Фронт, который прокатился через Миронов почти без остановки, дальше зацепился за мелкую речушку, безымянную высоту и перекресток трех дорог.
И если ветер был с востока, то хорошо было слышно, особенно ночью, как грохочут орудия.
Один раз советские войска даже чуть не вернулись в город.
Ранним утром удалось разорвать линию фронта, и пять танков вышли к аэродрому. Но немцы развернули два зенитных орудия, подтянулось три танка, которые очень кстати отремонтировали на машинно-тракторном дворе.
И атака, а верней, налет, были отбиты — два советских танка остались гореть в поле, три отошли.
Ну а потом все дальше от города откатывались бои, все глуше гремели орудия. Перестали дрожать в окнах стекла.
И в одну ночь их вовсе не стало слышно.

-//-

Чтоб отрапортовать о восстановлении мирной жизни в городе, привели в порядок стадион «Локомотив», тот, что в центре города, напротив городского парка.
Впрочем, «привели» — громко сказано. Забили особо вопиющие дырки в заборе, покрасили лавочки шаровой серой краской — бочку с ней дал командир канонерок из порта. На поле скосили траву, которая за месяцы войны вымахала почти по пояс. Не обошлось без нелепости — сторож стадиона, седой старичок, успел перекопать часть поля и посадить чеснок на зиму.
В пехотной части нашлись сетки на ворота, футбольные мячи, сами солдаты вермахта отсыпали известью границы поля.
В местной типографии отпечатали листовки:

Дар немецких солдат городу

В нынешнюю субботу состоится открытие восстановленного стадиона «Локомотив»

Играют сборные команды Военной авиации и Танковых частей

Начало матча 16:00

Вход свободный

Ветер трепал листовки чуть не на каждом столбе, но народу на матч собралось немного. Пришли поболеть за своих солдаты частей, что размещались в городе и его окрестностях.

Местных было мало, может, пришло человек двести, все больше мальчишек из ближайших дворов. Во-первых, все равно играют немцы, а во-вторых, вход свободный, а вот как будет насчет выхода?
Игра получилась незрелищной, напоминала больше даже не футбольный матч, а шахматную партию. Все на своих местах, все знают, что делать. И результат был довольно предсказуем, особенно как для товарищеского матча: 1-1.
После свистка арбитра, артиллерийского капитана, команды пожали друг другу руки и разошлись по раздевалкам.
Казалось, этим все и закончилось.
Гражданская жизнь потихоньку тоже стала налаживаться. Немцам нужен был транспорт — уже на третий день своего появления в городе появились листовки с призывами выйти на работу рабочим депо.
Определенный интерес был у немцев и в пригородах Миронова — к залежам железной руды, молибдена, никеля, и будущего бога войны — урана. Впрочем, в те времена немцы рассматривали уран как еще одну присадку к танковой броне.
Почти сразу после занятия этих территорий, шахты посетили люди «организации Тодта», и, говорили, даже правая рука, глаза, а местами и разум Тодта — всемогущий Альберт Шпейер.
Шпейер если и был, то улетел, а его люди остались: Рейх нуждался в стали. Причем не просто в железе, а в качественной, броневой. Поскольку везти руду с пустой породой было просто невыгодно, задышали горно-обогатительные мануфактуры.
Конечно, недостатка в пленных не было, но что толку в необученной рабочей силе. Требовались мастера, то, что называли средним звеном.
В центре города, напротив здания Рейхсбанка, заработала биржа труда, возле нее вколотили в землю доску для объявлений. Список необходимой рабочей силы был довольно длинным: начиная от поденщиков для расчистки завалов, заканчивая объявлением, отпечатанным явно не в Миронове, с броским заголовком: «Хотите поработать в Германии?»
Бойко сам сходил к бирже. Но заходить не стал, даже не читал вывешенных объявлений. Просто посмотрел на толпу через улицу.
Некоторые его узнавали, кивали Владимиру с почтением, но без излишней помпы — понимали, что капитан милиции вовсе не стремится быть узнанным.
Посмотрев на биржу, Бойко побрел прочь.
И на углу двух улиц они встретились, столкнулись нос к носу — бывший следователь посмотрел в глаза бывшему вору. Хотя, отчего бывшему — Колесник выглядел сытым, довольным и даже чуточку пьяным. Брюки и пиджак были наглажены, на ногах сверкали новенькие туфли.
Бойко облизал губы и повел ладонью по правому бедру. Но нет — не было ни пистолета, ни даже кобуры. Колесник разгадал жест и только глазами указал на немецкий патруль: очнись, капитан, в городе другая власть, не твоя…
И каждый пошел своей дорогой: Колесник подошел, прочел объявления, но заходить не стал, а пошел дальше походкой человека, которому решительно некуда спешить. Бойко долго стоял и глядел ему в спину. А что оставалось делать — крикнуть, что этот человек в розыске? Так это в иной стране, в ином времени. Идти за ним, следить? А дальше?
Бойко развернулся, пошел прочь. Зайдя за угол, он достал папироску и закурил.
Руки отчего-то дрожали.

-//-

…А внизу улицы, за домами, расплескалось то ли небо, то ли море…
От биржи, по спуску, что был до войны проспектом Ленина, Колесник сошел к побережью, в нижний город.
Спуск только то и назывался, что проспектом, а на самом деле улочкой был узкой и грязной. Немцы, войдя в город, сразу посбивали вывески с домов, оставив лишь таблички с номерами. И теперь проспектом Ленина ее называли лишь по неосторожности, а все больше именовали Спуском или же старым, дореволюционным именем — Николаевским…
Возле бывшего здания Осавиахима Колесник перепрыгнул через лужи меж трамвайных рельс, быстрым шагом перешел через площадь и нырнул в подворотню, и, пройдя двором, попал в Шанхаи.
Место это в официальных сводках именовалось рабочим поселком, но меж тем районом было самым нищим, а потому воровским. Узкие путаные улочки раздваивались, опять сходились. Бывало, улица путалась до такой степени, что пересекала сама себя.
Дома, вросшие в землю по окна, ютились на крошечных кусочках земли. Рядом могли стоять дома за номерами 4 и 36, седьмых домов без всяких литер было пять штук. Зато восемнадцатого дома отчего-то не было вовсе. Бывали и участки, обнесенные со всех сторон высоким глухим забором, — без номеров, без ворот. Как туда попадали хозяева? И попадали ли вовсе?
Почтальоны сходили с ума, пытаясь вручить иному жителю письмо или повестку. Квартирный комендант, назначенный немцами, раз за разом отчет передавал путаный — при всем желании, он местный житель не мог разобраться со смутным районом.
Милиция здесь бывала редко, да и толку от таких визитов было мало. Во время облав срабатывал бесшумный беспроводный телеграф, наворованное и оружие сбрасывалось, бандиты уходили через камыши в море на лодках или по льду, в городской коллектор. Кого-то удавалось перехватить, но воры изображали искреннее недоумение:
— Да я так, мимо проходил… Ну да, гуляю тут… А вы кого-то ищите, гражданин начальник? Меня?.. Да ну?.. Вот бы не подумал, вот и встретились. А вам чего от меня надо?.. Не-а, оружия нет, краденого не держим…
Отсидев недельку в милиции, вор выходил, обещая исправиться, но тут же исчезал в нижнем городе, в Шанхаях…
Колесник знал здесь многих, но в тот день ни к кому не зашел даже поздороваться. Поселком вышел к околице города, к реке.
Прежде чем выйти из улочек, остановился, прижавшись к забору, сорвал яблоко, пока ел его — осмотрелся.
Большой мост охранялся румынской жандармерией — они скучали на обоих концах моста и даже не приставали к проходящим. Но Колесник не стал рисковать — отбросив огрызок, он спустился к реке и перешел через кладку, переброшенную в камышах. Сойдя на тот берег, он оглянулся — теперь город был там, за рекой…

Встреча Либиха и Колесника

Громовой холм когда-то звали Лысой горой.
Конечно, насчет растительности на нем было негусто, но на гору он походил вовсе слабо. Зато молнии и громы действительно тянулись к нему. Да и как тут не тянуться, если на десятки верст в окрест нет ни единой высоты. С одной стороны море хоть и синее, да спокойное, с другой — степь.
Какой-то шутник посадил на вершине холма дерево, а, может, оно и само выросло. Но вопреки всем песням древо, выросшее в одиночестве, не было огромным. Напротив, маленькое, корявенькое, гнутое будто сам черт пытался его завязать узлом. Да не доделал свою работу, плюнул и улетел по своим делам.
Но дерево было крепким, жилистым и стояло всем стихиям вопреки — пару раз даже горело от молний, да дождь заливал раны, и оно продолжало жить.
Под деревом, на небольшом камне, сидел человек.
Серега Колесник подошел к холму, посмотрел на вершину, поднялся по склону.
Обменялись рукопожатиями. Колесник спросил:
— Ты искал меня?
— Искал… — лениво признался сидящий. — Дело есть…
— Дело — это хорошо. Покурим?..
Колесник присел рядом. Его собеседник полез в карман, достал портсигар, угостил товарища и угостился сам. Оба закурили — Колесник от своей зажигалки, сидящий от спички.
Долго они сидели молча.
Меж холмом и морем пролегало полотно железной дороги — сейчас по ней полз состав. Перед собой локомотив толкал две платформы — первую, нагруженную камнями, на случай мин. На второй в пулеметных гнездах, обложенных мешками с песком, скучали солдаты. За паровозом было еще с дюжину вагонов, платформ, одна цистерна.
Состав шел очень медленно.
— Все-таки не выиграют немцы войну… — задумчиво проговорил Колесник.? Наши просторы их развращают. Стоит их эшелонам пересечь границу, они просто ползут.
— Просто мин боятся…
Замолчали. Может, через минуту Колесник спросил:
— Как думаешь, дождь будет?
— А кто его знает…
Колесник удовлетворенно кивнул:
— Новости обсудили, про погоду поговорили… Приличия соблюдены, можно перейти к делу. Так что там у тебя?..
Собеседник вздохнул и начал:
— На прошлой неделе меня нашел такой себе дядя Зяма, Зиновий Циберлович. Говорит, потерял шкатулку с фамильными драгоценностями. Потерял он ее в своем доме — да вот беда-то, дом он тоже потерял. Еще бы немного и ко всем несчастьям он потерял бы жизнь. Но воскреснуть можно пусть и по чужим документам, дом отстроить новый, а вот шкатулочка дорога как память.
— Ну да, конечно, еврейские деньги. Как я сразу не догадался. Все гоняются за еврейским богатством. Немцы, мародеры всех мастей, сами евреи. Нас только не хватает. Только я так скажу — слишком большая конкуренция. Да и не приносят счастья деньги твоего народа. Даже самим евреям.
— Прошу запомнить, я не еврей, я немец… Просто быть евреем или немцем на этой земле — одинаково опасно. И фамилия моя настоящая — не Либин, а Либих, и зовут меня Генрих а не Евгений. Ты так и скажи, мол, не хочу за это браться, и окончим разговор.
Но оба остались на своих местах. Колесник задумался, Либих ему не мешал. Ждать пришлось недолго.
— И насколько дорога ему эта память?..
В пыли прутиком собеседник небрежно нарисовал число.
— Ого… Я и не знал, что в СССР бывают такие деньги.
— Уже не в СССР, но не в этом суть…
— И какая наша доля с этой музыки?
Собеседник зачеркнул число и все тем же прутиком чуть ниже нарисовал ноль. Колесник ожидал, что рядом с нулем появятся еще какие-то цифры, но их не было…
— Ха, а какой наш смысл рисковать?..
В ответ, Либих написал пятерку, за ней — нули. Нарисовав шесть, остановился и пересчитал цифры, затем дописал еще два. На этом и закончил.
Колесник присвистнул, но на словах был сдержанней:
— Неплохо, но может, все же объяснишь, что происходит?
— У немцев, знаешь ли, свой заем победы. Да знаешь наверняка… Не люблю, когда занимают, да и кто любит… А тут еще берут без перспективы возврата. Посему, денюжку не несут, а наоборот прячут. Но немцам это не впервой — они ищут и обретают. Иными словами конфискуют — золото, камешки, столовое серебро…
Колесник покачал головой:
— Столовое серебро не для меня: у меня нет столовой.
— Ну и я так считаю — пупок с серебром надорвешь. Но, думаю, там уже все рассортировано. Вот дядя Зяма и говорит, мол, накажите супостата, украдите отобранное, а ему верните шкатулочку — единственную его радость на старости лет…
— Короче, процент наводчика. — Закончил Колесник.
— Он…
Либин замолчал, ожидая вопроса. Но его не последовало — Колеснику и так было все ясно. Он сложил руки на груди и задумчиво рассматривал носки своих ботинок. Те были в безупречном состоянии.
— Ну что скажешь? — наконец не выдержал Либин.
— Думато надо, думато… Твоя наводка — не такое уж и большое открытие… Давай попробую догадаться, где золотишко. Лежит оно в подвалах сбербанка, что напротив биржи. И охраняется не меньше чем ротой. Я угадал?
Либин тяжело вздохнул.
— Стало быть, угадал… — подытожил Колесник. — Гнилое дело. Это тебе не кассу взаимопомощи выставить — по указанным уже причинам…
Колесник поднялся на ноги, давая понять, что разговор окончен.
— У тебя все? Или будут какие-то пожелания. — Спросил он и подал руку на прощание.
Но его собеседник не стал пожимать руки, а посмотрел на собеседника зло, исподлобья.
— Ты отказал уже два раза. Хорошо подумай, прежде чем это сделать в третий раз. Я уже решил — попробую. Не скажу, что без тебя не управлюсь… Но все же, помоги, а?..
Визит полицая

На улице появился полицай — на руке повязка, за спиной маузеровская винтовка.
Со всеми встречными, даже незнакомыми, здоровался первым, кланялся. Но говорил негромко, давая возможность встречным сделать вид, что полицая они не замечают. Мол, простите, люди добрые — семью кормить как-то надо.
Матери на всякий случай загнали детей в дом и смотрели на шедшего по улице все больше из-за занавесок — уж не к ним ли.
Человек, обличенный властью, человек с ружьем. Той-то власти — всего повязка на руке, да оружие — винтовка. Тем паче, что в каждом огороде что-то да закопано. Но все равно страшно.
Дойдя до середины улицы, полицай пошел к бывшему дому агронома.
Перед тем как войти, полицай долго топтался у порога, даже скрутил цигарку, скурил ее. Наконец, сломал шапку и переступил порог. Бойко нашел на кухне.
В печке горел огонь, на ней стоял таз, в котором Бойко жарил семечки.
— Можно зайти? — спросил полицай.
— Ты уже зашел… — ответил Бойко, обернувшись на мгновение.
— Тебя легко было найти.
— А я и не прячусь. Зачем ты пришел?..
И действительно — зачем?.. Он прошел полгорода, но вот что сказать не знал.
О Бойко ходили страшные слухи, говорили, что он расшвыривают людей как кегли, что он тайный людоед, что он якобы арестовал свою невесту в день свадьбы. Даже люди, которые делили в общежитии комнату с ним, были будто не знакомы с Бойко. Он мог не появляться в своей комнате неделями, затем прийти и завалиться спать в рабочий полдень. И что характерно — никому из соседей отчета не давал.
Еще говорили, что он тайный палач и в подвалах НКВД исполняет смертные приговоры. Но в те времена и без того хватало желающих выстрелить безоружному в затылок.
Бойко не окончил фразу:
— Зачем ты пришел сюда? Зная мою славу, это может быть опасно.
— Бросьте, товарищ капитан…
Бойко одними глазами показал: нет. Зотов поправился:
— Бросьте, Владимир Андреич, вы же не партийный, никому ничего дурного не сделали.
В ответ Бойко поморщился — кисло и зло.
— Я не партийный. Я никто. Вдобавок я битое никто… Ну что в городе слышно?..
И Зотов стал рассказывать, спокойно и ровно, совсем как много раз до этого. Будто Бойко его начальник, они встретились в коридорах и теперь курят папироски, стоя у какого-то окна.
Зотов рассказывал то, что никогда бы не рассказал своему нынешнему начальству. В самом деле, иные упомянутые были будто их хорошими знакомыми. А что пришедшим из-за тридевяти земель скажет фамилия местного спекулянта или самогонщика? Или то, что бабкам на базаре пытаются подсунуть фальшивые советские деньги? За такое донесение не похвалит полицмейстер — слишком мелок масштаб. Да и жутко оно далеко от народа, начальство нонешнее, не то, что Владимир Андреич.
— А еще в городе, говорят, видели Колесника. Может, брехня…
Бойко поморщился в ответ.
— Не брехня, я сам его видел.
— И что вы с ним сделали?
— А ничего. Что я с ним мог сделать.
Бойко попробовал семечки и отставил таз в сторону.
— Пожалуй, готово, угощайся…
Стали плевать семечки, шелуху выбрасывали в окошко.
— А ты устроился? — спросил, наконец, Бойко.
Зотов кивнул, задумался, потом начал:
— Если хотите, я передам фельдфебелю, замолвлю про вас словечко. Вас наверняка-то возьмут.
— Не хочу… Наше время кончилось, Зотов. Глупо делать вид, что ничего не изменилось, что все по-прежнему. Я уже не капитан Бойко, ты — не старшина.
— Да нет, есть вещи, что не меняются. Знаете, где я нынче стою? Возле базара, напротив фабрики. Совсем где я и раньше стоял.
— Ты бы там стоял, если бы у тебя винтовки не было, если бы немцы тебя не приняли. А меня никто не пустит в мой старый кабинет. В крайнем случае — поставят рядом с тобой у базара. А может, сразу и к стенке…
— Ну, а что в этом плохого. Для начала постоим вместе… А там, может, у вас получится сыграть по немецким правилам.
— Я играю только за себя, — сказал будто отрезал Бойко.
— Вы бы к нам, что ли, зашли. Хозяйка-то моя на стол накроет, может и чекушку выставит, чтоб мы, значит, помянули старые времена.
— Спасибо, но твоя жена вряд ли будет рада меня видеть. Да у вас там, наверное, тесно. Как там дочь с внуками?..
— Ваша правда, Владимир Андреич. Зять-то в армии… В Красной… Вот дочь-то и съехала. А хозяйка говорит, мол, иди к немцам полицаем. Глядишь, немцы дочь не тронут.
— Вернутся Советы — они тебя тронут.
— Я старый. Меня не так жалко.
Разговор не склеился. Зотов помялся, ссыпал семечки из ладони обратно в таз, вернул винтовку на плечо, уже возле двери остановился:
— Может хоть отсыпать вам папирос?
— Не надо — я бросаю.