У меня нет дедушек. Вернее, номинально, они есть. Мои бабушки успешно бывали замужем и рожали детей в браке. От дедушек. Один из них — Тимофей. Другой — Василий. Прекрасные имена.
Я не знаю, как общаться с дедушками. Знаю, что это — мужчины. Много старше меня. Родственники… У них должно быть особое ко мне отношение. Не женщина в чистом виде, а женщина, которую мы сделали — сотворили, смогли.
Я не знаю, что думали про меня мои дедушки. Но очень хотела бы знать.
Мой сын похоронил дедушку. И я знаю, что это для него — жизнь. Смерть деда — жизнь. Плавное ее течение. Ведь он помнит не только похороны. Он помнит деда — сидящего около кухонного окна и смятая пачка с папиросами у локтя. А еще он держал внука на руках и говорил, посмеиваясь: Ах ты, спиногрыз маленький…
И я знала, я — на каблуках молодости, в джинсовой юбочке юности, — главнее всех на этой земле, потому что — молодая, — я знала, что мой сын не пропадет. Куда бы я не шагала на своих тонких высоких дурацких каблуках. Потому что есть — дед. Его дед.
Смешное, сказочное слово — дед. Для нас, живущих без дедов — сказочное.
Я испытала настоящее, без сказки, «чувство деда» лишь раз в жизни. Когда просто приехали отдохнуть в поселок. Сняли комнатку. А владелец всего (вы не представляете, как я рада, что под старость, он — владелец всего!!!) увидел нас. И, пользуясь правом владельца всего — смешным правом, как у всех, но — зная, что его права — больше и главнее всех…
…Мария Федоровна сказала:
— Виктор Михайлович хочет вас видеть сегодня.
Мы никогда не ставили себя во главу угла. И всегда прислушивались — что и как говорится вне нас…
Поэтому вечером явились пред Виктором Михалычем.
И он сказал, глядя на меня:
— О, какая!
И я, в оранжевых шортах из сэконда, что так плохо сидели на мне, поняла. Что — не мужчина меня увидел, а — дед.
Я понравилась ему. Потому что — оранжевые смешные шорты на отдыхе, и держала за руку своего мужчину. Жизнь продолжилась. И продолжалась. И это было важнее и главнее всех похвал и оценок.
Он много рассказывал нам тогда. Комариными черными вечерами, в жаре, что не хотела уходить, хотя и знала, что утром опять наступит ее время — на весь морской день…
О генерале, которого спас и заработал этим орден. Но я запомнила то, что он приехал из Донецка. И — квартиру для детей смог. Потом разменял и квартиру для внуков. Две квартиры. Три квартиры…
— Четыре ремонта, — сказал Виктор Михайлович, — и жизнь прошла! Как же так? Четыре ремонта…
Я не знаю, какими были мои деды. Бабка Лена рассказывала, усмехаясь с горечью:
— Я крышу крою, а он с гармошкой — по девкам.
Это дед Тимофей.
И мама рассказывала, как баба Аня работала в столовке для шоферов, на окраине Архангельска, и парень все ходил и ходил, и, наконец, решился и сделал предложение официантке Анне….
Это дед Василий.
Я не смогла похоронить своих дедов, что остались для меня в легендах.
Но я желаю своим детям и внукам — пусть связь времен не прерывается. Пусть все идет обыденно и скучно. Пусть у внуков — будут деды. И бабки. А то — мало ли что. В этой жизни неожиданной, такой внезапной, такой родной и сверкающей, — пусть будут люди, которым все равно, чего ты достиг, какой у тебя кошелек, и протча, протча, протча. Пусть будут сотворяющие нас. Любых — нас. Нас — внуков…
Потому что именно мы должны похоронить их и помнить о них. Это будет правильно.
