КАК БЫ… Роман Ольги Славниковой «2017» (Букер 2006)
Видите, Балаганов, что можно сделать
из простой швейной машинки Зингера?
Небольшое приспособление –
и получилась прелестная
колхозная сноповязалка.
И.Ильф и Е.Петров
Золотой теленок

Нет, нет! Ни о какой швейной машинке Зингера и речи быть не может! Перед нами – несомненно ручная работа, тщательная, ювелирная, выполненная изящными женскими ручками с отточенным маникюром. Вышивка бисером – или нет! – мозаика, составленная из блесток, мелкой каменной крошки, разноцветных бусинок и бисеринок – где осколок изумруда соседствует с матовой крупинкой яшмы, а блеск золоченой пайетки затмевает приглушенное сияние самородной золотинки. Любуясь сверкающей мелочью, как-то выпускаешь из виду всю картинку в целом. Приглядевшись, понимаешь, что ее КАК БЫ и нет – все распадется на мельчайшие декоративные пазлы.
Автор смело соединяет в одной мозаике сказы Бажова (Каменная девка, Великий Полоз и прочая горнорудная экзотика) с желтогазетным фельетоном о жизни светской тусовки, фольклор хитников со статьей политолога, щедро присыпав метафорами и сравнениями – настолько щедро, что у читателя возникает тягостное ощущение прогулки по лесу, наглухо заросшему ежевикой: и я годы вкусные, и пройти никак нельзя!
Любимые авторские слова: КАК БЫ, СЛОВНО, БУДТО, ТОЧНО, ПОХОЖИЙ НА… – они пасутся стаями на любой странице. Такое ощущение, что для создания одного образа автору необходимо сослаться на другой образ – каждый предмет или явление не существуют сами по себе, но отражаются в другом предмете или явлении, множа до бесконечности количество отражений и ослепляя ртутным блеском стекла.
Вот урожай, собранный на ягодной поляне одной только одной страницы, где растет «неказистая, с ягодами В ВИДЕ узелков, но удивительно ароматная лесная клубника», где «декоративная скала с россыпью галки ПОХОЖА НА разбитую копилку», а «от скалы, дойдя до предела сужения, СЛОВНО БЫ вновь расходятся во всю пространственную ширь водные, земляные, каменные круги», и где растет береза «СЛОВНО БЫ украшенная, в дополнение к своей плакучей гриве, новогодним елочным дождем»!
На следующей странице мы находим «КАК БЫ заплесневелые булыжники с малахитовыми корками, покрытые черными окислами» и «ПОХОЖИЕ НА городской весенний лед кварцевые друзы», и попадаем в старую шахту, «ЧТО НАПОМИНАЕТ похороненную, полураздавленную камнем низкую избу» и куда ведет «дырка в земле, ПОХОЖАЯ НА беззубый и запавший старческий рот». Внутри – «холодные лиственничные крепи, шелушащиеся мертвой, СЛОВНО вываренной временем щепой», а звуки раздаются такие, «СЛОВНО кто вытирает ноги о сырую каменную крошку»…
Характерно, что перемена места прилагательных и прочих определений практически не меняет смысла написанного! Вот два абзаца – один из них авторский, другой – измененный.
Итак, что есть что:
«Между тем круглое летнее время, казавшееся бесконечным, как наполненный самим собой небесный купол, все-таки шло… Рабочие часы, проводимые без Тани в камнерезке, сделались ненужно тягостными: душа его словно ссутулилась, он замирал в стесненных позах над бесчувственными заготовками, перебирая бирюльки липкими пальцами, отчего камешки становились тусклыми, будто леденцы».
«Между тем бесконечное летнее время, казавшееся круглым, как наполненный самим собой небесный купол, все-таки шло… Рабочие часы, проводимые без Тани в камнерезке, сделались тягостно ненужными: душа его была стеснена, он замирал в сутулых позах над тусклыми заготовками, перебирая камешки бесчувственными пальцами, отчего бирюльки становились липкими, будто леденцы».
Маниакальное увлечение автора всяческими эпитетами и метафорами приводит порой к тому, что читатель начинает ощущать себя полным идиотом: так, автор заботливо объясняет нам, что у аквариума стенка стеклянная – а то вдруг, не дай бог, мы подумаем, что деревянная, а смятый стаканчик на столике летнего кафе – пластиковый! Как будто можно смять стеклянный…
Стремление автора «сделать красиво» заставляет его строить фразы сложным затейливым образом, вот, к примеру: Тамара «завидовала его васильковым глазам (сказать по правде, сильно уже попорченным усталостью, солью и кровью), притом, что собственная пара была настолько хороша, что писавшие Тамару художники, вопреки законам построения портрета, всегда начинали с глаз…»
Как вы, сразу поняли, о какой паре идет речь? Да о глазах Тамары, которых у нее, как и положено – пара. Очевидно, это надо было специально подчеркнуть, а то вдруг, опять же, читатель подумает, что героиня одноглазая!
Сюжет, очищенный от блесток и чешуи, прост, как рыбий скелетик. Герои встречаются на вокзале, причем читателю сразу ясно, что эта загадочная женщина, назвавшаяся Таней и неизвестно чем пленившая Крылова, связана с профессором Анфилоговым – о чем Крылов упорно не желает догадываться на протяжении сотни страниц. Между героями образуется некие тягостные любовно-мистические отношения, осложненные присутствием загадочного соглядатая (привет от М. Булгакова!).
При этом автор изо всех сил старается, чтобы повествование никак не напоминало пресловутый женский роман – свят, свят, свят! Никаких тебе сантиментов и сюсюканья, нежности и прелести, никаких, избави боже, эротических сцен! При самом воспаленном воображении трудно назвать эротической ту сцену (единственную, практически!), что происходит между Крыловым и псевдо Таней: «Соски ее были большие и мягкие, как переспелые сливы, на узком, немного осевшем животе обнаружился шрам, похожий на нитку вареной лапши. На коже ее, сопротивлявшейся губам «Ивана» мелкой сборчатой волной, то и дело попадались какие-то жгучие пятна, словно там было натерто аптечной мазью, словно она вообще была не очень здорова. В тот момент, когда «Ивану» удалось довести ее до первого слабого завершения, «Таня» глухо закашлялась, виски ее надулись и смолкли…»
Бр-р!
И чтобы завершить разговор о главной героине – вот ее описание, данное устами Крылова, страстно ее ожидающего: «Она поднимается по ступеням метро, роясь в сумке, висевшей на плече, напоминая курицу, решившую покопаться клювом у себя под мышкой…»
А в это самое время экспедиция профессора Анфилогова находит неимоверной ценности корунды, с ними же и погибоша посреди Рифейских гор, вдруг просиявших невиданной ранее страшной красотой. Причем автор, убоявшись собственной храбрости, отметает все разбросанные им самим намеки на мистический или инопланетный источник происходящих гибельных чудес, и дает сему простое житейское объяснение – тривиальная утечка неких отравляющих веществ.
Параллельно развиваются не менее сложные отношения героя с его бывшей женой Тамарой, с которой он никак не может расстаться, сочувствуя экономическим злоключениям этой новорусской бизнес-леди, все норовящей осчастливить его каким-нибудь бесполезным подарком.
На заднем плане в городе и стране потихоньку начинается и разворачивается – как гротескное отражение событий 1917 года – некая странная революция, разыгрываемая КАК БЫ двумя командами КВН – командой Белых и командой Красных, не отличающихся друг от друга ничем, кроме формы. Такое ощущение, что данная революция нужна автору только для того, чтобы свести Крылова с крайне необходимым по сюжету программером. А в остальном, все существуют сами по себе: революция – отдельно, герои – отдельно. В конце сюжет закольцовывается, как змея, укусившая себя за хвост: тот же вокзал, та же экспедиция, туда же и за тем же.
Так за чем же? Что движет героями, что заставляет их мучаться, страдать, томиться? Ответ прост – ДЕНЬГИ! Люди гибнут за металл, а в данном конкретном случае – за кристалл!
Тема денег проходит сквозной ниткой через все повествование. Крылов считает, что борьба за женщину есть борьба экономическая. За мужчину, кстати, тоже – именно поэтому он так сопротивляется «скромному обаянию» Тамариного богатства и не пускает его в свою отдельную жизнь. Великая любовь его к «Тане» оборачивается денежным фарсом – к концу повествования, соответствуя авторскому закону зеркальности и закольцованности, «Таня», бывшая до сего момента как бы негативом Тамары, живущим в зазеркалье, обретает немерянное богатство и вместе с ним реальность, превращаясь в ту же Тамару. Таким образом, Крылов возвращается к тому, с чего некогда начинал.
Тамара, вызывающая несомненное авторское сочувствие, выглядит наиболее живой в этой компании призраков, живущих ненастоящей жизнью. Ее НАСТОЯЩАЯ жизнь меряется только деньгами. Она – элита общества, все остальные – масса социальных идиотов. Богатая, успешная, «радикально омоложенная», имеющая ВСЕ, «но соединенная с этим «всем» единственно правом собственности», она добровольно несет крест женского одиночества как наказание за единственную измену Крылову.
Именно ее устами автор излагает кощунственную правду нового времени: «гуманизм закончился», «главная тайна нового дивного мира… в ненужности основной массы населения для экономики и прогресса». А кто, как вы думаете, виноват в происходящем абсурде? Правильно: «главная причина идиотизма этого мира – в них, в этой массе социальных идиотов».
«Ненавижу так называемых простых людей» – говорит Тамара. Это – ненависть холеного богатства к ограбленной нищете. Профессор Преображенский, если помните, тоже признавался: «ненавижу пролетариат» – но то была ненависть уничтожаемого разумного мира к безумию наступающего хама.
Мир романа является территорией нелюбви. Никто никого не любит – любовь Крылова к «Тане» – это морок, наведенный Каменной девкой, любовь Тамары к Крылову – алчность собственницы. Не любит и автор своих героев – за исключением, может быть, Тамары, этой современной Хозяйки Медной горы.
Только деньги – богатство, воплощенное в кровавом блеске корундов – имеет смысл, только оно движет миром, только оно ведет по жизни Крылова со товарищи – туда, где равнодушная природа красою вечною сияет.
Роман Ольги Славниковой – это КАК БЫ литература, имеющая такое же отношение к НАСТОЯЩЕЙ литературе, как портрет Джоконды, собранный из бумажных пазлов – к бессмертному творению Леонардо да Винчи. Он призван, очевидно, донести до массы социальных идиотов простую вечную мысль: без бумажки – ты букашка, а с бумажкой – человек. Бумажка – это денежка, и как ты ее заработал – в принципе неважно. Главное, что она есть.
Немного жаль авторского труда, облачившего эту короткую мысль в столь прихотливые одежды, украшенные сотнями стразов, вышивок бисером, бусинок и пуговиц, среди которых даже попадаются один-два подлинных брилланта и корунда.
Хотя… труд оценен по достоинству! Премия Буккера свидетельствует о том, что…
Да о чем же, собственно, она свидетельствует?
Может быть, о том, что сегодня, как говорит Тамара, «имеет смысл производить только то, что потребляется и спускается в унитаз».

Как сказать»батюшки!» по-английски
http://www.vestnik.com/issues/2001/1009/koi/miller.htm

Издательство «Глас» выпустило мою книгу прозы в английском переводе. Независимо поэт и переводчик Ричард Маккейн перевёл на английский сборник стихов и пригласил меня в Пушкинский клуб, который довольно давно существует в Лондоне и где регулярно происходят встречи с писателями из России. Презентация книги и чтение стихов по-русски и по-английски были намечены на 15 мая.

Я приехала в Лондон 3-его мая с тем, чтобы почти сразу отправиться в Шотландию, где на славистском факультете Эдинбургского университета должна была состояться моя встреча со студентами, изучающими русский язык. Но всё это я говорю не для того, чтобы рассказать о себе, а чтобы поделиться мыслями, связанными с этой поездкой. Если меня спросят, как всё было и как прошли встречи в Эдинбурге и Лондоне, я скажу: «Хорошо». Аудитория была, как англичане говорят, all ears. В нужным местах смеялась, в нужных хмурилась. Я имею в виду прозу. Но и стихи тоже слушали, затаив дыхание, что меня особенно удивило, потому что я слабо верю в перевод стихов. Нет ничего интимнее звуков. Перевод звуковой ткани невозможен. Возможна только полная замена одних звуков другими. Но если невозможен перевод звуков, то уж тем более невозможен перевод пауз, то есть той воздушной среды, в которую звуки помещены. А она (воздушная среда) не менее важна, чем значимые слова или восклицания типа английских «упс, ауч, вау» или русских «ой, ай, ах». В словаре наше «батюшки!» переведено как «good gracious!» Но разве это то же самое?

Понимаю, что сужу как профан, как человек, чей переводческий опыт ограничился переводом в студенческие годы нескольких стихотворений поэтов потерянного поколения (Rupert Brook, Wilfred Owen). Я перестала пытаться переводить, когда увидела, что меня непреодолимо тянет использовать оригинал для писания собственных стихов. Поняв, что происходит не совсем то, я бросила этим заниматься.

Другой язык — это не просто другой словарь и другая грамматика. Это другая вселенная, в чём я лишний раз убедилась, прочтя подаренную мне моими английскими друзьями книгу «Lost in translation». Написала её литератор и музыкант Ева Хофман, родившаяся в Кракове в 46-ом году и в тринадцать лет эмигрировавшая с родителями в Канаду, а позже в Штаты. У неё первой я прочла о трудностях врастания в чужую речь. Именно в речь, а не в жизнь, о чём и до неё многие писали. Она, конечно же, имеет в виду не языковый минимум, нужный, чтоб объясниться на улице или в магазине, а речь, необходимую для полноценной жизни и самоидентификации. У неё первой я прочла о трудностях рождения звуков при произнесении слов на иностранном языке. «Мой голос делает странные вещи. Кажется, он возникает не из тех частей тела, что раньше. Он рождается из горла — напряжённый, тонкий и матовый голос без модуляций, подъёмов и спадов, которые бывали раньше, когда он шёл из живота и через голову…». Вот она — нутряная связь с языком. Ева Хофман слишком тонка и требовательна, она слишком хорошо знает, что значит владеть речью, чтоб удовлетвориться её суррогатом. Вот как она пишет о диктате языка, о том, что в судьбоносные моменты жизни диктовал ей родной польский и не родной английский: «Должна ли ты выходить за него замуж? Вопрос звучит по-английски. Да. Должна ли ты выходить за него замуж? Вопрос звучит по-польски. Нет… Должна ли ты стать пианисткой? Вопрос звучит по-английски. Нет, не должна. Не могу. Должна ли ты стать пианисткой? Вопрос звучит по-польски. Да, должна. Любой ценой».

Язык — это психика, нервы, чувства, лимфа, кровь. Судьба. Поддаётся ли всё это переводу, то есть, замене? Всегда помню слова Маршака о том, что переводить поэзию невозможно. Каждый раз это исключение. А ещё кто-то сказал, что поэзия — это то, что осталось непереведённым в результате перевода.

Во время поездки я получила в подарок несколько стихотворных сборников. Вот один из них. Автор — сорокасемилетний шотландский поэт Кен Кокбёрн. Листаю изящно изданную книгу, читаю стихи:

I know the way.
Up and down — stairs.
To the front garden, and the back.
I know where to go when it rains.
I know what’s behind the wall,
round the corner, over the road.1

Мне нравятся эти стихи, хотя я осознаю, что воспринимаю их чисто внешне, оставаясь по сю сторону слов. Чтобы проникнуть вглубь мне не хватает именно того, о чём пишет поэт — интимного знания той среды, того «сора», из которого произросли стихи, знания тех подробностей («знаю, что за стеной, за углом, через дорогу»), без которых не чувствуешь себя дома ни в стране, ни в поэзии.

Когда-то я думала, что в моём невосприятии «виновато» отсутствие характерной для русской поэзии рифмы. Но вот читаю стихи другого современного поэта Ричарда Маккейна, того самого который перевёл мои стихи:

Oh, I have climbed the pinnacle
and stared at the void below,
have witnessed the many miracles,
that only love can bestow.2

Всё на месте — привычный размер, рифма, и всё равно я не проникаю внутрь стихов, оставаясь чужеземкой на той почве, на которой они родились.

Если даже на родном языке восприятие поэзии — процесс сложный и загадочный, то на чужом — и подавно. Какой уж тут перевод?

Тем не менее, поэты пишут, переводчики переводят, читатели читают. И даже получают удовольствие. У некоторых появляются любимые переводные стихи. И у меня в том числе. Стихотворение Рильке в переводе Пастернака — одно из моих любимых: «Я зачитался, я читал давно/ С тех пор как дождь пошёл хлестать в окно,/ Весь с головою в чтение уйдя,/ Не слышал я дождя…». Только не знаю чьи это стихи — Рильке или Пастернака. Но, может быть, это и есть путь: создавать не подобное, а другое.

Когда я по приглашению поэта Кена Кокбёрна пришла в библиотеку шотландской поэзии, там как раз шло занятие Открытого университета для студентов третьего возраста — то есть, для пенсионеров. Подобная практика — бесплатное или весьма недорогое обучение пожилых людей — получила широкое распространение везде на Западе. Люди, перестав заботиться о хлебе насущном, наконец-то могут вполне бескорыстно заняться тем, что им нравится: учить языки, историю, читать поэзию. Во время моего посещения библиотеки у них как раз шёл семинар по русской поэзии. На столе лежали сборники стойко популярного на Западе Евтушенко, а также Симонова. Я почитала свои стихи по-русски, Кен — в переводе. Слушатели во время чтения могли следить глазами за текстом по двуязычной книжке, которая в количестве пятидесяти экземпляров была специально подготовлена для моих выступлений. Некоторые просили прочесть особенно понравившиеся стихи дважды. Несмотря на моё к нему отношение, перевод зажил самостоятельной жизнью. Возник разговор о переводе. Мой муж прочёл по-русски «Горные вершины спят во тьме ночной» и сказал, что существует мнение, что лермонтовский перевод лучше оригинала. И тут кто-то из слушателей начал читать Гёте по-немецки. Другие принялись подсказывать слова, зазвучал целый хор голосов. «Не знаю, как по-русски, — сказал пожилой господин, — но по-немецки это прекрасно. Такие звуки, что, кажется, будто воздух дрожит».

Глядя на всё это, я испытывала смешанное чувство радости и досады. Радости от того, что весьма пожилые люди регулярно собираются вместе и с великим воодушевлением говорят о литературе, читают стихи. А досады от того, что наши старики вынуждены вести совсем другую жизнь. Им не до стихов. Как, впрочем, и людям помоложе. Вообще, в Англии и Шотландии я столкнулась с тем, чего давно не нахожу дома: там многие читают вслух — стихи или прозу. Мой немолодой друг, у которого мы с мужем жили в Лондоне, снял с полки клеенную-переклеенную любимую с детства книжку Поттер и принялся читать вслух сказку, которую знал почти наизусть. Читал, по два раза повторяя каждую фразу и приглашая меня разделить его восторг. «Вы только послушайте как это звучит! Только вслушайтесь!» Однажды он принёс и положил передо мной несколько сборничков своего любимого поэта Дилана Томаса: «Я хочу подарить Вам эти книжки». И Джон принялся читать стихи наизусть и из книг: «There is nothing left of the sea but its sound,/ Under the earth the loud sea walks…»3 . Он часто с наслаждением декламировал Киплинга, весьма активно посещаемую страничку которого, делает в интернете. Его дочери постоянно читают стихи своим маленьким детям. Наш знакомый из Ноттингема — историк и преподаватель университета — с удовольствием читал стихи по-немецки. В «самой читающей стране в мире» — в России — я давно уже не нахожу ничего подобного. Правда, и в Англии жалуются на то, что поэзией мало кто интересуется, что детям мало читают, что они почти не знают своей классики. Наверное, это тоже правда. Тем не менее тот же Кен Кокбёрн, являющийся сотрудником Шотландской библиотеки поэзии, рассказал, что библиотека сделала для школьников компакт диск, на котором современные шотландские поэты, помимо собственных стихов, читают классику. Неизвестно, велик ли спрос на этот диск, многие ли школы его заказали, но важно, что программа по созданию таких дисков существует. И хорошо, что поэты читают не только собственные стихи, но и старую поэзию.

Эдинбург весьма экзотический город. По улицам бродят ведьмы, которые не только весело пугают прохожих, но и невероятно красиво произносят разные колдовские заклинания. И при этом ещё делают свой маленький бизнес, ловко торгуя очередной книжной новинкой с рассказами про ведьм и ведовство.

А в другом месте мы оказались очевидцами публичной казни с пытками. На одной из площадей Эдинбурга милая девушка стегала длиннющим кнутом двух волонтёров из публики — отца и сына, которые вызвались испытать на себе средневековую экзекуцию. Они так вошли в роль, что, хотя бич пролетал на корректном от них расстоянии, пытались издавать звуки, похожие на вопли. Но меня не столько поразила казнь, сколько превосходная дикция юной экзекуторши, которая ещё до казни очень живо поведала разные исторические байки. Много ли в нашей стране массовиков-затейников (а ведь именно этим она занималась), так владеющих речью?

За две недели в Великобритании я особенно остро почувствовала, как мне надоел наш новояз с его «чисто-конкретно, типа того, озвучить и по жизни». Как хочется услышать настоящую русскую речь. Есть в России замечательная газета для школ «Первое сентября», которая, как сама, так и с помощью своих приложений, многое делает для того, чтобы вернуть стремительно исчезающую культуру. Но подобным изданиям противостоят куда более мощные силы — в первую очередь телевидение и радио. Я с ужасом смотрю на юных потребителей попсы, говорящих, жующих, целующихся, спящих с наушниками в ушах. Что с их душами? И есть ли у них душа? Или давно отлетела, не выдержав шумовой агрессии? Шум — тотальная проблема. В Англии тоже немало магазинов, особенно молодёжных, где гремит музыка. И всё же масштаб не тот. Улицы свободны от звукового мусора, которым полна Москва. Вас никто не имеет права поливать музыкальными помоями из окон и с балконов. А если кто-то и посмеет, есть возможность пресечь. Работает закон.

Перед началом моего чтения в Пушкинском клубе в зал забежал потерявшийся щенок, которого, как мы узнали из надписи на ошейнике, зовут Тоска (видимо, хозяева — любители оперы). Тоска весело обнюхала всех присутствующих, а присутствующие в свою очередь немедленно занялись устройством тоскиной судьбы. Никому и в голову не пришло прогонять собаку. Была одна объединившая всех забота — найти хозяев. Позвонили по трём указанным на ошейнике телефонам. Никого не было на месте. Сообщили на автоответчик телефон клуба. Где-то нашли поводок и, извинившись перед гостями за некоторую задержку и за то, что, вопреки правилам, телефон во время чтения останется включённым, начали вечер. Умный телефон позвонил только во время перерыва. Хозяева нашлись, и одна из ведущих вечера вызвалась отвести Тоску домой, благо дом был рядом. Правда, это заняло больше времени, чем она предполагала, и второе отделение пришлось начать без неё. Тем не менее, всё кончилось благополучно. Но я поинтересовалась, что пришлось бы предпринять, если бы хозяева не нашлись. Мне сказали, что самый простой путь — доставить собаку в полицию. Сочетание «собака — полиция» прозвучало для моих ушей устрашающе, но меня уверили, что в полиции прекрасно обращаются с животными, и найти хозяев или отвезти собаку в приют — прямая обязанность полицейских. И здесь работает закон. Вообще, нормально, как любят говорить в нашем ненормальном государстве, где полно не только бесхозных собак, но и бесхозных людей. Правда, музыки много, если то, что гремит и стучит на всех перекрёстках, можно назвать музыкой.

Когда я вернулась в Москву, меня часто спрашивали, как я отдохнула. Я не отдохнула, а устала — от выступлений, общений, перемещений. Если я и отдохнула, то от некоторых особенно назойливых свойств нашей жизни. Правда, отдыхать от них опасно. По возвращении трудно привыкать. Ведь возвращаешься из страны, где непрерывно говорят «thank you» и «sorry», в страну, которая встречает тебя в аэропорту ледяным: «Женщина, проходим».

«Во, жиды приехали», — услышала я в зале, где пришлось долго ждать чемоданов. Это разговаривали подвыпившие носильщики, которые тоже ждали наших чемоданов, собрав все имеющиеся в наличии тележки. «Откуда ты знаешь, что это жиды?», — спросил напарник. «Ясно, что жиды. У них по всему миру родственники и знакомые. Вот они и шляются». «А ты, случайно, не жид?». «Не, я с Кубани» «А какая на Кубани река?» «Дон» «Прости, Олег, — с трудом собирая слова, произнёс тот, кто оппонировал Олегу, — но Дон и Кубань — совершенно разные вещи». «Ты чего? — настаивал Олег, — Дон, конечно». «Прости, Олег, — продолжал оппонент, — но Дон и Кубань — совершенно разные вещи. Дон и Кубань — совершенно разные вещи. Ты уж прости, Олег…». Поняв, что разговор обещает быть долгим и трудным, я пересела в другой конец зала и развернула газету. Но и газета не стала утешением, поскольку я наткнулась на какую-то книжную рецензию, которая являла собой сплошные ужимки и прыжки, ёрничанье и желание задеть побольнее. Слава Богу, что захватила с собой из Лондона пятничный номер «Independent» («Независимой»), с приложением, в котором публикуется огромное число рецензий на спектакли, фильмы, концерты, книги. Их интересно читать даже тем, кто не смотрел спектакля, не посещал выставки, не слушал концерта. Нет, вовсе не все рецензии хвалебные. Много критики, но мотивированной и корректной. Пишет не «отвязанный» юнец (хотя у нас уже и не юнцы так пишут), а владеющий материалом профессионал. В Англии тоже полно таблоидов и жёлтой прессы. Но разница в том, что существует периодика, которая держит марку и ни при каких условиях не опустится до дешёвки. Есть пресса, где качество гарантировано.

Конечно, в стране, где тебе не гарантируют ни жизнь, ни здоровье, ни безопасность, качество прессы, может, и не самый главный вопрос, но дело в том, что всё взаимосвязано. И хаос в одном неминуемо порождает хаос в другом.

Часто вспоминаю узкую дорожку в Лондоне вдоль длинного канала, где мы однажды вздумали прогуляться. Оказалось, что это — любимая трасса велосипедистов. И каждый раз, когда мы делали шаг в сторону, чтоб пропустить велосипедиста, тот или благодарил или растягивал губы в благодарной улыбке. Мы уже совсем размякли от умиления, когда вдруг идущий нам навстречу молодой человек резко остановился и поднял голову. На парапете моста над нами сидела стайка милых мальчиков, которые развлекались тем, что смачно плевали на голову прохожим. Нам повезло, а молодому человеку не очень. «Нет, не надо умиляться, — подумали мы, — везде есть и хорошее и дурное, важно только, чего больше». Интересно, какие слова и междометия произнёс в сердцах пострадавший (а у него изо рта вылетало множество каких-то произносимых под нос шипящих и свистящих). Что в этом случае произнесли бы в России, гадать не надо. Это так же плохо поддаётся переводу, как стихи.

———————————————————————————

1 Я знаю дорогу.
Лестницу, ведущую вверх и вниз.
К саду перед домом и позади него.
Я знаю, где спрятаться от дождя.
Я знаю, что за стеной, за углом, через дорогу.

2 О, я поднимался на вершину
И смотрел на пустоту внизу,
Я был свидетелем многим чудесам,
Которыми способна одарить только любовь.

3 Ничего не осталось от моря, кроме шума,/ Там под землей шумно волнуется море.

Я решил блеснуть и выдать спич.
Кстати, спич — это не только речь, но еще и спичка мужского рода. Ча! Один спич, один огонь, один красный цветок (или синий) — на кухне. Цой пел там….. Так вот, роман товарища Нилина огромен, к тому же, я коснулся лишь ч.1, а там — еще и километры и километры по степи чужого воображения.
Вы ведь представляете, вы — в чужой голове! Это необыкновенно! Все равно, что «One who waits». Он же жь тоже сидел в своем колодце, выжидая.
И вот — о чудо!
Он — в чужой голове.
Ча!
Что же сказать вам, братцы? И читал я, и ждал, и ждал. Я понимал, что ночь, и ночь мне сейчас даст ремня. Потом, когда по мозгу моему уже бежали тараканы, я понял, что все — всерьез. И вот, я побежал за ними, и несколько штук раздавил сразу же.
Потом — Ча! — очень большого, о длинных усах.
Тж!
Тж!
тЖ!
Тж!
Все меньше и меньше тараканов.
Но один, бес, ушел куда-то за поворот извилины. Я вбежал туда, и по мне стали стрелять лучи. Я увернулся, а он — под диван, а там — кусочек шоколадки.
Бля-я-я-я-ядь! Вот, в чем дело! Сластена!
Ча!
Я понял, что все кончено, и пора писать рецензию.

О чем роман? Об инопланетянах. Их было много, и они были гады, и у них были роботы, и был один робот, которого главный герой в конце романа ударил по яйцам!
О=ё=ёйй!
Представляете, какой пассаж! Железные яйца! Наверное, это — жуткая боль. О, май гад!
Инопланетяне уничтожили почти всех людей. Оружие у них было ничего, без особого пафоса.
Но зато, у главного героя жена была на пятнадцать лет младше его самого! Вот, где авторский подход. Эх, как легко о мечтах-то узнать! Вот ведь, роман — часто — и сам человек.

В принципе, и все.
Теперь — об основном. Я, знаете, тоже люблю, когда девушка молодая. Я хотел тоже роман написать и эту самую свою мечту там изобразить. Это ж как хорошо. Ты уже весь волосатый, будто обезьян, и голос грубый, и в легких столько сажи, что можно котел отопления покрасить, а она — молодая, свежая, гладкая.
Эх!
Словом, я, было, взялся писать роман о том, что: однажды я посмотрел фильм «День Независимости», и это мне жутко не давало покоя, и я уже был готов писать авторскую интерпретацию, как вдруг позвонили с работы. Я — железнодорожник. Нужно было ехать, шпалы выпрямлять. Ну, я и поехал. Взял с собой блокнот, чтобы текст записывать, но в начале смены мы так нажрались, что я тотчас и забыл о том, чего желал.
А то бы, знаете, я ведь еще ничего мужчина. Я тоже могу про инопланетян настрочить.
Словом, роман — в стиле си, в стиле романов про инопланетян на полках магазинов, а значит — ништяк.
Читаем!

Аристарх Нилин

Зашел в читальню, где и был обстрелян …
(В.Вишневский)

И было мне видение. И был мне Голос. И Голос сказал:
— Иди и смотри.
И я ходил и смотрел…

***

КОШКА
Ник уже говорит о многом. Хотя бы о том, что скрывается под ним женщина вполне определённой натуры и характера. Читать Кошку интересно. Более того – читать Кошку полезно. Во всяком случае, я почерпнул кое-что о женских взглядах на жизнь. Два необходимых для меня условия приемлемого чтения – хороший язык и интересная тема. То, о чём пишет Кошка, мне интересно. Такую литературу я предпочту душераздирающим описаниям красот среднерусской полосы или игре в «Зарницу» на Тау-Кита, где вместо деревянных калашниковых применяют шмайсер-бластеры. Спазма в груди это у меня не вызывает. Что же касается языка — им она владеет прекрасно. Без хорошего языка, те, зачастую незамысловатые сюжеты кошкиных работ, рассыпались бы как песчаные домики.

Немалая доля того, что я прочитал, посвящена Героине, выступающей в разных ипостасях, но обладающей целым рядом единых признаков. Это всеми любимый тип женщины, стремительно несущейся в экспрессе от станции «Лолита» до станции «Мадам Грицацуева» и пока ещё находящейся в первой половине пути. Она обладает сразу тремя замечательными качествами: хороша собой, бесспорно умна и бесконечно несчастна. Личная жизнь у неё безнадёжно и непоправимо неустроенна. Таких очень хочется на первом этапе посадить на колени и пожалеть, что, впрочем, не исключает того, что на следующем их захочется придушить. Подобного рода литература от Набокова до Петрушевской, Ерофеева и Полякова, прежде всего подкупает сходностью ощущений героя и читателя. Может быть для кого-то это литпопса. Я так не считаю. Это та самая жизнь, в которой мы все барахтаемся с переменным успехом. Правда есть одно коренное отличие в подаче материала. Мужская литература этой тематики посвящена в основном, размышлениям добропорядочной супруги (шлюхи в душе!), как бы половчее дать инструктору по туризму в задней комнате туристического лагеря, среди рюкзаков, лыж и пустых бутылок, пока муж у костра поёт песни Клячкина. В женской литературе всё, как правило, с точностью до наоборот. Если автор стремится избежать подобных поворотов сюжета и пишет только о «чистом и прекрасном», то без занудства и пошлости (не путать с пошлятиной), ему редко удаётся обойтись.
Однако интересы Кошки простираются шире той упрощённой схемы, которую я вам нарисовал, что я и попробую сейчас продемонстрировать:

(Примечание: для чистоты ощущений — в комментарии не заглядывал. Во время написания ни одно животное не пострадало.

Отчаяние

http://zhurnal.lib.ru/k/kolywanowa_m_a/fox.shtml

Могу себе представить, чему было посвящено «серьёзное вполне совещание», если на нём думалось о таких вещах. Героиня рассказа — Лиса. Наша. Типичная представительница средней полосы. В детстве я обожал книжки, в которых героями были звери. Умные, думающие как мы и говорящие по-человечьи. Черепахи Костенурки и оленята Бемби… – спите спокойно, дорогие товарищи. Здесь проблемы совершенно другого рода. Недетские.
Бежит лиса, объявленная вне закона. Плачет, да жизнь свою невезучую перебирает. Детишков не сберегла и самой уйти непросто.
Вот… в принципе и всё. Такой вот сюжет. Только мысли он всякие навевает.
Не о лисе, мне показалось, писал автор – о нас.
О той тонюсенькой прослойке, которая отделяет нас, благополучных и цивилизованных, от условий, в которых мы превратимся в лис. Лиса-чеченка, лиса-израильтянка, лиса-ирландка, лиса-мусульманка, лиса-христианка… и будем бежать точно так же, повинуясь древнему инстинкту. А сзади стая… кто из интереса, кто из чувства долга, кто из жажды крови…
Тогда остаётся только одно – вцепиться в горло. Хоть один – да мой.
Как и сделала лиса.

Звонарь
http://zhurnal.lib.ru/k/kolywanowa_m_a/zvon.shtml

Обозначено как философия.
Я бы сказал, что здесь есть некий философский подтекст. Интересна, сама по себе, попытка женщины взглянуть на мир с мужской колокольни. Мне кажется — получилось. Удалось дистанцироваться от цехового и родового братства.

… Итак – стоит себе мужик в автомобильной пробке и думает о житухе и работе.
Зелёный – пробка кончилась, поехали. Колокольня по пути. Мешают заразы, звонят каждый день. Всё.
Только второе я, неощутимое и молчаливое, при виде колокольни и звоне наполняется восторгом и радостью. Но об этом никто не знает. Даже он сам.
Достаточно для небольшого рассказа? На мой взгляд – вполне.
Заодно можно прикинуть и своё место в жизни и Марка Твена вспомнить «Путешествие мистера Стормфилда в рай», где мистеру показывают величайшего полководца всех времён и народов, перед которым померкли бы и Александр и Ганнибал. Только он сам об этом не знал. Потому что всю жизнь чинил башмаки.

Коллективный Кустурица и все-все-все…

http://zhurnal.lib.ru/k/kolywanowa_m_a/cats.shtml

Посвящается окружающей среде, себе, животным, родным и близким.
Писать о родных животных вообще трудно. Надо помнить, что простое упоминание имени Пусика или его милой привычки чухать лапкой за ушком, ни у кого, кроме хозяина, ровным счётом ничего не рождает и слезы не выжимает. Тон повествования в таких случаях рекомендуется отстранённо-соредоточенный. Пусть читатель сам увидит и разберется, какое чудесное существо описывается. И уж тогда пусть пищит от восторга или капает на монитор слюнями зависти, потому что не у него такое счастье бегает по квартире. Вот при таком подходе получается то, что можно читать, что не вызывает тошноты и сострадательного отношения к автору докатившемуся до зверофетишизма.
Здесь, кажется, произошло. Поскольку сюжета практически нет, то рассказ получился именно за счёт верно взятого тона повествования.

Правила игры

http://zhurnal.lib.ru/k/kolywanowa_m_a/shoco.shtml

Пронзительная вещь. С первых строк.
Здесь уже фигурирует та самая Героиня, о которой я говорил вначале. Холодно-снисходительная, умудрённая опытом и всё равно – беззащитная. Беззащитная от своей женской натуры и природы.
История кинематографична. Такое ощущение, что подруги разговаривают под прицелом камеры, да и сюжет развивается в соответствии с законами жанра. А почему бы и нет? Ведь где-то такое происходит? История Золушки бесконечно повторяется в разных вариантах. Правда и сама Золушка другая, да и Принц несколько «сериальный». Все сногсшибательно умны, красивы, богаты и обаятельны.
И лишь в финале Автор приоткрывает нам то, ради чего эта история и написана. Очень ранимое и очень личное. А что… – прочитаете сами.

Соблюдение формальностей

http://zhurnal.lib.ru/k/kolywanowa_m_a/formdoc.shtml
Очень сильная вещь. Пожалуй, самая сильная из того, что я у Кошки прочитал. Хорошая мистика. Не та, где толпами бегают немытые нетопыри, а та, которая окружает нас постоянно и ежедневно. Автор напоминает нам о ней и даёт повод задуматься… – что происходит с теми, кого мы убиваем? Убиваем словом, взглядом, отношением. И с теми, кто убивает нас? Подтекст достаточно хорошо зашифрован и с первого раза мне даже не удалось понять кто есть кто. Кто за «красных», кто за «белых». Перечитал, понравилось ещё больше. К сожалению, так уж мы устроены что не видим себя. Видим только когда смотрим в зеркало. А оно у нас кривое. Оттого и собственная физиономия и поступки имеют далеко не тот вид, который у них на самом деле. И нет рядом ангела-хранителя, который мог бы остановить и показать что ты есть.
Но ведь и у каждого ангела должен быть свой ангел…
***

Такие впечатления от прочитанного…
С Новым Годом Кошка и все-все-все…

О-о! «Утренний секс»

Сеть у меня иногда ассоциируется с сеткой. В детстве мы жили в деревне. И там между огородами была сетка. Там жили бабушка, дедушка, а также мой большой приятель — парень, который щас живет в Тольятти и работает на ВАЗе. Иногда он звонит и говорит:

Вначале, разумеется, предоставим слово главной героине:

«Я много ревела, грызла полку, копошилась, стонала и накручивала себя. Моё прошлое было туманным и непонятным, а будущее – безутешным и мрачным. Что, если меня и через месяц, и через год не купят? Что, если меня никто никогда не прочитает? Неужели я так и буду вечно гнить на противной полке этого дурацкого Книжного Магазина, гори он вместе со всеми покупателями оранжевым пламенем!? В результате я не испытаю никаких новых ощущений… не случится чуда, и я никогда не попаду в человеческие руки… а уж про Библиотеку вообще забудь, глупая Книжулька… и превращусь я во флегматичного меланхолика по имени Учение Храма, который на самом деле зануда, пофигист и лузер…».

Что вы знаете о книгах, уважаемые читатели?
Ну, печатаются издательствами, продаются в магазинах, пишутся авторами… бывают занудные, бывают увлекательные…
Еще у них обложки разные… Переплеты там, картинки.
И никого, заметьте, не волнует их внутренний мир!
Самое глубокое, до чего читатель может дорыться – авторский замысел. Обнаружив его, он совершенно искренне полагает, будто понял Книгу.
Как это по-человечески… Не поговорили толком, не разобрались – извлекли пользу, захлопнули, и сразу на полку.
А если Книга представления не имеет о том, кто ее автор, и чего там понаписано внутри нее?
И как вы можете говорить, будто поняли Книгу, если не знаете ничего о книжных проблемах, о философских вопросах, поднимаемых уже не одним книжным поколением, а также о личных исканиях Книги и ее душевных муках?
Словом, если вам, уважаемые читатели, загорелось познакомиться поближе с этими интереснейшими существами – недурно было б узнать, о чем думают Книги, стоя рядком на полке вашего серванта.
Как это сделать? Очень просто: вот вам история от первого лица. Исповедь книги по имени Любовь Без Условий изложена со всей достоверностью в произведении Алексея Самойлова «Я – Книга».
Другого такого шанса не представится: Книга сама, не дожидаясь, пока читатель с ней заговорит, делает шаг навстречу.
И кто бы мог подумать, что у Книг такой увлекательный внутренний мир?.. Автобиография Любви Без Условий заставит побледнеть какой угодно людской экзистенциальный экшен.
Прочитав «Я – Книгу» только и начинаешь понимать, какой на самом деле смысл у слова «самопознание»…
Попробуй познать себя, когда стоишь на полке магазина, целиком завися от воли загадочных людей! Ведь, по слухам, только читатель может рассказать тебе тебя самое. А кто это такой – Читатель?..
Сколько легенд сложено в книжном мире о божественных Демиургах-Типографах, всемогущих Читателях и непонятных Авторах!.. Но разве можно верить всему? Как разобраться в тонкостях натурфилософии, когда ты – всего лишь молоденькая наивная книжка, которой три дня от выпуска?
Да, любой путь к себе нелегок.
На этом пути с тобой могут произойти самые головокружительные приключения, и повстречаться самые разнообразные Сущности.
Мы все идем к себе, и все мы рано или поздно понимаем, что у нас внутри написан Текст. О чем?
Конечно же, о вечном.
О любви без условий – которая есть Вера, об Учителе, который вовсе не похож на карающего бога, о предательстве, которого нет, и о прощении, которое бесконечно.
В каждом из нас записана эта извечная евангельская история – и она превращает нашу душу в Откровение. Откровение от Тебя.
А, значит, путь главной героини к ее собственному содержанию близок каждому, — и читателям, и авторам, и типографам, и всем прочим.
Потому аналогии у вас, уважаемые читатели, могут родиться самые неожиданные.
Да и так ли уж далек мир Книг от нашего, человеческого мира? Разве одни только Книги задаются вопросом смысла жизни?..
Может ли книга спасти человека, как это сделал Спаситель, и нужно ли её при этом читать?..
У этого вопроса может оказаться удивительно простая разгадка.
Посему вовсе не лишним будет ознакомиться с одной необыкновенной историей одной обыкновенной Книги; а заодно узнать, что думает о вас ваш Жесткий Диск, Открытка, Журнал и прочие Предметы, чье мнение обычно вы незаслуженно обходили вниманием.
Но, предупреждаю – будьте осторожны при чтении! Вдруг, в то время как вы читаете книгу, кто-то… читает вас?

А прочесть можете здесь:
http://www.proza.ru/texts/2007/05/16-300.html

Вопреки своей привычке, решил поиграть в объяснялки. Будучи апологетом примитивизма в литературе, я привык изъясняться просто, а потому по ходу дела был слегка удивлен тому, что девяносто процентов людей менее всего понимают простое. Ни хрена не понимают, одним словом. Хрен что понимают. Вот как здесь — ни хрена не понимать и хрен что понимать — это, в общем-то, просто и означает одно и то же, но я и сам хрен что понял в собственной мысли.

На самом деле, понятие это несколько шире. Это так же, как наличие мальчиков-хоп-хоп-хип-хип-хтмл, которые сами не могут, но и другим не дают своей суетой.
С одной стороны, тебе нужно сосредоточиться и задуматься, а тут рядом кто-то подпрыгивает и пылит.
Но о последних мы еще не говорили.
Понятие «айбол», конечно, старовато, но не грех и его вспомнить, ибо оно часто употребляется в северных регионах.
Перванах и айбол — одно и то же. Но Перванах особенен тем, что живет в сети и там производит свои высеры — здесь нет разницы, чем эти высеры являются. Будь то рассказом на 2 листа, или созданием нах-концепта, тоже, надо сказать, небольшого объема.
Для стороннего, не просвещенного обывателя, и перванах может показаться интеллектуалом. Это потому, что перванах гораздо чаще, чем настоящий автор, старается блеснуть терминами.
Постоянно используются: имена философов, слова типа «экзерсис», модные фишки, еще хуй знает что. Об «имхо» говорить не буду — это особенный глист.
Перванахи могут помещать на своих страницах витиеватые изображения, которые якобы что-то обозначают.
Если почитать ленту переписки перванахов, то, с виду, может показаться, что ты наблюдаешь сходку умников. Но, зайдя туда, тотчас понимаешь, что к чему.
Если ты делаешь что-то большое, глобальное, то первая реакция: — не замечать
Вторая:
— сказать что-то типа уп-сс.
Плюс, перванах может добавить, например: +1.
Что это значит, я не знаю.
О матерных перванахах: настоящих мастеров непрозрачного слова почти нет. Если ж и есть авторы, у которых мат по делу, или много мата — и все — в стиле, то их единицы (Юрий Слабоумов. Кого еще вспомнить? Поэт Ижыцин как-то был на СИ….) Так вот, все остальные Перванахи очень, как будто, некисло отрываются на литпроме, удаве, подонках, но хули толку? Сегодня типа и весело, а завтра — забыто. Хотя иной цели и нет.
Почему ж, вопрос, их так много, айболов и перванахов? Ответ прост — в более серьезные дисциплины не полезешь — там мозги нужны. Сделать что-то, помимо пиздабольства — тоже мозги нужны. Сочинять же рассказики — стишки по страничке и коллекционировать количество сообщений — мол, у кого больше, тот и звезда — это как раз то самое.
Конечно, есть еще нах-айбол-критики, особенно фантастические. При чем, после первого же высера вокруг роиться столько мух, что я и подходить боюсь. Тут, оказывается, в фантастике главное — правильно описывать типы космических кораблей, инопланетян, правильно мешать в одной кастрюльке орков и авторских персонажей и т.д. Для меня вообще тема орков — это заподло, но, вот, фант-перванахи занимаются этим всерьез. Но это уже другой тип — это ладжь-перванахи, люди, мысльюдрочащие.
Все виды перванахов в жизни, чаще всего, люди заурядные. В сети же у них есть все шансы себя показать, нах-покомментировать, сказать «имхо», катнуть очередную дебильную историю, начинающуюся, как правило, с чьего-нибудь вопля:
-А! — прокричал Джон.
-У-у-у-у-у! — прокричали орки.
После этого история возвращается назад, и т.д. и т.п.
Когда такие вещи критикуются, особенно — на конкурсах типа БД, это грустно, потому что это недостойно критики. Впрочем, перванахской критики — возможно. Отчего ж, blya imho, и нет? Я ж лично, не вижу никакого резону помнить имена даже самых известных перванахов. Тем более, что у них то и дело происходит ракировка.
Нах-ракировка — это тоже такая штука. Приходит новый нах-айбол, с воплем — мол, я! Я!
Посещает все подряд форума, и всем говорит: Я, нах! Я, нах! Потом, спустя некоторое время, все угасает, и люди вспоминают: а где же, blya imho, Вася, где же, blya imho, Вася? Но, только забыли мы про Васю, вот он и Петя.
Причина ж здесь проста: людей, потенциально способных на что-то серьезное в литературе, не так уж и много. На пути от написания до издательства проходит достаточно долгий срок. Выходя в Интернет, автор надеется найти похожих на себя людей, пообщаться. А вместо этого, находит кучи хозяек, оторвавшихся от пирожков, чтобы написать новый нах-стих, лузеров-онанистов, осуждающих таких же онан-айбол-лузеров, обсуждающих цвет ника и наличие у орков лазера, постшкольников, у которых на фоне окончательного заволосения стоит на стихи/прозу, старых стихоплетов, у которых лира льется на фоне отклонения в половой ориентации и проч.
С одной стороны, выход один — сказать, что нехуй мне тут делать, и продолжать заниматься делом.
С другой стороны, айболы сети — если их объединить в одну кучу — это целый pattern, который может залить что-угодно и где-угодно. Тем более, что ладжь-перванахи, порой, издают по-многу книг, тиражом 2-5000 экз., которые за просто так никто не читает. Но эти книги, будучи раскиданными по пространству Руси-матушки, как будто и фон какой-то нах-автору задают. Зайдите в магазин. Откройте любую из них. 90% начинается воплем.
-А! — прокричал Джон.
-У-у-у-у-у! — прокричали орки.
Понятно, что лучше не париться. Тем не менее, знание — сила.

Кто такие айболы
Элтон Иван

«…С любимыми не расставайтесь,
Не зная покоя в постели,
И весь Новый Год провтыкайте
В гондоне, подвешенном к ели… »
(с) Мубышъ-Жыхышъ, «Что-то не так».

Мубышъ-Жыхышъ — автор, о котором я просто обязан был написать, потому как более стильной, эстетичной и натуральной чернухи я в современной литературе не встречал. Да и вообще не встречал, если честно. Разумеется, данный автор не рекомендуется к прочтению тем, кто воспитан на Винни-Пухе, Крошке-еноте, Ежике в тумане и прочих добрых и жизнерадостных зверушках от искусства. Впрочем, предупреждение зряшное — крошки-еноты не потянут и двух строчек из Мубыша. В каждом человеке есть лимит восприятия чернухи — кому хуй чернуха, а кому пизда; кому червяк в яблоке, а кому в жопе; кому нож в животе, а кому топор в голове и т.д. Исходя из этого, по мерке своей, каждый волен подобрать себе самого чернушного из натуралистов. Многие в этом плане уважают Сорокина, но я лично не знаком. Когда прочитаю, поделюсь. Для меня номер первый — Мубышъ Жыхышъ.
Некогда некая девочка-психоаналитик сказала не буду говорить о ком: «Он ходячее подсознание». Так вот, Мубышъ — это не просто ходячее подсознание, а агрессивное и воинствующее подсознание. А что может быть страшней подсознания? Люди веками по крохам, по крупицам, по чайной ложке собирают все, что есть хорошего в них и окружающем мире, оформляют это виде библий и жизнеутверждающей беллетристики, а загляни кому-то в нутро, а там — та же чернуха, что и тыщи лет назад. Будто и не было никаких библий и львов толстых. Поэтому внимательные взгляды в человеческое нутро не есть самый популярный литературный жанр, а исследования подсознания в литературе негласно табуированы, как вредные. Мастерами жанра считаются люди, рискнувшие хоть по кочкам проскакать в болоте подсознания, вроде Кафки и Цвейга, ну, или товарищи, видящие кайф в том, чтобы плюнуть слюной в лицо истеблишменту. Истеблишмент тоже любит, когда ему плюют в лицо остроумные хулиганы, вроде Уэлша и Паланика, а потому любовь здесь взаимна и взаимовыгодна. Рискну предположить, что рассказы Мубыша — это даже не плевок в лицо кому бы то ни было, а скорее полное окунание благообразного читателя в отхожее место собственного подсознания.
Как и любой настоящий чернушник, Мубышъ остроумен, лиричен и красиво излагает. Одна девочка, не та, которая психоаналитик, а еще одна, как-то заявила, что язык Мубыша вязкий, читать тяжело, как будто ноги из болота выдираешь. Есть немного, но, с другой стороны, разве Федор Михайлович не вязко пишет? А этот, Умберто Эко? Там пока до всех этих маятников и роз доберешься, рак мозга можно заработать. А любимый всеми нами Набоков? Лолита, свет моей жизни, огонь моих чресел. Не всем же быть такими простыми парнями, как Хемингуэй и Ирвин Шоу, кто-то должен писать и сложно. Мубышъ пишет сложно.
И депрессивно. Очень трудно прочитать несколько рассказов Мубыша за один присест. В чернухе тоже есть свои законы жанра и собственная предсказуемость — если, к примеру, во первых строках Мубышъ описывает красивые девичьи ноги, то, прочитав предыдущие рассказы, можно догадаться, что во последних строках некто эти ноги отрежет, зажарит и съест. А не просто изнасилует девушку или заставит ее сделать аборт, как это принято в жизнеутверждающей массовой беллетристике. А вот, если в рассказе Мубыша фигурирует какой-нибудь зверь, например, собака или кошка, то этого зверя не просто убьют, зажарят и съедят, как принято в жизнеутверждающей массовой беллетристике, а непременно изнасилуют или заставят сделать аборт. В этом вся сложность, но это сложность незнакомого вам жанра, потому как уверяю вас — ничего подобного вы никогда не читали. Кому читать не рекомендуется, я уже говорил выше. А кому рекомендуется? Ну, прежде всего, рассказы Мубыша рекомендуются в качестве терапевтического средства молодым начинающим писателям, которые полагают себя шокирующими натуралистами. Если вы вынашиваете мысль поразить кого-то своим шокирующим натурализмом, предварительно прочтите любой рассказ из списка ниже и подумайте, кого вы собрались напугать своими детскими поллюциями? Маму, папу и любимую девушку? Пугать вам, конечно, не возбраняется, и девушка, может быть, и полюбит в вас зверя, но имейте в виду — она ведь после вас может случайно встретить Мубыша, и ваш внутренний зверь превратится в описянного плюшевого мишку. А во вторую очередь прочесть Мубыша рекомендуется авторам оптимистичной жизнеутверждающей прозы, чтобы те могли реально оценить свои силы — способны ли они бороться с подобными чудовищами подсознания или только мыльце варить?

Ниже приведен неполный список собранных мною по сети рассказов Мубыша Жыхыша:

Пассажиры
Желудь
Счастье
Струны
Холодец
Граница
Граница (часть вторая. Статуи)
Граница (III). Струны
Квинтэссенция
Доктор Фердинанд
Alky Park
Легенда о летающей лягушке
Птеладон
Заборчик
Хризантема
Две собаки
Polly Wants A Cracker
Бисер и свиньи
АЦИНВОКОМС
Про человечка
Анализатор
Дар тому, кто должен летать
Начало пути
Истина
Иллюзии

Прыг-скок
Прыг-скок 2 (…и еще раз про небо!)