Первая часть здесь

В 1920 году Карин Бойе поступила в университет Уппсалы, и сама стала руководительницей («мамой») группы на одной из встреч, проведенных в Альмносе (Almnäs) на озере Воттерн (Lake Vättern). Именно здесь, на этой встрече с «ящиком для вопросов», куда школьники кладут записочки с вопросами о жизни и Боге, Анита Натхорст помогла Карин преодолеть отвращение и страх перед человеческими страданиями, — а именно эти эмоции ранее привели Карин к буддизму.

Длинное письмо Карин Бойе к Агнес Феллениус расскажет нам кое-что об отношениях между Карин и Анитой:
Был вопрос о страдании невинных и смерти живого существа. Было сказано приблизительно следующее: животные поедают друг друга. Можно ли надеяться на продолжение жизни бедных невинных жертв? Можно поверить, что страдание имеет смысл? Вопрос попался Аните, и она ответила «да». Она доказала, что низшая жизнь принесена в жертву ради того, чтобы высшая могла подниматься вверх, к божественному. А закончила она стихотворением Джоанны Отердаль (Jeanna Oterdahl) о маленьком мальчике, который пропалывает участок сада, но вдруг чувствует жалость к сорнякам. Тогда его мать говорит, что потом сорняки станут почвой, которой будут питаться красивые цветы и полезные овощи. Разве сорнякам не хочется питать всё это? И мальчик обрадовался, что может помочь сорнякам стать почвой.
Этот ответ приобрел для меня глубокий смысл. Когда я еще не верила в Бога, я смотрела на страдания невинных созданий и была в ужасе. Поэтому я так страстно ухватилась за жизнеотрицающий пессимизм буддизма. Позже, когда я ощутила ценность жизни, я не смела думать о чем-либо, кроме человеческой жизни. Всё прочее казалось мне ужасным. Теперь я вновь вижу страдание — но в ином свете.
Я сказала Аните: «В таком случае любая пища, которую мы едим, — причастие».
«Конечно, — ответила она. — Ты никогда об этом не думала? Ведь именно поэтому мы произносим за столом молитву».
«Я никогда не понимала, почему там нужно молиться больше, чем в любом другом месте».
«Прежде это считалось причастием. Первым ритуалом дикарей было поделиться пищей. В этом и смысл Святого причастия. Вся жизнь — причастие».

Понимаешь? Понимаешь, насколько глубоко это меня взволновало? Я воображала, что видела мир в новом свете — в крестном знамении, воплощении страдания. Крест Бога простирается через все времена и пространства. И что такое Святое Причастие, как не обряд посвящения Кресту, новый союз с Богом: человек инициирует себя, во имя Его, чтобы участвовать в Его вечном страдании — принять это на себя, драться борьбой Господа в мире: это причиняет великую боль. Я поняла, или думала, что поняла, как во время обедни Христос отдал себя в жертву (о, эти старые, истёртые фразы, теперь сквозь них мерцает нечто новое), когда Он сказал: «Это — тело моё; это — кровь моя». Ты меня понимаешь? (NB Понимаешь, я не имею в виду страдания Ансельма, я лишь хочу сказать: страдание одного человека может служить и освещать путь другим).

Карин Бойе чувствовала, что ее жизнь была таинственным образом связана с самопожертвованием, — будь то работа учителя, к которой она стремилась; или в личных отношениях; или в ее произведениях. Молодая студентка, она прошла через серьезный внутренний кризис, который был спровоцирован ее решением учиться — но не теологии, как хотел и советовал ректор ее колледжа, — а психологии и преподаванию. Это решение, означавшее спор и неповиновение ректору, также шло против внутренних побуждений, говоривших ей, что изучение богословия стало бы истинным самопожертвованием, тогда как психология и преподавание — ее собственные притязания, сродни эгоизму. В письме Агнес Феллениус Карин Бойе пишет:

«Несколько дней после я плакала, словно дождливый день в Гётеборге. На коленях я молила Бога направить меня, но откровения не пришло. Голос сказал: «Пожертвуй собой! Ты, кто ты? Муравей. Каковы твои возможности? Они должны служить там, где необходимы, а не там, где полнее всего развились бы. Ты должна смириться, отринуть свободу, отбросить желания! Разве ты не видишь, что на это воля Божья? Твоё место там, где ты принесешь пользу, а не там, где тебе хорошо. Эгоистичное, эгоистичное создание!» Но гораздо громче внутренние желания кричали: «Не хочу!»

Главнейшей составляющей этого кризиса стало открытие Карин Бойе собственной чувственности, сексуальности, а также того факта, что ее влечет к женщинам, а не к мужчинам. Выбери она стезю богословия и карьеры церковнослужителя, ей пришлось бы отрицать эту часть себя. Для неё самой, для творца, художника в ней, это было равно отрицанию всего. Удивительно правдивое и обличительное письмо к Агнес Феллениус продолжается:

Однажды, до того, как я заглянула в себя, без рассматривания моих религиозных и моральных установок, без того, что стало моим извне, — там была действительность, противоречащая этой внешней самости, красивой, но не моей. Ты видишь, внутри меня произошло сражение, и я колебалась между тем, бросить ли моё желание, мою суть, или поклониться ей. Прости меня, если этими словами я причиняю боль. Скорее всего, ты скажешь, что я поступила неправильно, — выбрала последнее. Следует сказать, что существуют два бога: Бог, которого мы создали из наших представлений; и Бог, которого мы не знаем, но который создал нас, находится в нас, и пребывает в наших желаниях и во всемирном желании. Это пантеизм? Возможно. Самое тяжелое следствие выбора между ними таково: в первом случае есть исходная, присущая этика, закон (для меня, обретшей образ Бога преимущественно через сновидения святых и мистиков: Святой Францискус, Майстер Экхарт, мадам Гуион, даже Тагор, их опыт должен стать законом). Во втором случае каждый должен следовать себе и быть собственным законом. Да, конечно — с помощью сознания, скажешь ты. Сознание человека может быть расщеплено, разделено между различными психическими комплексами. В период кризиса у меня было сознание святого, приглашавшего меня полностью сокрушить желания, счесть это жертвой Богу (какому Богу? Созданному! Как иначе это было бы возможно?) и Ницшеанское сознание, которое призывало меня прислушаться к себе и сделать высшим законом моё сокровеннейшее Я.

В этом письме, которое цитирует Ницше и Ангелиуса Силизиуса (Angelus Silesius) — [немецкий поэт и мистик], — находим раннюю версию поэмы «Внутрь» (Inwards), с ее утверждением «моей правды / и моего Бога».

Именно этот кризис, в феврале 1921 года, привел Карин Бойе к созданию стихов, которые составили её первый поэтический сборник, «Moln» («Облака»). Для девушки это было так, словно лопнула скорлупа, сковывавшая её; она начала познавать собственную индивидуальность с помощью символов, образов и форм. Ее отношением к Богу было отношением мистика, следующего не путём великого и трансцендентного, но личного, сокровенного, непритязательного. Открытие, что она способна посредством поэзии решать дилеммы, терзающие её, что она может жертвовать собой, служить, одновременно реализовав свой талант, несомненно, стало поворотной точкой для Карин, опытом, изменившим её жизнь. Тем не менее, она еще сомневалась. Чтобы отнести рукопись своих стихов выдающемуся стокгольмскому издателю К.О. Боннер (K.O. Bonnier), Карин не отважилась пойти сама и взяла с собой мать. Боннер пообещал прочесть стихи, но предупредил, что «сейчас слишком многие сочиняют стихи, но никто их не покупает». Однако 10 февраля 1922 года Карин получила от издателя письмо, в котором он сообщал, что прочел стихи с большим интересом, и что она действительно может писать. Он готов издать её сборник, хотя не может предложить больше 200 крон в качестве аванса. Последовавшие отзывы были в общем положительными, хотя один из рецензентов-мужчин фальшиво покровительственно отметил, что «от томика стихов, на титульном листе которого стоит женское имя, нельзя ждать слишком многого».

источник: «Karin Boye — A Biographical Profile» by David McDuff

Перевод – Е. Кузьмина ©  http://elenakuzmina.blogspot.com/

Фотографии — с сайта The Karin Boye Society