Подробнее об условиях и целях конкурса, посвященного памяти писателя СЕРГЕЯ КАСЬЯНЕНКО
Пауки умеют предсказывать, но человек не умеет с ними разговаривать, и у него даже нет
Промежуточного звена для общения. Небеса пауков обширны, но боги в них не сугубые,
И ангелы их могут быть даже более жизнерадостными, и все — с сигаретами, а человеческие
Вывернуты, потому у пауков есть порядок, а людей нет и не будет никогда.
(фото Елены Блонди)
Подробнее об условиях и целях конкурса читайте тут
Во сне Колю Морщакова поедали какие-то белые тараканы.
Он вовремя проснулся.
И застонал. Из головы бил набатный колокол, от малейшего движения усиливаясь до трещин в черепе, глаза расходились в стороны. Рот пересох, на язык нагадила ворона. Или курица. А то и весь курятник.
Читать далее
«В конце XVII—XVIII веках в Эдо процветало абсолютно новое, противостоящее официальным канонам и полностью ориентированное на вкусы и интересы горожан направление «укиё-э», которое отражало жизнь простых людей, описывало сцены спектаклей театра Кабуки, а так же портреты его актеров. Утамаро рисовал с натуры, внимательно изучая свет. Прелесть летней ночи, нежность лепестков розы, блеск солнца, глянец воды, буквально все привлекало его внимание.»
Биография и гравюры художника
Серия, посвященная Борхесу
Серия, посвященная Борхесу
 
Город мрачный, пугающий, полный чудовищ. По улицам ходят горбуны и карлики, красавицы обезображены огромными родимыми пятнами, маленькие девочки исчезают среди бела дня и не возвращаются. И в XIX веке, и при советской власти, и в эпоху компьютеров и мобильных телефонов Чудов остается средневековым городом. Евгения Риц
|
Американец Рори Кертц (Rory Kurtz) — иллюстратор-самоучка. Его работы публикуются в Rolling Stone Magazine, ESPN Magazine, Phoenix New Times, Popshot Magazine, Miami New Times и т.д. Живет и работает Рори Кертц в Нью-Йорке.
— Увы, бедный Йорик! Я знал его, Горацио;
человек бесконечно остроумный, чудеснейший выдумщик; он тысячу раз носил
меня на спине; а теперь — как отвратительно мне это себе представить! У меня
к горлу подступает при одной мысли. Здесь были эти губы, которые я целовал
сам не знаю сколько раз. — Где теперь твои шутки? Твои дурачества? Твои
песни? Твои вспышки веселья, от которых всякий раз хохотал весь стол? Ничего
не осталось, чтобы подтрунить над собственной ужимкой? Совсем отвисла
челюсть? Ступай теперь в комнату к какой-нибудь даме и скажи ей, что, хотя
бы она накрасилась на целый дюйм, она все равно кончит таким лицом; посмеши
ее этим…
Фото:
Железный август в длинных сапогах стоял вдали с большой тарелкой дичи. И выстрелы гремели на лугах и в воздухе мелькали тельца птичьи
(Н. Заболоцкий)
Фазанов гнали под ружейные дула. Тяжко выбрасывались они из подлеска ракетами, рдяными ракетами, и ружья трещали по очереди, весело, звонко, будто вдруг заливалась лаем свора собак. Пучки белого дыма мгновение медлили в воздухе, потом нежно расползались, блекли, таяли.
На дороге, глубоко врезавшейся в лесистый отвес, уже стояла телега, нагруженная теплыми тушками; коготки были расправлены, и блестели глаза. Казалось, птицы еще живые, только обморочно обмякли под пышными мокрыми перьями. Будто отдыхают, будто спят на теплой насыпи мягких перьев, чуть подрагивая во сне.
…
Выстрел тявкнул под окном. И перебил ниточку, на которой держался ливень. Он обрушился на окна, он хлестал их ровными розгами. Свет на ковре погас. И глаза у старух погасли. Они сидели, вслушивались, и глаза у них стали, как вытащенная из воды галька: скучные, серые, сухие окатыши. И руки вцепились в руки как птичьи коготки, вцепившиеся в пустоту. И обе стали меньше, словно тела у них съежились под платьями.
(Вирджиния Вульф)
