ЭВЕ

посвящает автор эту летопись ее родного города

УВЕДОМЛЕНИЕ

Персонажи этой книги, первой из четырех, являются полностью вымышленными, как и личность рассказчика, и прототипов не имеют.

Реален лишь Город.

Я постепенно привыкаю к мысли о том, что каждый сексуальный акт следует рассматривать как процесс, в который вовлечены четыре человека. Нам будет о чем поговорить в этой связи.

З. Фрейд. «Письма»

Есть две позиции, позволительные нам: либо преступление — оно делает нас счастливыми, либо же привычка — она мешает нам быть несчастными. Я задаюсь вопросом, возможно ли здесь хоть какое-то колебание, очаровательная Тереза, — ну и где же ваша маленькая головка сможет отыскать аргумент, способный выстоять против сказанного мною?

Д. А. Ф. де Сад. «Жюстин»

Часть 1

И вновь сегодня высокая волна на море, пронизанном вспышками ветра. В середине зимы замечаешь первые вздохи весны. Горячая обнаженная жемчужина неба до полудня, сверчки на подветренных склонах, и снова ветер раз за разом обшаривает огромные платаны, тасует их листья…

Я сбежал на этот остров с несколькими книгами и ребенком — ребенком Мелиссы. Не знаю, почему у меня вырвалось это слово — «сбежал». Те, кто живет в деревне, шутят, говорят, что только больной человек мог выбрать такое Богом забытое место, чтобы построить дом. Ну что ж, я и приехал сюда затем, чтобы вылечиться, если на то пошло…

Ночью, когда ревет ветер и ребенок тихо спит в деревянной колыбели у камина, эхом вторящего ветру, я зажигаю лампу и хожу по комнате, думая о тех, к кому привязан, — о Жюстин и Нессиме, о Мелиссе и Бальтазаре. Я возвращаюсь, звено за звеном, вдоль железных цепей памяти в Город, где мы так недолго прожили вместе: она видела в нас свою флору — взращивала конфликты, которые были ее конфликтами и которые мы принимали за свои, — любимая моя Александрия!

Как далеко мне пришлось уехать, чтобы понять это! Здесь, на голом каменистом мысе, где каждую ночь Арктур выхватывает меня из тьмы, далеко от известковой пыли тех летних полдней, я вижу наконец, что никого из нас нельзя, собственно, судить за то, что случилось в прошлом. Если кто и должен держать ответ — только Город, хотя нам, его детям, так или иначе придется платить по счету.

* * *

Как рассказать о нем — о нашем городе? Что скрыто в слове «Александрия»? Вспышка — и крохотный киноглаз там, внутри, высвечивает тысячу мучимых пылью улиц. Мухи и нищие царствуют там сегодня — и те, кто в состоянии с ними ужиться.

Пять рас, пять языков, дюжина помесей, военные корабли под пятью разноцветными флагами рассекают свои маслянистые отражения у входа в гавань. Но здесь более пяти полов, и, кажется, только греки-демоты умеют их различать. Обилие и разнообразие питательных соков для секса, возможностей, которые всегда под рукой, ошеломляет. Никогда вам не ошибиться, приняв эти места за счастливые. Символические любовники свободного эллинского мира канули в Лету, теперь здесь цветут иные травы, эфирные фигуры, тонко скроенные на манер андрогинов, обращенные на самих себя, на самих себя обреченные. Восток не способен радоваться сладостной анархии тела — ибо он обнажил тело. Я помню, Нессим однажды сказал (мне кажется, он цитировал), что Александрия — это гигантский винный пресс человеческой плоти; те, кто прошел через него, — больные люди, одиночки, пророки, я говорю об искалеченных здесь душах, мужских и женских.
Читать далее →

Елена Колчак в Именном указателе Книгозавра

— В современной системе координат такая вещь как жанр несколько размазана. Во всяком случае, в нашей, российской литературе. Читают, как правило, имена. Часто не употребляют даже названия. Например, говорят — я читал Пелевина. Или — я читал Сорокина. Между тем, раньше могли сказать так: я читал фантастику, я читал детектив, а имя автора шло уже потом. Как вы думаете, с чем связана такая литературная дислокация?

— В современной? Да ладно! Половина наследия Достоевского — психологические детективы. «Война и мир» — авантюрный роман, что там Дюма с его «Монте-Кристо». А попробуйте определить жанр «Слова о полку Игореве»! Или «Дон Кихота». Или «Степного волка». Первичен текст, то есть — автор, а жанр — штука вторичная. Даже суровейший из них, классический детектив, необходимая основа которого — интеллектуальный поединок автор-читатель. И Честертона, и Конан-Дойля, и «Лунный камень» мы перечитываем не ради интриги, а потому что они — живые. В общем, как у Шварца: «Мне захотелось поговорить с тобой о любви. Но я ж волшебник. И я взял и собрал людей и перетасовал их, и все они стали жить так, чтобы ты смеялась и плакала». Писателю хочется поговорить — о любви, о смерти, о гвозде в сапоге, о доблестях, о подвигах и славе, о том, как растет трава и течет вода, — и он рассказывает историю. А к ней потом более-менее подходящий ярлычок приклеивают. Для вящей понятности. И, кстати, в сетевых профилях, обозначая интересы, упоминают не только авторов, но и жанры. Так что не вижу изменений.
Читать далее →

Книги как тема, фон, аксессуар модных фотосессий – в прекрасной подборке Anna Lee

Небольшое предисловие от редакции
На Литературе странствий сегодня опубликована прекрасная статья Марина Аграновской
ПАМПЛОНА ПОСЛЕ ХЕМИНГУЭЯ
поэтому мы решили порадовать себя и читателей не только фотографиями города, описываемого Хемингуэем, но и возможностью перечитать роман

***

Все вы — потерянное поколение.
Гертруда Стайн (в разговоре)

Род проходит, и род приходит, а земля пребывает вовеки.
Восходит солнце, и заходит солнце, и спешит к месту своему, где оно восходит. Идет ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги своя. Все реки текут в море, но море не переполняется; к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь.
Екклезиаст

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
Роберт Кон когда-то был чемпионом Принстонского университета в среднем весе. Не могу сказать, что это звание сильно импонирует мне, но для Кона оно значило очень много. Он не имел склонности к боксу, напротив — бокс претил ему, но он усердно и не щадя себя учился боксировать, чтобы избавиться от робости и чувства собственной неполноценности, которое он испытывал в Принстоне, где к нему, как к еврею, относились свысока. Он чувствовал себя увереннее, зная, что может сбить с ног каждого, кто оскорбит его, но нрава он был тихого и кроткого и никогда не дрался, кроме как в спортивном зале. Он был лучшим учеником Спайдера Келли. Спайдер Келли обучал всех своих учеников приемам боксеров веса пера независимо от того, весили ли они сто пять или двести пять фунтов. Но для Кона, по-видимому, это оказалось то, что нужно. Он и в самом деле был очень ловок. Он так хорошо боксировал, что удостоился встречи со Спайдером, во время которой тот нокаутировал его, раз и навсегда сплющил ему нос. Это усугубило нелюбовь Кона к боксу, но все же дало ему какое-то странное удовлетворение и, несомненно, улучшило форму его носа. В последний год своего пребывания в Принстоне он слишком много читал и начал носить очки. Никто из однокурсников не помнил его. Они даже не помнили, что он был чемпионом бокса в среднем весе.
Я отношусь с недоверием ко всем откровенным и чистосердечным людям, в особенности когда их рассказы о себе правдоподобны, и я долгое время подозревал, что Роберт Кон никогда не был чемпионом бокса — просто на лицо ему наступила лошадь, а может быть, мать его испугалась или загляделась, или он в детстве налетел на что-нибудь; но в конце концов мне удалось навести справки у Спайдера Келли. Спайдер Келли не только помнил Кона — он часто думал о том, что с ним сталось.
Читать далее →

Отрывок из книги Умберто Эко “Картонки Минервы. Заметки на спичечных коробках”
Заметки о литературе и искусстве

Перевод Михаила Визеля, Анастасии Миролюбовой

Умберто ЭКО, Sketch by Tom Batchell

Почему бананы растут на деревьях? Потому что, если бы они росли прямо на земле, их бы сжирали крокодилы. Почему ртуть зовется ртутью, а не ураном? Потому что иначе уран звался бы Амордидио Брамбилла и над ним бы все смеялись. Почему лыжи скользят по снегу? Потому что, если бы они скользили по черной икре, зимние виды спорта стоили бы слишком дорого.
Читать далее →

http://ong30.livejournal.com/811764.html

Утилитарно-познавательный кусочек из интервью Харуки Мураками журналу «Пари ревю»: «Когда я пишу роман – [каждый день] встаю в четыре утра и работаю в течение пяти-шести часов. После обеда я пробегаю десять километров или плаваю на расстояние в полтора километра (или делаю и то и другое). Потом я немного читаю и слушаю музыку. Спать ложусь в девять вечера. Это проделываю каждый день, ничего не меняется. Повторение одних и тех же действий важно само по себе и становится гипнотическим. Но для того, чтобы поддерживать такой распорядок дня в течение долгого времени – от полугода до года – требуется много душевных и физических сил. В этом плане создание объемного романа похоже на прохождение курса выживания в джунглях. И физическая сила так же необходима, как и художественное чутье».

1. Елена, вы написали новый роман. Вообще, для писателя — великое дело, новый роман. Это как зарождение цивилизации (или жизни) на незнакомой планете.

Скажите пару слов про это.

Каждый завершенная автором новая книга, плоха она или хороша, меняет реальность. Причем не обязательно, чтоб книга тут же ушла в печать, стала известной, завладела умами (или заставила читателей плеваться). Она просто состоялась. Был мир без нее и вдруг в нем появился новый объект. Об этом надо помнить. А с другой стороны, меняет ли что-то для пишущего такое знание? Мне кажется, если книге суждено быть написанной — она и напишется. Как в вашем сравнении — жизнь зародилась, да. Для себя я этот вопрос решила. Семь лет назад. С тех пор это главное для меня занятие, а все остальное — в свободное от написания текстов время. Думаю, на меня из-за этого обижаются время от времени, я не слишком вежливый собеседник в сети, могу надолго замолчать, да и реале часто отказываюсь от обычных и привычных вещей — встречи, гости, посиделки. Но все это последствия сделанного выбора. Можно ползти по выбранному пути или бегать кругами, отвлекаясь на множество соблазнительных мелочей, (а то и лежать головой в нужном направлении, как советует известная шутка), а можно стараться пройти его, как можно лучше и эффективнее.
Читать далее →

Это лишь отрывок из грандиозной подборки в «Снобе»
Все пиршество по ссылке внизу

В течение нескольких лет я с ослабевающим интересом наблюдала за тем, как люди превращают русский язык в его жалкое подобие. Тенденции сохраняются: по-прежнему, например, слово «координальный» употребляется в значении «кардинальный». А недавно тема координальности получила долгожданное развитие: появился горячо встреченный общественностью «серый координал». «Нелицеприятный» повсеместно употребляют в значении «неприятный». Всё те же трудности вызывают «несмотря» и «невзирая»: люди отказываются понимать, когда это пишется слитно, а когда раздельно. Та же история с «в виду» и «ввиду». Желающие сказать, что на них произвело большое впечатление что-то вкупе с чем-то, по-прежнему настаивают на том, что они находятся «в купе»; вся страна куда-то едет. «Вкратце», пережившее периоды «в крадце» и «вкраце», выродилось в блистательное чудовище «в крации» (впервые с ним столкнувшиеся наивно искали «крацию» в словарях). Наречия, конечно, всегда страдали. Многое вываливается на чьё-то несчастное лицо: проблемы в образовании — на лицо, факт супружеской измены — на лицо, дурные манеры — на лицо, кризис власти — на лицо, плохие дороги — на лицо, произвол начальства — на лицо, и так будет продолжаться, пока население не выучит наречие «налицо» (чего население делать явно не собирается). Люди упорно мучают неизвестную мне женщину-инвалида, действуя «в слепую», и играют с гранатами, когда пишут «быть на чеку» вместо «быть начеку», но никогда прежде они так не изощрялись. Без специальной подготовки и не догадаешься, что «не в домек» — это «невдомёк», а не в какой-то там домик.

Наталья Белюшина
Торжество абырвалга

(чтение Елены Колчак)

Для подавляющего большинства людей Алан Милн — это Винни-Пух и… и
всё. Всё-всё-всё. Спору нет, создать Вечную Детскую Книжку — это
прекрасно. Но за Милна немного обидно: его наследие — это не только
«медведь с опилками в голове». Вот, скажем, «Загадка Красного дома»
(«Тайна Красного дома») — абсолютно классический детектив,
заслуживающий если не золотой, то как минимум серебряной полки. Оно и
неудивительно — Милн очень любил детективы. Впрочем, об этом он
рассказал сам — и очень вкусно — в авторском предисловии к «Загадке
Красного дома». Welcome!

Елена Колчак

ВВЕДЕНИЕ

Когда несколько лет назад я сообщил моему литературному агенту, что собираюсь написать детективную историю, он совладал с собой настолько быстро, насколько можно было ожидать, но дал мне ясно понять (как череда редакторов и издателей позднее втолковала ему), что от известного юмориста Панча страна ждет юмористическую историю. Тем не менее я твердо остановил свой выбор на жизни, отданной преступлениям. В результате, когда два года спустя я объявил, что пишу сборник детских стишков, мой агент и мой издатель оказались равно убеждены, что англоязычные нации больше всего жаждут нового детектива. Миновало еще два года, и аппетит читающей публики опять изменился; и теперь очевидно, что новый детектив, написанный вопреки этой неуклонной всеземной потребности в книгах для детей, будет проявлением самого дурного вкуса. А потому в данный момент я удовлетворюсь этим введением к новому изданию «Тайны Красного Дома».

Я питаю страсть к детективам. Некий восторженный поклонник пива сказал, что плохим оно быть не может, однако некоторые сорта бывают лучше других. В том же самом хмельном духе (если мне будет дозволено употребить такое выражение) я беру в руки каждый новый детектив. Это вовсе не означает, что я не взыскателен. Напротив, у меня есть всякие своеобразные предпочтения, и автор должен удовлетворить меня по многим закавыкам, прежде чем я смогу присудить ему почетную степень. К примеру, я предпочитаю, чтобы детектив был написан нормальным языком. Помнится, я читал один, в котором убийство было особо завлекательным, и строились всяческие предположения, каким способом преступник пробрался в библиотеку убитого. Сыщик, однако, (говорит автор) «был куда более озабочен тем, чтобы обнаружить, каким способом убийца осуществил свой уход». По-моему, очень огорчительно, что в девяти десятых детективов в мире убийцы постоянно осуществляют свои уходы, вместо того чтобы просто взять и уйти. Ищейка, герой, многие подозреваемые — все употребляют этот странный воляпюк. И как тут не почувствовать, что ни естественное возбуждение, если прикончили того, кого следовало, ни напряжение, если подозревают не того, кого следует, не могут послужить достаточным извинением столь постоянным потокам дурного языка.
Читать далее →

На каждый чих не наздравствуешься.

Всемирная организация здравоохранения

1.

В голове моей опилки, да, да, да!

Страшила Мудрый

— Сперва она требовала тело ей отдать — мол, «не позволю резать мою девочку». Хотя мы люди подневольные — нам привезли, мы вскрываем. Смерть-то насильственная, наше дело разобраться, что там: несчастный случай, самоубийство или, боже упаси, убийство. Ладно, вроде убедил, что так положено. Но дальше — больше. Разве, говорит, у вас женщин нет? Это же неприлично! Неприлично, понимаете? — Олег вытаращил глаза, что при его кинг-конговских размерах выглядело диковато. — Я вот не понял. У нас, конечно, всякого навидаешься, но тут я, честное слово, офонарел: в каком смысле — неприлично? Дама смотрит на меня, как на идиота, — она же девочка, а вы, мужчина, ее раздевать будете! В общем, вынь да положь ей наше начальство, пусть немедленно пресечет этот стыд, позор и непотребство. Ну, Максимыч на месте оказался, он ей быстро мозги вправил: вы, говорит, всегда врачей по половому признаку выбираете? Она сперва обалдела — врачей? При чем тут врачи? Потом дошло, что мы тоже медицина. И как-то сразу успокоилась: мужчине на голую девушку смотреть неприлично, а если он врач, то ничего, нормально.

Олег — танатолог, «доктор мертвых». Я, Рита Волкова из «Городской Газеты», знакома с ним вовсе не по работе — начальство пытается повесить на меня криминальную тематику столь же безрезультатно, сколь регулярно — а просто по жизни.
Читать далее →