Прекрасно помню времена, когда главным символом престижа считалась домашняя библиотека. Второе по престижу место занимал автомобиль… На фото «Библиотека всемирной литературы» (БВЛ) в 200 томах. В конце семидесятых ее при желании можно было запросто обменять на нулевой «жигули», стоивший с рук 10 тысяч рублей. На сегодняшний день эти книги — уже антиквариат, который, как все уверяют, постоянно растет в цене. Читать далее →
На прошлой неделе мой телефон поставили на прослушку. И записали один из моих разговоров, который в расшифровке выглядел следующим образом:
Я: «Не разбудил?» ОН: «Нет, но боюсь спросить, зачем ты звонишь…» Я: «Слушай, так как там насчет этой манды, которую ты нашел?» ОН: «Ох… моя помощница ее вчера уже пристроила…» Я: «Как так — пристроила? А ты куда смотрел? Я же на нее давно глаз положил!» ОН: «Ну, видишь ли… я был в Палермо, ну… по делам ложи… понимаешь?» Я: «А, ну да… и что?» ОН: «Я тебя уверяю, это было не бог весть что. Она казалась свеженькой, просто потому что ее отдраили как следует. Ты лучшего достоин». Я: «Свинья ты после этого». ОН: «Понимаешь, предложили кучу денег… прямо по телефону…» Я: «Ладно, с мандою все понятно. Проехали. Все с тобой ясно». ОН: «Ну хорошо, хорошо, я виноват. Мне нужны были деньги, и я сам велел побыстрее спроваживать все, что движется. Но ты меня сейчас простишь. Я тебе просто имя скажу. Джелли! Раз уж на то пошло, сдам тебе аж все тридцать. И Флоренция — твоя». Читать далее →
Казалось бы, творчество Джека Керуака изучено вдоль и поперек, вся его жизнь исследована и описана многими авторами. Но все же – и это радует – находятся люди, которым есть что добавить, есть что рассказать о Керуаке такого, чего мы не знаем. Знакомьтесь: Джойс Джонсон и ее новая книга “The Voice Is All: The Lonely Victory of Jack Kerouac”.
Эта книга практически не содержит текста, зато в изобилии содержит картинки. Нет, она не для маленьких детей. Нет, это не манга. Это чудесная, замечательная книжка о коте Саймона, которую нарисовал один британский художник по имени Саймон Тофилд. Многие наверняка видели на YouTube ролики под названием Simon’s cat: они нарисованы вручную и даже озвучены самим художником. Скажу честно, мяукать у него получается очень натурально. И кот там исключительный — это средоточие всех кошачьих качеств: он постоянно хочет покушать, царапается в закрытую дверь, чтобы недоуменно сидеть перед ней, когда она откроется, раздирает в клочья нужные бумаги… Читать далее →
Ви́ктор Бори́сович Шкло́вский (1893—1984) — русский советский писатель, литературовед, критик, киновед и киносценарист.
«Zoo, или Письма не о любви» основываются на частично выдуманной, частично настоящей переписке безответно влюбленного в Берлине Шкловского с Э. Триоле, сестрой Л. Ю. Брик. Несколько писем написано ею. Через некоторое время она станет известной французской писательницей и супругой Л. Арагона. Писать книги ей посоветует М. Горький, прочитавший её письма в «Zoo».
Быть подростком очень сложно, потому что постоянно находишься в состоянии неопределенности. Начиная с того, что ты не знаешь, кто ты. Ты уже не ребенок, это уж ты знаешь точно, дверь в мир детства ты закрыл сам, да и все вокруг подчеркивают, что «ты уже вырос». Да, но ты еще и не взрослый. Мир взрослых манит свободой и безумно страшит ответственностью. Да и все вокруг твердят, что «ты еще не дорос». И вот ты болтаешься меж двух миров, раздираемый к тому же предательскими внутренними бурями разгулявшихся гормонов. Они то возносят на пик эйфории, то швыряют в бездны грызущих комплексов, ты потеешь в холод и дрожишь в жару, и сам себя подчас не узнаешь. Что же нужно такой мятущейся душе? Как и в любой шторм, в любую революционную неразбериху, нужна, прежде всего, опора. Ею может стать что угодно: любимое дело, человек, который, не осуждая, сможет соприсутствовать рождению новой личности. А рождение в любом случае процесс сложный и болезненный. Потеряться в такое время легко, заблудиться в собственных метаморфозах, сгинуть, уйдя из детства и никогда не став взрослым…
Герой романа Уильяма Стайрона «Выбор Софи», начинающий писатель Стинго-Язвинка, типичный подросток двадцати двух лет от роду. Читать далее →
Раньше жили другие люди, они вели дневники, настоящие дневники, которые хранили их жизнь день за днем, как амбар хранит зернышко к зернышку. Жизнь эта подчас летела к чертовой матери именно из-за этих дневников. Нина Луговская — это пример того, как нелепо и безжалостно бывает время.
Сразу оговорюсь, книгу я не дочитала. Нет, совсем не потому, что она плохая, она восхитительна. Совсем не потому, что она безынтересна, она это слепок 30-х, достоверный и точный, а значит, достойный внимания. Совсем не потому, что она не попала в тональность моих вечеров, она лирически нежная, местами по-детски резкая, она живая, настоящая живая книга. Читать далее →
Если бы в этом был хоть малейший смысл — чего и в помине нету, — я был бы склонен посвятить мой неприхотливый рассказ, особенно если он получится хоть немного озорным, памяти моего покойного отчима, большого озорника, Роберта Агаджаняна. Бобби-младший, как его звали все, даже я, умер в 1947 году от закупорки сосудов, вероятно, с сожалением, но без единой жалобы. Это был человек безрассудный, необыкновенно обаятельный и щедрый. (Я так долго и упорно скупился на эти пышные эпитеты, что теперь считаю делом чести воздать ему должное.) Мои родители развелись зимой 1928 года, когда мне было восемь лет, а весной мать вышла замуж за Бобби Агаджаняна. Через год, во время финансового кризиса на Уолл-стрите, Бобби потерял все свое и мамино состояние, но, по-видимому, сохранил умение колдовать. Так или иначе, не прошло и суток, как Бобби сам превратил себя из безработного маклера и обнищавшего болвана в деловитого, хотя и не очень опытного агента-оценщика, обслуживающего объединение владельцев частных картинных галерей американской живописи, а также музеи изящных искусств. Несколько недель спустя, в начале 1930 года наша не совсем обычная троица переехала из Нью-Йорка в Париж, где Бобби мог легче заниматься своей профессией. Мне было десять лет — возраст равнодушия, если не сказать — полного безразличия, и эта серьезная перемена никакой особой травмы мне не нанесла. Пришибло меня возвращение в Нью-Йорк девять лет спустя, через три месяца после смерти матери, и пришибло со страшной силой. Читать далее →
В метро, когда поднимались по эскалатору на “Вокзальной”, Лерочка немного, всего на секундочку, затосковала – ощутила проводы, но тут же, увидев на эскалаторе белые рубашки и красные галстуки других счастливчиков, воспрянула духом, вспомнила – провожают не кого-нибудь, а ее, Леру Сорокину, и не куда-нибудь, а во всесоюзный пионерский лагерь “Артек”.
Жаль, конечно, расставаться с Сережей, с тетей Полиной – очень хорошо было с ними в Киеве, в другой раз бы ей сказали, что уезжать из Киева будет радостно и приятно, Лерочка бы не поверила – уж как она всегда ждала этих редких поездок в гости к киевским родственникам, как хорошо ей всегда было в Киеве, но сегодня… Сегодня Лерочка едет в “Артек”!
Тетя Полина шла первой, несла пакет с бутербродами, приготовленными Лерочке в дорогу. Рядом с Лерочкой шел Сережа и, как настоящий кавалер, нес ее чемодан…