По мере вхождения в переписку, чувствуешь условность временного пространства. Примеряешь действие на разные эпохи – подходит и туда и сюда. Когда автор начинает вбрасывать хронологические маркеры (война в Китае, трамвай, военный летчик), понимаешь, что персонажи могут быть вовсе не знакомы: он убит еще до революции, на Ихэтуаньском восстании в 1900-ом; она жила ближе к нашему времени. Перед нами диалог, которого нет. Только вести и вестники.
«Понимаешь, Сашка, наверно, так: вещественная, видимая оболочка мира — материя — натягивается, засаливается, трется и протирается до дыр, и тогда в дырку, как палец ноги из рваного носка, лезет суть.»
Шишкин натягивает материю. Натягивает до предела. Иногда кажется, что кроме материи ничего не остается. Но материя рвется, и сквозь детальность, интерьерность, портретность, физиологичность начинает проступать суть. Суть жизни, как неминуемой смерти, и суть смерти, как великого дара.
«Знаешь, отчего стало страшно в первый раз — мне было четырнадцать или пятнадцать — оттого, что вдруг пришло озарение: мое тело тянет меня в могилу. Каждый день, каждое мгновение. С каждым вдохом и каждым выдохом».
«Пойми, жизнь — это расточительный дар. И все в ней — расточительно. И твоя смерть — это дар. Дар для любящих тебя людей. Ты умираешь ради них. Это очень важно для людей, когда самые близкие уходят. Это тоже дар. Только так можно понять что-то о жизни. Смерть любимых, дорогих людей — это дар, который помогает понять то важное, для чего мы здесь».
Может оттого в романе так много смерти. Смерти разной – от войны, болезней, несчастного случая. Но не бессмысленной. И писать в никуда, по Шишкину, тоже не бессмысленно. «Не доходят только те письма, которых не пишут»,- твердит Володя. Именно слова связывают, восстанавливают разорванное время, позволяют синхронизировать эпохи. В начале было, есть и будет слово.
«Оказывается, древнее письмо начиналось как запись порядка жертвоприношений. Картинки изображали сцены служения с участниками и ритуальной утварью. И это как раз понятно. А вот дальше произошло удивительное! Смотри, ведь получалось, что это таинство становилось доступным каждому, взглянувшему на картинку. Собака была собакой, рыба — рыбой, лошадь — лошадью, человек — человеком. И тогда письмо стали специально запутывать, чтобы его могли понять только посвященные. Знаки стали освобождаться от дерева, от солнца, от неба, от реки. Знаки раньше отражали гармонию, всеобщую красоту. Гармония переместилась в писание. Теперь письмо не отражение красоты, но сама красота!»
Кто-то увидит в «Письмовнике» гармонию и красоту. Кто-то брезгливо отвернется. Для меня «Письмовник» — самое сильное впечатление от современной русской литературы.
jonny_begood