Расшаталась нервная,
нервная система.
Выскочила бледная,
бледная экзема.
Или не экзема вовсе –
просто зимы длинные,
хоть и не холодные,
но страшные и тёмные.
Поступила милостиво
высшая инстанция:
для апреля выделена
тёплая каденция.
Выйдешь утром-вечером
по насущным надобностям,
поглядишь, заслушаешься –
позабудешь что-нибудь.
Где она, инспекция,
где она, милиция?
По небу летиция
птиция-синиция,
в руки не даёция,
девица-сестриция,
целый день поёция,
целый день свистиция. Читать далее →
***
Лампа дневного света, мигающая в подъезде,
естественная в совершенно другом контексте,
скажем, в стране, где ударник кричал на съезде,
что ударили, перевыполнили на двести.
Лампа напоминает о пытке светом,
о которой рассказывал (тут потерялась сноска)…
Действует на странный участок мозга,
который самостоятелен, независим,
который ни томографом не разведан,
ни в New England Journal of Medicine не описан.
Рондо, ворс одеяла, синие сны, дремота.
Лампа дневного, зимняя тьма и опять дневная,
страну порядка, налогов, страну ремонта,
с другою, прежней страной равняя…
с дальней страной на седой равнине,
где рады клею, музыке и рванине,
где забыл уроки, где было в ответ мычанье
где рассказы Кироги пугали меня ночами.
Измененье курса, я к новой земле притерся…
Лампа, неровность пульса, сигналы морзе.
С каждым днем жара становилась все сильнее. При таком пекле вести «Морскую корову» на веслах до нашего заливчика казалось нам делом изнурительным, и мы купили подвесной мотор. Приобретение этого механизма открыло для нас обширные береговые пространства, так как теперь мы отваживались уходить гораздо дальше, совершая путешествия вдоль изрезанных берегов к самым отдаленным пустынным пляжам, золотым, как кукуруза, или серебряным — будто месяц упал там среди нагромождения камней. Только теперь я узнал, что здесь вдоль берега на целые мили тянется архипелаг мелких островков. Одни из них были довольно обширны, другие же всего лишь большие скалы с пучком случайной зелени на верхушке. Читать далее →
Исторически-эмоциональный роман.Источником послужило житие св. Ольги.и летопись временных лет.Но муза автора больше уделила внимания чувствам персонажей, и проблемам,которые в несколько измененном виде волнуют мужчин и женшин до сих дней.Хороший русский язык ,стилизованный под старину ,но понятный современному читателю.Если Вам хотелось бы прочитать про русскую историю,и так же хотелось сопереживать героям,то этот роман для Вас.
После 12 лет можно читать для лучшего понимания истории.(Осторожно с именами,некоторые выдуманы автором)
——————
(саморецензия на рассказ «Опыт выращивания анчаров в северных условиях»
Когда-то я вычитал у очень хорошего писателя-мариниста Виктора Конецкого об историях-фактоидах. Так он называл рассказы, в которых очевидные вещи дополнялись фактами неочевидными, спорными, вполне допустимыми, но, при этом, выходящими за рамки обыденности и привычности.
Фактоид по Конецкому, это смесь правды и вымысла. Читать далее →
Мне казалось, что маленький Нед Финч тоже все время ждет чего-то в своем глухом углу среди йоркширских холмов. Я словно опять слышу, как его хозяин кричит на него:
— Господа бога ради, да прочухайся ты! Не стой столбом! — С этими словами мистер Даггетт ухватил брыкающегося теленка и свирепо уставился на старого работника.
Нед ответил ему равнодушным взглядом. На его лице не отразилось ничего, но в молочно-голубых глазах я вновь увидел выражение, которое словно навсегда застыло в них: словно он чего-то ждал и не надеялся дождаться. Он попробовал схватить другого теленка, но без особого азарта, и был отброшен в сторону. Тогда он уцепился за шею плотного трехмесячного бычка, который проволок его шагов десять, а затем стряхнул на солому.
— О, чтоб его! Хоть этого-то уколите, мистер Хэрриот, — рявкнул мистер Даггетт, подставляя мне шею теленка. — Похоже, ловить их всех мне придется.
Я сделал инъекцию. Мне предстояло ввести вакцину, предупреждающую пневмонию, еще девятнадцати телятам. Неду приходилось туго. Маленький, щуплый, он, на мой взгляд, совершенно не подходил для такого труда, но всю свою жизнь (а ему перевалило за шестьдесят) он был работником на ферме и, седой, лысеющий, сгорбленный, все еще держался. Читать далее →
— Здорово, хозяюшка. А где сам-то? — Один — усатый, другой — щупленький парнишка с птичьим лицом остановились в дверях, с ног до головы облепленные снегом.
Высокая чернобровая Иннокентьевна, в черной кофте, черной кичке, как монахиня, подала им веник:
— Идите, отряхнитесь в сенцах. Нету его. В бане он.
— Может, скоро придет? — спросил одетый по-городски парнишка.
— А кто его знает. Поглянется — до петухов просидит. Париться дюже горазд. А вы кто такие?
— Из городу. По экстренному делу. Вот бумага.
Вскоре оба пошагали к бане, в самый конец огромного двора.
Весь двор набит заседланными конями и народом. Горели три больших костра, было светло, как на пожаре.
Из бани выбежал голый чернобородый детина, кувырнулся в сугроб и, катаясь в глубоком снегу, гоготал по-лошадиному.
— Он, кажись, — сказал усач. — Товарищ Зыков, ты?
— Я, — ответил голый и поднялся.
Он стоял по колено в сугробе. От мускулистого огромного тела его струился пар. Городскому парнишке вдруг стало холодно, он задрал кверху голову и изумленно смотрел Зыкову в лицо.
— Мы, товарищ Зыков, к тебе, — сказал усач. — Да пойдем хоть в баню, а то заколеешь.
— Говори.
— Город в наших руках, понимаешь… А управлять мы не смыслим. Вот, к тебе…
— Вы не колчаковцы?
— Тьфу! Что ты… Мы за революцию.
Зыков от холода вздрогнул, ляскнул зубами:
— Айдате в избу. Я сейчас… — И легким скоком, как олень, побежал в баню. Читать далее →
0.
Тридцать пять лет назад я последний раз в своей жизни сдавал экзамен по физике. Более нелепого занятия я вообще не припомню. Ничего, ровно ничего из того, что я тогда мучительно запоминал, никогда и нигде в реальной жизни не пригодилось. Сдал я где-то в полдень, а часам к девяти вечера половина формул была утоплена в алкоголе. В течение, наверное, месяца благополучно умерла почти вся вторая половина и только одна какая-то особенно муторная последовательность символов болталась в голове еще с год, пока я не упал с мотоцикла… Без физики я чувствую себя прекрасно до сих пор. Для меня это так и осталось баловством, вроде балета или шахмат: явление вроде бы есть, а толку с него — ноль.
Честно говоря, сам факт сдачи экзамена я бы даже не вспомнил через столько лет, если бы не одно обстоятельство — на сдаче я напрочь забыл формулу из третьего вопроса, красивую такую, строгую и логичную. Я пытался задействовать зрительную, моторную и ассоциативную память, даже незаметно лег примерно в ту же позу, в которой запоминал проклятый набор букв и цифр, за что сразу получил замечание. Я мысленно листал страницы учебника, но восстановить смог только два абзаца первоклассного беспросветного тумана. Я вспоминал, что делал в тот момент, пил ли кофе или трескал пельмени; был ли это вечер, ночь или вообще утро; был ли кто-то рядом или во Вселенной оставался я один… Все было напрасно. Решив, что на тройку я выйду даже без сознания, а четверка натянется само собой с помощью ораторского искусства, я виртуально плюнул, встал и… сел обратно за парту.
Экзаменатор вопросительно посмотрел на меня, а я жестом показал, что меня осенило, и судорожно схватился за ручку. Осенило меня на самом деле: я вдруг вспомнил, как бесился, запоминая эту стройную, бесполезную формулу, как скрипел зубами и ругал матом трехмерное пространство. Ярость как раз и помогла мне. Достаточно было только восстановить то ощущение бессмысленной злобы, пустоты и отчаяния. Читать далее →
