Роман Эдгара Доктороу мне попался очень давно, в зачитанном номере «Иностранки», помнится, я в то время открыла для себя сразу нескольких писателей, без конца перечитывая их романы, и лишь через годы выяснила, что это писатели всемирно известные, и — самые-самые. А тогда фамилия Доктороу просто запомнилась, потому что — странная и немного смешная.
И, конечно, потому что именно он написал историю мальчишки, который решил выбраться из нищеты и убогости окраинного района большого города, выбраться сам, единственным понятным и возможным для такого пацана путем — уйдя в гангстерскую банду знаменитого некогда в Нью-Йорке Голландца Шульца.

Билли Батгейт, который все сделал сам. Читаешь и, кроме интереса к его приключениям, приходит страх. Решил все сделать сам, и ведь сделал. Не в ту сторону и не так, но добился.
Это хороший роман, яркий, сочный, в котором есть все, что нужно для увлекательного чтения. Есть жизнь городской окраины, и ее люди, выписанные автором так ярко, что книгу закроешь, а они все равно тут. Есть обаятельный мальчишка шестнадцати лет, чрезвычайно для своего возраста сообразительный. Есть изысканная Америка праздных богатых, что делят время между частными самолетами и роскошными ресторанами. И есть атмосфера и детальный антураж банды, не той, что совершает налеты в чулках, надетых на головы, а той, что имеет своего бухгалтера, свои фирмы и свои владения в бизнесе мегаполиса. Сухой закон ушел в недавнее прошлое, и бандитизм превращается в цивилизованный бизнес. А еще в романе есть смерть. Как инструмент и необходимая часть этого самого бизнеса. Можно сказать, что роман этот о смерти. Можно было бы. Если б не был он так полон жизни. И любви. Она там есть, и есть великолепно выписанная героиня, и о ней, как о прочих персонажах романа, писать в рекомендации не хочется, чтоб не раскрывать секретов и поворотов сюжета.

Эдгар Доктороу не какой-то ремесленник от литературы, и роман его не просто лихая история с пистолетами. В хороших книгах практически всегда есть свои странности, иногда они кажутся недостатками, почти авторскими неудачами.  Ну зачем, думаешь, читая, автор решил тАк рассказать, ведь оно же явно не укладывается и не причесывается. Наверное, это одно из отличий хорошей настоящей книги от гладенькой ремесленной поделки.
Главная странность романа Доктороу в том, что написан он от лица Билли, мальчишки, но повествование явно мальчику не по плечу, слишком умно и завернуто, слишком интеллектуально и чересчур грамотно для уличного пацана, который и в школу-то ходил, когда придется. Сам автор объясняет в начале первой главы, мимоходом «Так или иначе, в то время я не думал такими формами…» и больше об этом не говорит. Описывает то, что случилось, попутно истолковывая поведение, поступки, намерения всех героев. Объясняя из настоящего — прошлое.
Это нужно или принять или отвергнуть. Отвергая, читатель теряет возможность познакомиться с прекрасной историей, полной людей, событий, сюжетных поворотов.
Я бы сказала, если Доктороу умник, и пишет интеллектуальные книги, то и хорошо, значит надо автору довериться и книгу прочитать. И тогда выясняется, у книги великолепное послевкусие, она продолжает быть, даже отодвигаясь в прошлое дальше и дальше.
«Я тоже ждал. Появилась Дрю – одно полотенце облегало ее фигуру, второе было навернуто на голове как тюрбан.
Спор был относительно ее поведения. Харви настаивал, что она стала сумасбродкой и что ни к чему хорошему это не приведет. Она возразила, мол, приглашение на ужин они приняли вместе. Уж не говоря о регате на выходные. Ей что, терять всех друзей? Харви звучал убедительно, но я перестал его слышать и тому были причины: мисс Дрю стала одеваться. Она встала у гардероба и отпустила большое полотенце, которое упало на пол. Я смотрел ее тело: худенькая, стройная девочка с попкой мягкой и немного плоской, с четким позвоночником, по-девичьи хрупким и нежным, все как у моей маленькой грязной Ребекки. Все части ее тела были как у Ребекки и все вместе составляли знакомое тело женщины. Уж не знаю чего я ожидал, но она была обыкновенной смертной с кожей, порозовевшей от душа. Она надела пояс и медленно накатала на ноги чулки, следя чтобы шов был строго сбоку, затем пристегнула их к поясу, надела трусики и нижнюю юбку. Проделывала она процедуру одевания проворно, ловко и по-женски мягко. Так себя одевают настоящие женщины – их одежда это их оружие в этом мире, их белье – защита от войн, засух, восстаний, пожаров, наводнений и холодов. Я смотрел, как нижняя половина ее тела все больше и больше скрывалась за вещами: юбка, туфельки на высоком каблучке. Она сбросила тюрбан-полотенце с головы и начала паковать саквояж, переходя от шкафа к кровати решительными шажками и не переставая говорить, что ей, собственно, наплевать на мнение друзей, и какое они отношение имеют к ней, она собирается в гости к кому хочет, черт всех возьми, он прекрасно знает и чего зря об этом толковать, сплошное занудство с его стороны начинает раздражать ее. Затем она захлопнула саквояж и, как бы подводя итог, защелкнула его на два бронзовых замка. Я-то думал, что слышал все, что было сказано на катере, но теперь понял, что это не так. У нее и мистера Шульца была еще какая-то своя договоренность, которую она решила выполнять.
»
…
«Я подумал, что если он убьет юриста, то прямо здесь и прямо сейчас. Из его уст посыпались отборнейшие ругательства, он знал их столько, что просто перечислял их как в литании, шагая нервно взад-вперед. Это был мой первый опыт созерцания его гнева – он просто ошеломил меня. Я смотрел на его вздувшиеся вены на шее и удивлялся, как это юрист не съежился от страха перед ним. Гнев мистера Шульца был непередаваем и ни с чем не сравним – это была последняя возможная стадия неистовства перед убийством, но остальные воспринимали босса спокойнее, чем я, для них вспышка не первая, а такая обычная, повторяющаяся, как скандал в семье, который хоть и случается порой, но потом все приходит в норму, поэтому они отнеслись к боссу с церемониальной вежливостью. А совсем душа у меня ушла в пятки, когда, неожиданно, вышагивающий по комнате Голландец, подошел к стойке, прямо передо мной, схватил кекс, и, не останавливая тираду, разорвал обертку, в которой кондитеры его пекли, и пошел обратно, на ходу откусив добрую половину сладкой мякоти. И даже не заметил что он ест, откуда это взялось, будто поглощение пищи для него немного смещенное выражение ярости и обе формы его гнева были разными функциями его аппетита. Кекс, поглощенный боссом, стал достаточной причиной для лысого, все еще держащего пустой пакет, почему я здесь, загадка была решена, он вернулся к работе. Все остальные тоже сели за свои столы, а Лулу Розенкранц сел на свое плетеное кресло у двери, достал пачку сигарет и закурил.
А я все еще был живой и для всех уже принадлежал к этому офису, по крайней мере, секунду или две. Мистер Шульц так и не заметил ни то, что он сделал, ни меня самого, но одна пара проницательных и слегка изумленных глаз заметила и поняла все. Даже, я предполагаю, бесстыдную наглость моих амбиций.»

…

«Ужин состоял из мяса с чечевицей, картофельным пюре и булочек с маслом. Посередине стояла бутылка с кетчупом. Хорошая, горячая еда и я был голоден. Я ел быстро, другие не отставали, и мистер Шульц попросил официантку принести еще одно блюдо с мясом, но уже тогда, когда мой первый голод был утолен, я заметил, что мисс Лола мисс Дрю к свой тарелке не притронулась, а вместо этого, облокотившись о край стола с интересом наблюдала за звериной нашей стаей, сжимавшей вилки в кулаках, жующей с открытыми ртами и протягивающими руки за куском хлеба. Казалось, она была приятно шокирована. Затем, взглянув еще раз на нее, я заметил, что она взяла в ладонь всю рукоятку вилки, как мы, и попробовала воткнуть таким образом вилку в мясо. Воткнув, она поднесла кусок на уровень глаз и стала им помахивать. Все нехорошо застыли. На нее смотрел весь стол. Но она вроде этого не замечала и опустила сооружение вилки с куском мяса на стол, отпустила руку, вилка осталась торчать, а сама стала смотреть на раскачивающуюся вилку, потом нарочито медленно развернула салфетку и положила ее на колени. Потом взглянула на Шульца отстраненным взглядом, полу-улыбаясь, перевела взгляд на свой пустой бокал, который наш босс торопливо заполнил.
Потом она стала есть. Брала вилку в левую руку, нож – в правую, отрезала, клала нож на стол, перекладывала вилку в правую, осторожно ела мясо и кусочки пюре. Изящность, присущая ей как женщине, дополнялась отточенной техникой и правильной скоростью – так учителя пишут на доске слова, артикулируя их еще и по слогам. Мы, застыв, смотрели на ритуал, она же отставила еду и взяла в руку бокал вина, отпила из него беззвучно, хотя я вслушивался изо всех сил, но ни звука, ни всплеска, ни чмока так и не услышал, поэтому, когда она поставила бокал на место, я удивился, а отпила ли она вообще? Вынужден признать, что более угнетающего показа хороших манер я никогда больше в жизни не видел. Она моментально утратила ореол привлекательности в моих глазах. Что касается Лулу Розенкранца – то его хмурость свидетельствовала о большем, такое его лицо в былые времена пугало даже не хлипких. Он обменялся взглядом с Микки, мистер Берман уныло смотрел в скатерть прямо перед собой, даже невозмутимый Ирвинг смущенно опустил глаза, но мистер Шульц закивал головой с надутыми губами, будто необходимое начало чему-то положено. Он наклонился вперед, к нам, оглядел присутствующих, и сказал, как бы формулируя идею:
– Спасибо, мисс Дрю, за ваши полезные умозаключения, которые были сделаны для нашей же пользы. Спасибо за обращение нашего внимания на такую важную для нашей безопасности мелочь!»

PS. Я намеренно, говоря о Доктороу, не исправляю настоящее время на прошедшее, потому что, прислушиваясь к себе, не слышу правды во фразе «писал книги». Эдгар Лоуренс Доктороу умер в июле этого года, прожив долгую творческую жизнь. Но Доктороу-писатель не просто остался, ощущение такое, что он продолжает их писать, свои книги, при каждом прочтении, настолько они живые сами по себе.

Во время учебы в колледже Кеньон

E. L. Doctorow
Creditillustration by Thomas Libetti