была по два-десять, существовал слой людей, именуемых антисоветчиками. Антисоветскость проявлялась в самом широком диапазоне – от слова (подпольно распространявшегося путем копирки и синьки), до дела (бытового пьянства). Кто-то считал нужным боролся на полном серьезе, кто-то на кухне, а кто-то из-за границы, но это уже – эмиграция и её надо рассматривать через совсем другой иллюминатор. Одним из главнейших средств борьбы в руках антисоветчика был собственный криатифф. С антисоветчиками и прочим антисоциалистическим криативом боролись, правда административно-уголовными методами, хотя можно было побороться и симметричными, литературно-художественными приемами, ибо их криатифф, как говориться, не жжот. Хотя в этом литературно-алкогольном кошмаре возникали личности, однозначно и категорически знаковые, криатифф которых старательно читали, размножали и передавали, а некоторые даже пытались им подражать. Однако ничего из этого не вышло. Антисоветчики канули в Лету вместе с Советами, и теперь о них помнят разве что аксакалы канала «Культура» (я тоже знаю нескольких – например алкашей и бездельников – Митьков).
Социальный протест был у многих, а художественный был присущ единицам. Андрею Платонову, например.
С творчеством Платонова российский человек знакомится на уроке литературы в десятом или одиннадцатом классе, знакомится условно и поверхностно, в течении одного занятия. Но этого мне хватило, чтобы запомнить его имя среди остальных объектов преподавания.
«Рыли котлован под фундамент клуба,
нашли ветхий гроб без покойника и в нем
четверть водки. Выпили. Водка была нормальна»
Первое, что бросается в глаза – это язык, которым писал Платонов, несколько корявый, но очень меткий и ёмкий, шероховатый, как наждачная бумага – и поэтому цепляющий всех, трудный язык – и поэтому его нельзя, его невозможно прочитать по диагонали, его возможно только прочитать, увидеть и осмыслить. По другому – никак. Но самое главное, что выделяет Платонова на фоне других писателей – это не слово, и не смысл, который в словах и между ними, а в ощущении самого текста, который ощущается всеми органами чувств – глазами, ушами, кожей… Это вырвет тебя из кресла и заставит прогуляться под невидимым конвоем по Великой Совдепии и узнать, чем дышали люди и от чего они переставали дышать на фоне тусклой природы. Платонов вам доходчиво расскажет, кем и как начиналось светлое будущее и чем оно должно закончится. В творчестве Платонова можно проследить и историю страны, вернее то настроение, с которым страна жила в непростую советскую эпоху – энтузиазм, переходящий в ненавязчивое безумие.
В свое время Платонов был в числе неудобных писателей, его книги в Союзе к изданию были запрещены. И это неудивительно – повести «Котлован» и «Чевенгур», антиутопии по сути, по силе воздействия на неокрепший ум можно смело ставить рядом с «1984» Оруэлла. Только в нашем случае все очень даже конкретно.
К прочтению – рекомендуется.
Петр Инкогнитов специально для Книгозавра.
Дженни. Секретарь неведомого….
Дж.М. Кутзее «Элизабет Костелло»
«Разведенная белая женщина, рост 5 футов 8 дюймов, за шестьдесят,
бегущая к смерти в том же темпе, что и смерть ей навстречу,
ищет бессмертного с целью, которую не описать никакими словами…»
Позволю себе начать с конца – если понятие «конец» может быть применимо к этому роману, и если понятие «роман» может быть применимо к этому произведению.
Итак, в самом конце повествования пожилая писательница Элизабет Костелло предстает перед неким судилищем, призванным разрешить ей – или не разрешить – войти во врата, ведущие…
Впрочем, куда там они ведут, эти врата, мы – как и сама Элизабет Костелло – не знаем, а можем только догадываться.
Она говорит:
Читать далее