Об авторе admin

Очень злой и очень сентиментальный.

Дженни. Несколько слов о юморе

Пэлем Грэнвил Вудхауз

http://lib.ru/INPROZ/WUDHAUS/humnt.txt

Внимательный читатель, конечно, заметил, что рассказы мои, в сущности,— юмористические; и теперь самое время предложить ему очерк о юморе,который просто обязан рано или поздно написать каждый член нашей гильдии. В XVI веке «юмор» определяли как «смущение в крови» и, хотя делали это,скорей всего, из вредности, не так уж ошибались. Правда, я бы сказал «смещение». Чтобы стать юмористом, надо видеть мир не в фокусе, другими словами — страдать небольшим косоглазием. Тем самым, вы относитесь несерьезно к очень важным установлениям, а люди хотят в них верить и тоже смотрят на вас искоса. Статистика говорит нам, что 87,03% косых взглядов обращены на юмористов. Солидный человек все время боится, как бы мы чего не выкинули, словно нянька, чей питомец проявляет склонность к преступности.
Возникает та напряженная неловкость, какая царила в замке, когда по нему бродили шуты. Полагалось их как-то использовать, но особой любви они не вызывали.
— И что он порет? — шептал жене король или, скажем, граф. — А ты еще его подначиваешь! Вот, утром, с этими воронами…
— Я просто спросила, сколько ворон уместится в жилете бакалейщика. Так, для разговора.
— А что вышло? Звякая, как ксилофон, он покрякал — ненавижу эту манеру! — и ответил: «С утра — добрая дюжина, а если светит Сириус — поменьше, роса вредна при цинге». Ну, что это такое?
— Это юмор.
— Кто тебе сказал?.
— Шекспир.
— Какой еще Шекспир?
— Ладно, Джордж, успокойся.
— В жизни не слышал ни про каких Шекспиров!
— Хорошо, хорошо. Неважно.
— В общем, ты ему скажи, чтобы он ко мне не лез. А если еще раз треснет этим поганым пузырем, я за себя не отвечаю.
Юмористы чаше всего — люди мрачные. Причина в том, что они ощущают себя изгоями или, скажем так, экземой на теле общества. Интеллектуалы презирают их, критики — кое-как терпят, ставя вне литературы. Люди серьезны, и на писателя, не принимающего их всерьез, смотрят с подозрением.
— Вам все шуточки, а Рим-то горит! — укоризненно замечают они.
Лучше бы жалеть юмористов, лелеять, они ведь очень ранимы. Огорчить вы их можете в одну секунду, спросив: «Что тут смешного?», а если все-таки засмеялись — сказав, что они в конце концов «просто юмористы». Слова эти бьют их наповал. Засунув руки в карманы, выпятив губу, они поддают ногой камешки, сопоставляя свою участь с участью бродячей собаки.
Вот почему в наше серое время трудно найти смешной рассказ, не говоря о пьесах. Драматурги соревнуются в мрачности. Поскольку десять пьес из двенадцати с треском проваливаются, можно предположить, что они не правы.
Если бы, поступившись весом и важностью, они стали помягче и повеселей, всем было бы лучше. Нет, я не против кровосмешений и безумия, но всему — своя мера. Смех тоже не повредит.
В театре давно уже не смеются. Там слышишь только тихий, свистящий звук, который издают встающие дыбом волосы, да резкое кряканье, когда актеры произнесут одно из тех коротких слов, какие прежде употребляли в кабаках низшего пошиба. Вспомнить смешно, что, когда слово «черт» впервые прозвучало на Нью-йоркской сцене (если не ошибаюсь, в пьесе Клайда Фитча), поднялось Бог знает что, вызвали полицию, а может — и войска.
Конечно, переход будет медленным и нелегким. Поначалу, услышав смех, зрители решат, что кому-то стало плохо, и зашепчутся: «Врача, врача!» Но понемногу привыкнут, и мы снова ощутим в зале не похоронную атмосферу, а что-то более приятное.
Самый печальный юмор в наши дни, я думаю, русский. Чего вы хотите?
Когда живешь в стране, где всю зиму надо тереть снегом посиневший нос, особенно не разрезвишься, даже при помощи водки.
Хрущева, по-видимому, считали заправским шутником (тот, кто так не считал, живя при этом в Москве, таил свои чувства), но ограничивался он эйзенхауэровской шуткой о гольфе и русскими поговорками. Если есть на свете что-то безрадостней русской поговорки, прошу мне об этом сказать. «У нас, — сообщал он своим соратникам, — говорят: курица переходит дорогу, а умный человек боится разбойников». Тут лицо его трескалось поперек, глаза исчезали, как устрицы, когда их тушат, — и соратники догадывались, что если на секунду запоздают со смехом, следующая их работа будет в Сибири. Может быть, придет время, когда Россия обратится к историям о муже и жене или о двух ирландцах на Бродвее, но я в этом не уверен.
Перечитал и заметил, что, по забывчивости, так и не определил, что такое юмор. (Авторы и лекторы вечно спрашивают: «Почему мы смеемся?» Хорошенький у них будет вид!) Итак, определить я забыл. Лучше приведу слова из книги д-ра Эдмунда Берглера «Чувство юмора».
Вот, пожалуйста: «Смех — зашита против зашиты. Обеими реакциями мы обязаны неосознанному эго. Жесткость суперэго снимается тем, что мы обращаем кару в удовольствие. Суперэго упрекает эго и за такую подмену, а эго создает новую защиту, образуя тем самым триаду, в которую входит смех».
То есть как — непонятно? Ну, знаете! Молодец, Эдмунд. Так и держи, и не дай тебе Бог засмеяться.

Блонди. Шорткат — 3. Именинный пирог

Утомившись дарить свое внимание и время бесчисленному количеству авторов, что умеют или не умеют связывать слова в предложения и ритмические строки, Блонди нашла очередной выход.
Вот, к примеру, Самиздат. Чтоб свести огромное число авторов от тридцати пугающих тысяч до реально обозримого, существует, топ-40, к примеру, топ редактора и так далее.
Но мы сегодня пойдем другим путем!
Вашему вниманию — короткая нарезка авторов-именинников. Некоторые из них повесили тексты, да забыли, другие отслеживают комменты и отзывы. Неважно. Всех — с днем рождения! И беспристрастный, механически отобранный из того, что пожелали сами авторы (указав в графе «Начните чтение с…) — шорткат номер три:

невозможным дождем
громогласная тень истекла
импозантно ввернулась
в свое отражение-тело
проливаясь ручьем
по пространству
из то ли стекла
то ли камня
внезапно
ты кожею стать захотела
Читать далее

Блонди. 30 января 2007

Не буду начинать с предисловий и вступлений.
Болтать люблю и боюсь унестись совсем в другую сторону.
Пусть все идет, как идет. А если, что вспомнится, так вспомнится, расскажу с удовольствием.
Так что, с пылу, с жару и в самую гущу.
Иногда, делая что-то и преследуя какие-то цели, потом получаешь бонусы совершенно неожиданные.
У меня три раздела на Самиздате Мошкова. Было больше. Но следить за всеми тяжело и я плавно прикрыла два ненужных, перетащив тексты в более посещаемые разделы.
Анонимность я не блюду особо. Разделы отличаются, в основном по тематике.
Зато сейчас вижу, что и люди в них заходят разные. Кто-то симпатизирует развеселой Блонди, которая очень любит болтать и шутить. А кто-то заглядывает к серьезной Черкиа — поговорить о книгах. Редко и совсем другие люди забредают к Пинаппе. Вернее, может, люди-то заходят одни и те же, но часть пожимает плечами и уходит. А кому-то понравилось именно здесь, в мемуарном разделе стилизованных воспоминаний. Другая жизнь, другой стиль общения.
Честно скажу, к Пинаппе заходят нечасто. Я раздел не пиарю, много других дел. Висит себе тихонько.
Тем ценнее люди, что сами нашли, сами прочитали.
Если я вижу человека незнакомого, если мне нравится его комментарий, — не хвалебностию, а тем, как и что человек сказал, — ну, как не заглянуть к нему в раздел!
Вот так Пинаппа познакомила меня с разделом Роберта Погорелова.
Воспоминания матери, записанные сыном. В тексте — старые фотографии начала и середины двадцатого века. Очень любопытно, очень!
Это находка. Уже просмотрела несколько фото. Начала читать «Детство и юность Элизы. 1915-1934». Обязательно продолжу.

Сивая Кобыла. Фантазии мужчины о фантазиях женщины

ФАНТАЗИИ МУЖЧИНЫ О ФАНАТЗИЯХ ЖЕНЩИНЫ

( о книгах Анатолия Тосса «Фантазии женщины средних лет» и «Американская история»)

Оба романа ярко повествуют о морально-интеллектуальном превосходстве мужчины над женщиной, но написаны от лица женщины автором-мужчиной. Круто? Еще бы! Диагноз на диагнозе. Но при этом читаются очень даже неплохо, особенно если у вас есть время делать это, не отвлекаясь на пошлые мелочи быта. Предупреждаю, если сейчас у вас возникло желание прочесть их, то быстро закройте эту статью, которая далее будет изобиловать спойлерами, как это модно сейчас говорить.

Читать далее

Денис Щемелинин. Не про$и$г$рать Россию

Рецензия на роман Беркема аль Атоми

«Мародер«

Издательство «Крылов», СПб

Обложка []

Все дело в книге. Книге о последней, безвозвратно проигранной войне за Россию. Книге о том, что имеет цену в настоящей реальной жизни, а не в пресловутом всепоглощающем медиа-поле. Книге, которая не рассказывает и не предупреждает, а лишь констатирует сухие цифры статистики ярким образным языком, наотмашь бросая каждому в лицо — «Нам хана!»
Роман неполиткорректный и наполнен антиамериканизмом. Он провоцирует читателя на сильные эмоции, глубокие размышления и крепкое матерное словцо. Иногда нам это действительно нужно. Для взаимопонимания. Лучшего.
Очень точно, информативно и кратко автор описывает мир «недалекого» будущего. Нет России — есть безликие «зоны ответственности», нет общества — есть стадо быдла и хищные безжалостные охотники-мародеры, нет морали и нравственности — вместо этого планомерно функционирует жесткий принцип естественного отбора, и есть главный герой — запутавшийся в паутине катастрофы обыватель, пытающий выжить и сохранить остатки человечности.
Читать далее

Немножко новейшей Блонди-истории…

Немножко новейшей Блонди-истории…

Выбегав вместе с Дженни и Леной Николаевой сборник стихов Алексея Уморина, Блонди решила, что пора ковать, пока горячо и так далее. Но в издательстве N. как-то не срасталось, а время шло, а книжку хотелось, а НГ на носу и без книжки грустно. Потому что настроилась ведь. Не срасталось по разным причинам в течение полугода.
Блонди уехала в Крым. Здесь руководители керченской полиграфической фирмы «Одетта» Александр и Вера Ивановы пожалели писателя-сироту и, хлоп, за два дня была полностью сверстана лайт-версия книжки-неудачницы и сделан сигнальный экземпляр… Чтобы успеть до отъезда озадачить заказом типографию, книга была затеяна небольшого объема, на скрепке, и, к огромному моему сожалению, без предисловий Уморина и Дженни. Но зато сохранена заставка, выполненная специально для сборника Квинто Крысей и осталась дивная обложечка, которую тоже мы с ней вдвоем придумали.
В книгу вошли рассказы:
Флейта
На запах
Мальчики, девочки
Мадагаскар для двоих
Плавая с дельфинами
Поцелуй
Почти
Вибратор
Сказка Для Кошек и Котов
Двойной Оранжевый
Июль. Срок жизни
Всего 88 страниц.
Цена книги 100 руб. И 150 руб. с автографом мини-текстом.
Без учета пересылки.
Конечно же, огромное спасибо тем, кто поддерживал и помогал мне, в особенности в этом дивном, замечательном и совершенно суматошном году.
Хорошего настроения и чудесных праздников!!!
Саша и Вера Ивановы. И Блонди - 2 шт. [Алекс]
Саша и Вера Ивановы. И Блонди — 2 шт.
Блонди-книжки [Бло]
Блонди-книжки
(кстати, там внутри написано «из коллекции портала Книгозавр». А это вам не кот начихал, дорогие авторы и читатели.
Кто следующий?

Дженни. Секретарь неведомого….

Дж.М. Кутзее «Элизабет Костелло»

«Разведенная белая женщина, рост 5 футов 8 дюймов, за шестьдесят,
бегущая к смерти в том же темпе, что и смерть ей навстречу,
ищет бессмертного с целью, которую не описать никакими словами…»
Позволю себе начать с конца – если понятие «конец» может быть применимо к этому роману, и если понятие «роман» может быть применимо к этому произведению.
Итак, в самом конце повествования пожилая писательница Элизабет Костелло предстает перед неким судилищем, призванным разрешить ей – или не разрешить – войти во врата, ведущие…
Впрочем, куда там они ведут, эти врата, мы – как и сама Элизабет Костелло – не знаем, а можем только догадываться.
Она говорит:
Читать далее

Тажбулатов Александр. Царь-рыба Виктора Астафьева

Прочитал заново Царь-Рыбу. Когда это было в первый раз, не помню. В школе, наверное. Но ощущение величины написанного жило во мне до сих пор. Жило. До сегодняшнего дня. Пока не перечитал заново. Теперь я просто повергнут и раздавлен этой величиной. Характеров. Травы и Солнца. Жизнью и смертью в обнимку, накрепко — не раздерешь, связанных любовью. К реке. Людям. Близким и очень далеким. К рыбе. Детству. Маме. Земле.
Плач рвется изнутри. До рвоты почти. И холодно. Неуютно. Одиноко. И, некому выплакать это одиночество. Никто не услышит тебя. Когда ты там, в «анисейской» тайге. И плакать-то нельзя. Несолидно плакать. И — стыдно. Внутри рвет огнем все. Этот огонь выжигает шелуху каждодневную. Вычищает для посадок деляну. И оно растет сразу. То, от чего не уйти, не «отмолиться», не выкричать и не отдать с копейкой убогому. Совесть. Частоколом, вокруг проклятых деньгами будней. Вокруг коросты обиды чьей-то, тобой нараненной. А за частоколом день. Еще один, подаренный Богом. Для просьбы простить. За неправильную жизнь. За мысли мелкие и суетные. За безбожие. За гордыню, эту палку в руках сумасшедшего.
Но кричи не кричи, с того света никого не дозовешься, не дотянешься до прощения. А у живых-то, не принято просить. Ждем, пока глаза закроет, в которые при жизни смотреть стыдно, а губы не раскрываются, виной слеплены густо, не разомкнуть. Уйдет. Тогда у гроба постоим. Слезу скатим. Шевельнем губами вдогон горсти, простил чтобы, а — не слышит уже. Далеко. Не ответит. Не простит. Не расскажет, как дальше жить. Непрощенному. Хитришь, себя, говоришь, простил, наверное. Говори. Так, легче немного станет.
А как схлынет чуть, оторвешься от повести, в себя заглянешь, подальше. Поглубже. Куда, не помнишь когда и заглядывал-то. Увидишь. Вспомнишь. Свое. Далекое. Где яблоки, под Новый Год, румяные. Мама принесла. Завыл бы, как тех яблок всхочется вдруг, родительской молодости удивиться приятно, глазком их, тогдашних, увидеть, за тем столом посидеть. Хоть, невидимо, хоть, секундочку. Да, не даст никто. И слезу бы выплакать, а нельзя. Большой уже. И, слеза упадет, мир не обрушится. Река в гору не потечет. И время вспять не повернется.
Виктор Петрович не писал, камни складывал. Надежно. По совести. Как — душа велела. Рвался, видно, на части. По живому. До крови. А ты по написанному крадешься ошарашенный, смертью и жизнью чужой, как своей собственной. И умереть хочешь. От стыда. А умирать тебе не велено, дочти, будь добр. Про тебя писано. Твои грехи. Чужими людьми делаются, а, твои. И умереть, нельзя со стыда. Умрешь, прощенья, кто за тебя просить станет?..
Copyright Тажбулатов А.З. 2005-11-15

Лембит Короедов. Захар Прилепин. «Санькя»

Уж сколько раз сам себя вразумлял — современная русская литература есть. Уже есть. Самолично за пару последних лет прочитал авторов, которые — литература, современная и русская. Кончилось безвременье, уже не нужно плакать о застое и бесконечно компилировать советских классиков с диссидентами-эмигрантами. А потом снова нарывался на очередную фуфло-новинку и зарекался — не буду читать бумажное. Ведь дурят, гады, мошенничают, впаривают говно в обертке. Повезло, что не пропустил таким образом Прилепина.
Увидел ссылки в инете, запомнил имя. Через неделю выпил, спустился в Метроград — светло там, хорошо, когда выпивши, усиливает эйфорию. Смотрю — книжная лавка, две девушки сидят у кассы, на полку гляжу, а прямо перед носом — Захар Прилепин. «Санькя». Немедленно купил — подумал, знак. Я, когда выпью, легче с деньгами расстаюсь.

Читать далее

Наталья Савицкая. Матрешки Альберта Санчеса Пиньоля

Вы когда-нибудь покупали книжку от жадности? Со мной это недавно случилось. Захожу в книжный, смотрю, на полке стоит книга с заманчивым названием «В пьянящей тишине», а главное с великолепной фотографией маяка на обложке. Имя автора — Альберт Санчес Пиньоль — ни о чем мне не говорило, но я взяла роман, чтобы посмотреть аннотацию, она была весьма завлекательной, учитывая мое нынешнее увлечение всяческой мистикой и готикой. Мне было обещано, что я прочту об одинокой жизни метеоролога на Богом забытом антарктическом острове, где ему в первую же ночь встречается необыкновенная женщина, не то порождение ада, не то самое прекрасное существо на свете. Я воодушевилась, но тут мой взгляд упал на цену, и я поставила книжку обратно. 236 рублей мне было в тот момент не выложить. Устанавливая книжку рядом с другой, точно такой же, я увидела, что на ней стоит цена в 98 рублей. Я пристально сравнила оба издания по количеству страниц, и осмотрела дешевое на предмет дефектов. Их не было, заканчивались и начинались тексты одинаково, обложки были идентичны. Тогда, схватив дешевую книжку, я устремилась к кассе, пока в зале не обнаружили ошибку. Так я от жадности познакомилась с первой книгой каталонца Пиньоля, которым, оказывается, уже восторгается весь читающий мир.
Читать далее