Рецензия на роман Джона Кристофера «Смерть
травы»
Страшно, если исчезнет мир и мы вместе с ним, но во сто крат страшней, если мир останется, а нас не будет. Давно не проходил мимо техникума апокалипсических писателей, но, похоже, как не висели над входом эти слова, так и не висят. Стоит во дворе бюст Иоанна Богослова, каждый год очередной выпуск принимает возле него присягу, и новое поколение авторов проходит по планете мором, гладью и стальной саранчою, сотрясает Землю огнем и воем, раскалывает Нотр-Дамы и испепеляет Тадж-Махалы, топит континенты и душит народы, в детской наивности своей веруя, что нам не плевать. Что в зачетках у этих людей, всерьез полагающих, что на всеобщей гибели можно построить удовлетворительную трагедию? Предполагать, что судьба мира имеет значение, — смешно само по себе. Даже самому удачливому из читателей остается не более нескольких десятилетий до момента, когда этот самый мир сомнется и захлопнется для него раз и навсегда, и то, что лежит вне зоны непосредственной досягаемости, может катиться к черту хоть бы даже прямо и сейчас.
Нет, разумеется, масштабная эффектная катастрофа способна на некоторое время привлечь внимание. Но сама масштабность эта имеет две стороны, и коль скоро в огне суждено погибнуть целой планете, эффектность чревата скукой, ведь планета велика и гореть будет долго. Неисчислимы литературные достоинства «Багрового облака», но даже оно могло бы превратиться в утомительное чтение, если бы вместе с изменившимся миром не изменился наблюдающий его герой, и скособоченный внутренний человеческий мир не придал удивительных красок гибели мира внешнего. Все быстро приедается, всё, кроме того, что касается нас лично, это должен помнить любой, имеющий целью написать сколь-нибудь впечатляющее литературное произведение в любом жанре. Ну а конкретно автор-конецсветщик обязан ясно сознавать, что на Земле осталось не так уж много людей, плативших за Нотр-Дам из собственного кармана, и ужас – это не когда срываются с орбиты. Ужас – это когда уходит из рук.
Никому не интересно, что случается с миром, но всем важно, что происходит с нами, и от главной этой темы, коль скоро она подается достаточно убедительно, нас не способно отвлечь ничто, тем более какой-нибудь конец света. У Джона Кристофера в «Смерти травы» конец этот происходит в форме смерти травы, это удобно, это хорошо запоминается. С одной стороны. С другой же это малоперспективно в чисто визуальном плане. Даже самому Уэллсу, многие страницы из которого по изобразительной силе, кажется, способны конкурировать с кинематографом, вряд ли удалось бы создать очень уж эффектное зрелище из мира, всего лишь потерявшего одну зеленую краску. Когда в «Войне миров» Уэллсу зеленая трава стала поперек горла, он заменил ее красной, это разумно, красный цвет эффектней зеленого, свойство это широко используется не только в романах, но и в светофорах. Кристофер же не заменил зелень ничем, к тому же в изобразительном плане Кристофер далеко не Уэллс, но и конец света – это не зрелище. Конец света – это совокупность процессов, происходящих в центральной нервной системе. Уж конец света по-кристоферовски – не зрелище точно, просто некое исходное условие для эксперимента над героями, некий спусковой крючок, который, будучи нажат, уже не имеет особого значения. Не важно, кто выбьет из-под нас табуретку, важно, как мы будем корчиться.
История, в общем, проста. Вирус Чанг-Ли начинает уничтожать китайские поля. Совершенно естественно, всех это поначалу волнует ровно в той степени, в какой происходящее с китайцами в Китае может волновать некитайцев вне его, но вирус не расист и не знает границ. В итоге небольшая группа уже англичан – мужчин, женщин и детей – в стоящей на грани голода, бунта и ядерной самобомбардировки Британии отправляется в опасное путешествие из Лондона к некоей уединенной долине Слепой Джилл – месту, которое по своим уникальным свойствам должно обеспечить им защиту и пропитание, и на которое они прямо или косвенно имели бы определенные права в те времена, когда право еще имело значение. По дороге герои, как положено, переживают приключения, знакомятся с людьми и проявляют свойства характера. Основная проблема большинства подобных перемещений по враждебной местности – постепенное сокращение группы – очень быстро или практически сразу уступает место другой проблеме – постепенному ее увеличению при абсолютной нерезиновости Слепого Джилла. Ну и не будем врать – Кристофер и в самом деле по ходу иногда упоминает, что да, где была зеленая трава, теперь коричневое пятно, помнит, значит, с чего все началось, не забыл. На странице 52 в моем издании есть эпизод, когда главный герой Джон Кастэнс, владеющий секретной информацией о положении в стране, обманом забирает дочь из школы, оставляя учительницу и детей в неведении о грозящей им опасности, чтобы облегчить бегство своей семьи. Сама книга небольшая, всего 173 страницы. Написана она в далеком от распущенности 1956 году языком не только понятным, но и простым, кровавые и сексуальные темы трактует со сдержанностью, страсти в клочья не рвет, эпиграфа «а снится нам трава, трава у дома» не имеет. В чем секрет и сила ее воздействия, я лично до конца понять не могу, могу только попытаться.
Мое мнение таково, что спасать своего ребенка, бросив остальных на произвол судьбы, на пятьдесят второй странице из ста семидесяти трех – это рановато. Нет, конечно, впереди по дороге к Слепому Джиллу у нашей компании еще много важных и необходимых дел, вроде нападения на военный пост, грабежей, стрельбы по женщинам и финальной братоубийственной схватки, но и брошенными детьми, я считаю, хороший писатель вот так вот запросто не бросается. Подобная тема может вполне себе стать кульминационным пунктом целого отдельного произведения, она взывает к осмыслению и прочувствованию, просит выявить все сложности и неоднозначности, а также привести все за и против. Кристофер же обозначает её, дает понять, что сознает всю ее глубину и быстро проходит дальше. Почему? По кочану. Потому, что о чужих детях будем думать когда-нибудь в другой раз, в иной обстановке, когда проблема выживания собственных будет стоять несколько менее остро. Потому, что здесь обширная тема для обсуждения, если наблюдать за ситуацией из теплого постороннего кресла, если же ты внутри процесса, обсуждать особо нечего. Отсюда, думаю, и сила романа, что он демонстрирует, как в случае чего будем выживать мы – не кто-то, не пресловутая безумная толпа, не почуявшие волю скрытый садист Джонс и юный кошкодав Сидоров, а именно мы – образованные, честные, порядочные, любящие своих детей люди с моральными принципами, интеллектом и широким кругом интересов, важнейшими из которых для нас всегда будут шкурные.
Велика наивность писателей-катастрофистов, но даже она уже давно не простирается до такой степени, чтобы предполагать, будто последние дни мира станут днями самопожертвования и взаимопомощи. Экскаваторы апокалипсиса вырыли глубины человеческого падения, в которых не видно дна, и миллионоваттные прожектора освещают для желающих все внизу в подробностях и деталях, Кристоферу разве только снившихся. Но само усердие авторов выдает скорее неофитов, которые стремятся убедить себя не в меньшей степени, чем читателя. Чем глубже понимание, тем менее оно отдает отчет в себе самом. Лучше всего ты знаешь то, что знаешь, не сознавая. Если в «Дороге» у Кормака Маккарти отец с сыном натыкаются на загон, где людоеды содержат предназначенных на убой жертв, это и впечатляюще, и кошмарно, в общем, здорово придумано – вот такие, как мы, смотрят на то, что способны сделать не такие. И огромное писательское мастерство помимо воли создает впечатление, что за ним стоит такая же масштабная человеческая мудрость. А у Кристофера вчерашние нормальные люди грабят дом, в перестрелке убивают хозяина и хозяйку, юную дочь забирают с собою, чтобы спасти, потому что жалко, потом отдают убийце отца, потому что ему нужна женщина; кое-кто несколько смущен ситуацией, кое-кто нет, но по большому счету все удовлетворены, не исключая и саму девицу, которой обеспечено теперь надежное покровительство. И во всем этом нет никакого педалирования и никакого надрыва, потому что зачем надрыв, если мы такие и есть: люди, дайте нам нормальные условия, мы будем любить детей и своих, и чужих (своих больше, чужих меньше), мы не будем грабить дома и палить по женщинам, мы станем культивировать лучшее в себе и бороться с худшим, мы отдадим последнюю рубашку, пока у нас есть возможность купить новую, но если вдруг настанет конец света, и если он будет не одномоментным, а затянется хотя бы на пару дней, то умри ты сегодня, а я – завтра. Да, мы разные, и в трудной ситуации мы тоже останемся разными, но не настолько разными, как нам кажется сейчас. Все наши нынешние многочисленные разделения уступят место одному основополагающему делению на сильных и слабых, и если кто-то, как кристоферовский Пирри, по природе своей окажется более органичным в новой жестокой жизни, то примером станет он нам, не мы ему. По всем кажущимся законам большой литературы, история спасительного похода в Слепой Джилл должна быть тем более впечатляющей, чем большее у нее внутреннее, психологическое и человеческое значение. На деле же книга берет как раз тем, насколько все психологическое и человеческое становится второстепенным при походах в Слепые Джиллы.
Насколько же можно доверять Джону Кристоферу и его знанию людей и мира – вот вопрос, значимость которого ввиду надвигающихся катастроф стремительно смещается из сферы литературной в практическую. О человеке этом известно крайне немного, всю жизнь он избегал саморекламы, не давал издателям ни фото, ни биографических сведений, утверждая, что писатель должен обращаться к читателю только посредством своих книг и никак иначе. Это обнадеживает, главным образом потому, что хотя бы в этом вопросе Кристофер не до конца постиг человеческую натуру, не исключено, что он сгустил краски и в другом. Что может понять читатель из книги, если ему предварительно толково не объяснить, с чем именно ему предстоит столкнуться? Как корабль назовете, так он и поплывет, утверждал один известный специалист по неймингу. Точно так же кем вы обозначите себя перед людьми с самого начала, тем вы для них и останетесь, это свойство укоренено в человеке, и нет никаких оснований полагать, что оно перестает действовать, когда человек становится читателем. Если бы Кристофер внятно изложил публике свои писательские притязания, растолковал, что «Смерть травы» — глубокая и очень, очень жестокая книга о том, что человек – это нечто вроде студня, колеблющегося даже при сносных условиях и неминуемо становящегося тем гаже, чем сильнее припекает, роман этот, наверное, чаще упоминался бы и оценивался более компетентными в литературе людьми по совершенно другой шкале. Теперь же у меня лично ощущение, что, повинуясь своим внешним жанровым признакам, книга эта, подобно яхте «Беде», существенно сдрейфовала в некий фантастический читательский лягушатник, где обитают странные, никогда не взрослеющие люди, не слышавшие о Библиотеке Всемирной Литературы, пропившие эталон литературного килограмма и утопившие литературный метр. Даже Брайан Олдисс, не последний в определенный кругах человек, высказывался о Кристофере в том смысле, что в пятидесятых годах писатель этот рассматривался как одна из кандидатур на роль лидера британской фантастики, но время работало против него. Кристофер не дорос до понимания того, что общество поняло в шестидесятые: Кристофер думал, что в обществе изначально есть твердый порядок, который иногда способен дать сбой, а общество поняло, что порядка там нет в принципе. В общем, Кристофер в своих взглядах был наивен и консервативен. Что-то в этом роде. Смысл, в общем, такой. Впрочем, мудрый, интеллигентный человек, но несколько старообразного воспитания. Люди, люди, человеки, умеете ли вы читать и что у вас в головах?
————————-
Интересное по теме — от редакции портала (не могли не поделиться)
Обложка-шедевр одного из изданий на русском языке
