«Пейзаж в тумане». «Таква». «Вечность и один день».
Сюжет первый: по стране

Тео Ангелопулос, как и другие великие режиссеры, вполне предсказуем набором кочующих образов: дети-беженцы, символизм государственной границы, ремарки Тонино Гуэрра, приправа в виде политики – от умеренной до чрезмерной – танцующая на улице невеста, люди в оранжевых дождевиках. Как у других великих режиссеров, концовки его фильмов непредсказуемы, а послевкусие – зависть. В фильме «Пейзаж в тумане» это зависть к силе веры, сметающей все на своем пути, и к возможности просто так, без билета, сесть в поезд и не вернуться.

Есть три уровня существования человека: первый – в поле, которое задается обществом. Выпав из общества, начинаешь жить в поле, которое создаешь сам. Осознав, что твой разум, даже бодрствуя, порождает чудовищ, отдаешься на волю Божию. Дети, сбежавшие из дому, чтобы уехать к отцу в Германию, очевидно относятся к третьей группе, проскочив первые две – так что в детском образе перед нами взрослые люди; учитывая любовь Ангелопулоса к старикам и неспешным кадрам – попавшие в старость, минуя детство.

Почему – старость? Не знаю. Речь пойдет о ясности ума – такой же редкой в старости, как и в детстве. Согласиться с Мандельштамом: к смерти ближе всего дети? Нет, дети дальше всего, по причине тумана, в котором совершенно не виден пейзаж. Взросление – рассеивание тумана, и все более крепнущее чувство предстояния, один на один, чему-то бесформенному с одним лишь данным явно привкусом суда. Жить начинаешь с оглядкой на это; с этим начинаешь беседовать. В один прекрасный миг перед глазами опускается вуаль пустоты, гудящей, словно провод под током, и ты понимаешь: за тобой пришли, но не сверху, а снизу. Если остаешься в живых – начинается сознательная (вот он – признак зрелости) охота за впечатлениями, городами, лицами, акафистами и святыми местами. Короче говоря – учишься стрелять, в чем заключается сущность духовной работы и веры. Охота идет вслепую: никогда не знаешь, что из добытого останется с тобой не то, что там – даже на ближайшие несколько лет. Необходимости учиться самообороне это не отменяет. И «Пейзаж в тумане» постоянно подчеркивает, что все попутчики на дороге в Германию – случайны. Некоторые – просто мешают по долгу службы, иные – лезут насиловать, а добрый – продает свой мотоцикл, потому что уходит в армию, и вы так же случайно попали в суету его предотъездных хлопот, как он заявился в канун вашего отъезда. На примере детей мы видим неуместность мира для человека, который стремится. И снова зависть: в какой полноте надо жить, чтобы мир казался неуместным. Не обращать ни на что внимание – быть, словно в тумане. Но похож ли такой детский туман на ту вуаль, разом отрезающую от всего, при том, самое страшное, что все остается на своих местах (ничего потом не докажешь) не помню.

Зовет ли отец? Есть ли он? Несомненно, есть, раз неуместность под конец фильма достигает таких размеров, что когда продаешься – тебе просто дают деньги и бегут прочь, не требуя работы. Чуют.

Сюжет второй: дом-служба-мечеть

Не ответив на вопрос «что?», достанем из дисковода «Пейзаж в тумане» и обратимся к «Такве», пытаясь ответить «как».

Среди фильмов о том, как учиться стрелять, есть лубки, вроде «Страстей по Андрею» или «Острова», есть символика корейских фильмов на буддийскую тематику («Почему Боддхидхарма ушел…», «Зима, лето, осень…»), есть, чаще всего европейского пошиба, издевательство, которое попросту скучно (при всем уважении, например, к Бунуэлю). В «Такве» Озер Кизильтан показывает веру, как она есть: грязные сны, гениальная игра глазами в торговом центре, переезд в келью поближе к любимому шейху, выданный шейхом мобильник, стыдливо убираемый под подушку. Все это, хоть и принадлежит исламу, очень узнаваемо. Впечатление такое, словно слушая с малых лет «новый Гоголь народился!» открыл, наконец, учебник по акушерству. Посмотреть, как живет этот почти старик, обратить внимание на мелочи – достаточно, чтобы перестать спорить о догмах и понять, во что превращается человек, не уехавший в Германию быстро и детстве: по ночам он стирает в раковине трусы и велик в такой стирке. От старого отказался, но еще надеешься встретить новое. История человека, хотевшего преуспеть в Аллахе, а преуспевшего – в бизнесе. Очень многие хотели бы такого продолжения, но никто не желает такого конца.

Турок-мусульманин настолько точно описывает твою душу, что хочется, развивая Достоевского, сказать: тебя понимают не ближние, а дальние, и чем дальше, тем глубже. «Такву» следует показывать в наших воскресных школах, поскольку таких фильмов в отечестве нет. Опустившись на самое дно души, находишь затычку. Вынуть ее – все равно, что перерезать себе горло, что не избавляет от себя самого. Кровь хлещет по-прежнему внутрь, ты в ней захлебываешься, и жена, выданная шейхом тебе в награду, приходит как раз вовремя, чтобы забрать у тебя тот самый горшочек с медом, до которого ты, наконец, дотянулся.

Сюжет третий: по набережной

Отныне будем делать все вместе. Что бы ни делал – сперва постараюсь заинтересовать этим тебя. Превращу свою жизнь в непрерывный прасад. Ты же смотри, насколько хватит моего запала.

Вавилон требует своего. Но кажется, никогда он не требовал своего так настойчиво, словно голодный ребенок в одном из фильмов Киаростами: мама ушла, он орет, а тебе самому всего лет пять, так что даже до крана не дотянуться, чтобы заткнуть это капризное существо хотя бы сырой водой, и все глубже тонешь в ужасе разрушения, пытаясь услужить, и некому крикнуть снизу: «ключ под одеждой на вешалке!». В самые темные времена оставались места, куда можно было спрятаться, и как помнил еще Макбет, мертвецы, будучи однажды убиты, не вставали снова и снова. Спрятаться больше негде. Расползается все. Точнее: лечебница перестала справляться с болезнями, которые мы приносим в нее. Сменим замечательную «Такву» на «Вечность и один день» – опять Ангелопулос – чтобы вместо детей, думающих, что будут жить вечно, увидеть старика, знающего: он умрет завтра. Смотреть на это – все равно, что слушать Глена Гульда, сломав пианино, на котором так и не научился играть. Александр – играть научился. Он писатель, но не бросается судорожно что-то дописывать. Наглядеться, наесться… Какая шелуха. Ничего такого нет. Главным остаются отношения между людьми.

Дети уходят сами; старики – сидят в ожидании, пока за ними придут. Последний отпущенный ему день Александр сознательно, без страха и с грустью посещает «места преступления», где, как сказано у поэта, «столько пролито семени, слез восторга и вина». Дети из первого фильма пробегают мимо подобных мест: «Папа, сколько еще до тебя? Чемоданы, промерзшие вокзалы, чужие непонятные люди». Зрелый человек из второго – пакостит в них, сужая круг лиц и неоскверненных собой домов, так что превращается в пародию на монаха. Как человек, за которым пришли, Александр бесстыден и неуместен везде: на свадьбе, в доме дочери, в палате умирающей матери; никто не понимает его желания попрощаться. Прошлое счастье загадочно и невнятно, как буддийский период афганской истории. Но сохранив данную Богом любовь, можно надеяться на рай, а разрушив, получаешь ад при жизни.

Неуместность пейзажа вокруг человека сменяется неуместностью человека в пейзаже. Единственное, чего избежал Александр – кошмара неуместности в доме, в глазах жены, ибо дом и глаза ее – по ту сторону. Люди не статуи: от первых остаются хотя бы призраки, которые полагается кропить святой водой.

Так мы творим нужные нам фильмы. И если когда-то совпадение мысли с увиденным, вызывающее улыбку: «надо же, как раз про меня», было редким, то теперь эти отклики следуют каждый день. Наверное, это и есть суд: «ну, живи своим внутренним миром. Посмотрим, насколько тебя хватит». Столкнувшись на таких условиях с Ангелопулосом, хочется плакать и задавать вопросы. Почему естественных человеческих отношений становится все меньше, так что лишаешься счастья встречи с родными там, за гробом, счастья, которое заслуживается лишь многолетним трудом бок о бок? Ведь боишься именно этого, а не потери уюта и прочих привычек. Зависть чернеет, однако Александр – продуманный персонаж тоски, а тебе, такому чудовищу, свою тоску никак не продумать. Несколько блюзовый вопрос героя: мама, почему мы так и не научились любить? Вопрос супруге: сколько длится завтра? «Вечность», – имеет право ответить она, как преданная жена. «И один день», – добавляет она, как ветреная женщина. Потому что это искусство: не растерять родных и близких, на зов которых можно отвечать молчанием.

Скачать с binmovie:
Пейзаж в тумане
Вечность и один день
Таква