Иллюстрация Гюстава Дорэ к рыцарской поэме Лодовико Ариосто «Неистовый Роланд»
Памятник Джордж Элиот в Великобритании
Класс глупых романов, более многочисленный, чем романы-оракулы (на которые, как правило, вдохновила Высокая церковь [11] или абстрактное христианство) — то, что мы можем назвать тип «белого пасторского галстука», который представляет направление мыслей и чувств собрания евангелистов. Романы такого рода — нечто вроде благонравной брошюры большого размера, своего рода лекарственные сласти для юных леди из Малой церкви, евангелическая замена светским книгам, как Майский праздник заменяет оперу. Даже детям квакеров, кажется, трудно не сделать поблажку и отказать в кукле, но кукла должна быть одетая в серое платье и квакерский чепец, похожий на ведро для угля, а не мирская кукла в кисее и блестках.
И невозможно представить себе молодых леди — если только они не принадлежат Церкви объединенных братьев, чьи члены вступают в брак без любви — которые могут обойтись без любовных историй. Для барышень-евангелисток если евангелические любовные истории, в которых перипетии нежной страсти освящены спасительным мировоззрением Возрождения и Искупления. Эти романы отличаются от пророческих романов, как женщины Малой церкви отличаются от женщин Высокой церкви. Они чуть менее высокомерны и намного более невежественны, в них чуть меньше правильного синтаксиса и намного больше вульгарности.
Роланд [12] Евангелической литературы — молодой викарий [13], который описан с точки зрения среднего класса, где батистовой повязке приписывается такое же ошеломляющее воздействие на сердца юных леди, как эполеты для класса выше и ниже. В типичном образце такого романа герой почти наверняка должен быть молодым викарием, к неодобрению приземленных мамаш пленяющий сердца их дочерей, которые «никогда не забудут эту проповедь», нежные взгляды, брошенные с лестницы амвона вместо оперной ложи. Тет-а-тет приправлены цитатами из Писания вместо цитат поэтов, и вопросы привязанностей героини смешаны с тревогой о состоянии ее души. В прошлом молодого викария, как правило, хорошо одетое, успешное, если не светское, общество — ибо евангелическая глупость столь же склонна к снобизму, как и любая другая. На одной странице евангелическая романистка рассказывает про козла отпущения, на другой — достаточно претенциозна, чтобы описывать манеры и разговоры аристократов. Ее картины светского общества дают любопытный материал для изучения потуг евангелического воображения. Но в одном романы школы «белого пасторского галстука » достаточно реалистичны: их любимый герой, молодой викарий, всегда довольно пресный персонаж.
Перед нами оказался последний роман этого вида, «Старая серая церковь». Это крайне слабый и скучный роман. Нет ни одной темы, в которой писательница разбиралась бы лучше, чем в других. Невозможно сказать, на каком этапе жизненного пути она набралась опыта, но судя по вульгарности стиля, у нее есть некоторое преимущество (хоть она и не смогла его использовать) в опыте, полученном, главным образом, среди мужчин и женщин, чьи манеры угловаты, а нравы шероховаты, так как не были отшлифованы утонченными условностями. Поиски персонажей среди карет и титулов можно простить кому-то другому, но не евангелическому романисту. Настоящие драмы евангельских христиан разыгрываются среди среднего и низшего классов, и это подлинное богатство для тех, кто достаточно талантлив, чтобы вычленить его и воспроизвести на бумаге. И разве это не идея евангелистов — проявлять особенный интерес к немощным этой земли, а не к сильным мира сего? Почему же наши евангелические романистки не могут продемонстрировать нам свои религиозные воззрения среди людей (а таких, в действительности, очень много), у которых нет карет, «но даже обитой медью двуколки» [14], кто за ужином обходится без серебряной вилки, и в чьих устах сомнительный английский писательницы был бы вполне уместен? Почему у нас не может быть картин религиозной жизни рабочего класса Англии, таких же интересных, как картины религиозной жизни негров у миссис Стоу? Вместо этого благочестивые дамы вызывают отвращение своими романами, которые напоминают нам мирскую женщину, недавно «обращенную». Она, как и раньше, обожает замечательные обеды, только теперь она приглашает священников вместо прекрасных дам. Как и раньше, она уделяет много времени нарядам, но отдает предпочтение более спокойным цветам и узорам. Ее беседы все так же пусты и банальны, но банальность приправлена Евангелием вместо сплетен. «Старая серая церковь» — такая же евангелическая карикатура на светский роман, но, конечно, порочный интриган-баронет не заставил себя ждать. Пожалуй, стоит привести пример реплик, характерных для этого высокородного распутника — стиля, который с обильным курсивом и очевидными инсинуациями достоин мисс Сквирс. Вечером, во время посещения развалин Колизея Юстас, молодой священник, вместе с героиней, мисс Лушингтон, оторвался от остальной компании, ради разговора тет-а-тет. Баронет ревнует и дает выход своей обиде следующим образом: «Вот и они, и мисс Лушингтон, без сомнения, в полной безопасности. Она под святым руководством Папы Юстаса Первого, и он, конечно, читает ей поучительную проповедь о нечестивых язычниках древности, которые, как говорит нам традиция, в этом самом месте спустили чудовищ на бедного святого Павла. О нет! На самом деле, нет, я ошибаюсь, и выдаю недостаток внимания ко мне священников. Это был вовсе не святой Павел, и случилось это не здесь, но всё равно рассказ об этом послужит источником проповеди, которая теперь расскажет о христианах нынешнего дня, выродившихся до язычества, об их гадких обычаях, и, конечно же, завершится призывом «отойти от них и не быть с ними» — и я уверен, Мисс Лушнигтон, вы в точности придерживаетесь этого предписания нынешним вечером, поэтому мы не видели вас даже краем глаза с тех пор, как прибыли. Все присутствующие, меж тем, согласны, что вечеринка была очаровательна и приятна, и, я уверен, мы все в долгу у мистера Грея, который ее предложил. Раз уж в нём виден такой талант организатора досуга, я остаюсь в надежде, что он придумает что-нибудь ещё столь же приятное для всех».
Подобные бессмысленные диалоги в таком же бессмысленном сюжете которые, как плохие рисунки, ничего не отображают и едва указывают на то, что должны были отобразить, рассыпаны по всей книге. Мы не сомневаемся, что, по мнению любезной авторессы, это только делает роман лучше, и христианские матери постараются вложить его в руки своих дочерей. Но все относительно: нам встречались американские вегетарианцы, которые питались обычно сухими продуктами, а чтобы побаловать свой аппетит, употребляли иногда сухие пайки, размоченные в воде. Точно также мы можем представить, что евангелические круги поглощают «Старую серую церковь» как сильную и интересную беллетристику.
Наверно, самые малочитаемые глупые женские романы — современные произведения о древности, которые открывают нам быт Ианния и Иамврия, приватные амурные дела Сеннахирима или психологическую борьбу и полнейшее преобразование Деметриуса, серебряных дел мастера. Над самыми глупыми романами можно, по крайней мере, посмеяться, но современная древность — это тяжелая, свинцовая бессмысленность, под ее грузом можно только стонать. Что может лучше продемонстрировать неспособность женщин-писательниц оценить свои силы, чем их постоянное стремление взять на себя такие задачи, что обосновать их можно лишь редким совпадением знаний и гениальности? Даже лучшие усилия реанимировать прошлое дают только приблизительные результаты, и результат всегда более или менее представляет собой современный дух в форме древности.
Дух времени — увы! — не что иное,
Как отраженье века временное. [15]
Признавая, что гению, который ознакомился со всеми реликтами определенного периода древности, изредка удается, интуитивно угадывая, заполнить недостающие ноты в «музыке человечества», и, реконструировав из фрагментов целое, перенести прошлое поближе к нам и объяснить в виде, понятном для нашего притупившегося восприятия, эта форма творческого дара находится в числе редчайших, поскольку требует детальных и точных знаний так же, как и таланта. Тем не менее, постоянно находятся леди, которые предпочитают сделать свою интеллектуальную посредственность еще более заметной, обрядив ее в маскарадный костюм древности, вложив свою немощную сентиментальность в уста римских весталок и египетских принцесс и приписав свою риторику иудейским первосвященникам и греческим философам. Недавним свидетельством этого тяжелого слабоумия стал роман «Адония или Повесть об иудейском рассеянии» из серии, которая «объединяет», как нам сообщили, «вкус, юмор и здоровые жизненные принципы». Адония, мы полагаем, является примером «жизненных принципов», а вкус и юмор найдутся в других частях серии.
Как говорится на обложке, события этой повести «преисполнены чрезвычайного интереса», а предисловие начинается так: «Тем, кто заинтересовался исходом Израиля и Иудеи, эти страницы могут предоставить, наравне с удовольствием, сведения по этой важной теме «. Поскольку «важная тема», сведения о которой предоставит эта книга, определена весьма неточно, возможно, она лежит в области эзотерического знания, и по этому поводу у нас нет никаких догадок. Если же эта тема имеет отношение к рассеянию Иудеи и Израиля в любой период их истории, мы считаем, что более-менее осведомленные школьницы уже знают намного больше, чем могут найти на страницах «Повести об Иудейском рассеянии». «Адония» — это попросту слабейший вид любовной истории, которая предполагалась поучительной, поскольку герой — пленник-иудей, а героиня — римская весталка. И они, и их друзья обратились в христианство по кратчайшему и наилегчайшему методу, одобренному «Обществом по содействию обращению иудеев». И вместо того, чтобы написанной простым и понятным языком, эта повесть украшена своеобразным высокопарным стилем, который дамы-романистки считают античным колоритом, и который можно распознать по следующим выражениям: «великолепные царственные таланты, которыми, без сомнения, обладает император Нерон»; «обессиливающий отпрыск величественного ствола»; «добродетельный партнер на своем ложе»; «Ах, клянусь Вестой!»; «Глаголю тебе я, римлянин». Среди всех цитат, которые служат одновременно предписанием и украшением обложки этого романа, есть одна от мисс Синклер, которая сообщает, что перед нами «труд воображения, который признан людьми науки, мудрости и благочестия», из чего видно, что читатель должен сделать воодушевляющий вывод: доктор Добени, мистер Милл или мистер Морис могут, не скрываясь, позволить себе удовольствие внимательно прочитать «Адонию», не пряча ее под диванные подушки, и не читая её урывками на коленях под обеденным столом.
Как говорится в безыскусной пословице, «не становись пекарем, если у тебя голова из масла», которую можно истолковать, как не разрешайте ни одной женщине печататься, если она не готова к последствиям. Мы понимаем, что наши замечания сделаны в совсем ином тоне, нежели у рецензентов, которые из года в год выражают совершенно одинаковые чувства, и подобно нанятым нянькам, отзывающимся с умилением про каждого новорождённого, говорят одной леди-писательнице за другой, что они «встречают» ее произведение «с восторгом». Разумеется, леди, на которых направлена наша критика, привыкли, что им говорят — тщательно отбирая рекламные фразы — что они блистательно нарисовали картины из жизни, что их персонажи хорошо проработаны, у них изумительный стиль и высокие чувства. Но если они хотят возмутиться нашей дерзостью, мы бы попросили их задуматься на минуту о том, как их восхвалители скупо хвалят и как мелочно придираются к писательницам, чьи произведения на пути к статусу классики. Как только женщина покажет, что обладает одаренностью или впечатляющим талантом, она получит весьма умеренную похвалу, но резкую критику. Будто стремясь уравнять температуру, если талант женщины на нуле, журналисты кипят одобрением будто смола. Если она становится посредственностью, это уже не более, чем летний зной. Но если она достигает совершенства, энтузиазм критиков падает до температуры замерзания. К Гарриет Мартино, Керрер Белл, и миссис Гаскелл относились так же бесцеремонно, как если бы они были мужчинами. И любой критик, который высоко оценивает вклад женщин в литературу, будет принципиально воздерживаться от любых необычных послаблений в отношении творчества женщин-литераторов. Каждому, кто смотрит на женскую литературу широко и беспристрастно, должно быть понятно, что самые большие недостатки едва ли исходят из нехватки интеллектуальных способностей. Скорее, их причиной служит отсутствие моральных качеств, которые способствуют успехам в литературе: терпения и усердия, чувства ответственности за опубликованное и умения ценить святость писательского искусства. В большинстве книг, написанных женщинами, можно найти конструкции, которые произрастают из отсутствия сколько-нибудь высоких стандартов. С подобным плодородием на ниве слабоумных комбинаций и немощных подражаний наличие некоторой самокритики привело бы к полному бесплодию точно так же, как люди с полным отсутствием музыкального слуха непременно поют не в тон, в то время как даже небольшая способность чувствовать музыку заставила бы их замолчать. Поскольку у глупого тщеславного желания напечататься нет противовеса в виде осознания интеллектуальной и моральной нищеты, что выливается в тщетные попытки стать писательницей, дамами-авторами двигает чрезвычайно неверное впечатление, что писательство служит доказательством выдающихся качеств женщины. На этом основании мы считаем, что средний интеллект женщины несправедливо представлен массой женской литературы. И что в то время как немногие женщины, которые пишут хорошо, намного превосходят обычный интеллектуальный уровень их пола, множество женщин, которые пишут дурно, интеллектуально намного ниже. Так что, в конце концов, суровые критики выполняют рыцарский долг по лишению женского авторства ложного престижа, который может придать ему обманчивую привлекательность, и рекомендуют женщинам посредственных способностей, что наименее дурную услугу своему полу они могут оказать, если станут воздерживаться от писательства.
У женщин, которые стали писательницами, не имея никакой специальной подготовки, существует оправдание — общество закрыло для них другие профессиональные сферы. В этом состоит огромная вина общества, и оно должно ответить за производство множества некачественных товаров, от плохих солений до плохих стихов. Но по «природе вещей» и общество, и правительство Её величества, и все другие высокие абстракции получают множество лишних обвинений и лишней похвалы. Там, где одна женщина пишет из необходимости, мы уверены, существуют три женщины, которые пишут из тщеславия. Кроме того, поскольку в самом простом и здоровом факте зарабатывания на хлеб есть что-то очищающее, в подобных обстоятельствах невозможно произвести гнилую и дрянную литературу. «От всякого труда есть прибыль», но глупые женские романы представляются результатом безделья, а не труда.
К счастью, не нужно искать аргументы, чтобы доказать, что беллетристика — это раздел литературы, где женщины, несмотря на их род, абсолютно равны мужчинам. Созвездие великих имен, и живых, и мертвых, всплывает в памяти как свидетельство того, что женщины могут создавать романы не только замечательные, но достойные быть среди лучших образцов литературы, а также романы, которые обладают драгоценной особенностью — они существуют отдельно от маскулинных склонностей и опыта. Ограничения на образование не могут запретить женщинам заниматься художественной литературой, и нет другого вида искусства, который так же был бы свободен от жестких требований. Но именно это отсутствие жестких требований трагическим образом соблазняет некомпетентных женщин писать романы. Леди не имеют обыкновения верить грубому обману об их игре на пианино, при этом им приходится преодолеть некоторые безусловные трудности, и некомпетентность неизбежно исчезает. Всякое искусство, у которого есть известная техника, в определенной степени защищено от вторжения обыкновенного криворукого слабоумия. Но в написании романов нет никаких барьеров, которые стояли бы на пути бездарности, нет внешних критериев, которые могли бы помешать писательницам спутать графоманию с мастерством. Снова и снова вспоминается старинное предание об осле Ла Фонтена, который сунул флейту в свой нос, выдул несколько звуков и закричал: «Я тоже, я тоже играю на флейте!» — басня, которую, на прощание, мы рекомендуем принять во внимание всем читательницам, рискующим увеличить число «глупых женских романов леди-писательниц».
[11] Высокая церковь — направление в протестантстве (прим. переводчика)
[12] Неистовый Роланд, герой рыцарской поэмы Лодовико Ариосто (прим. переводчика)
[13] Викарий (в оригинале — curate) — приходской священник. В англиканской церкви им разрешено жениться (прим. переводчика)
[14] Sartor Resartus: The Life and Opinions of Herr Teufelsdrockh By Thomas Carlyle (прим. переводчика)
[15] Гете, Фауст, перевод Н. А. Холодковского