…Она у него вяленую рыбу покупала, каждый день. Жила у тетки Веры, в крошечном домике на одну комнатку. Вера сдавала летом все, что за ее забором, даже в саду отгородила три угла, навесив на стволы вишен старый хамсарос и гамаки внутри. И не просто гамаки, а рядом тумбочка кривенькая, от сырости разбухшая, зеркало на веревочной петельке и навесик на ветках из полосатой тряпки. Бывало и спать уходила к куме, в Верхнее, когда в огороде шагу не сделаешь, чтоб на дитенка в панамке не наступить.
А домик был хорош, стоял в самом конце огорода и дверью смотрел на пляж. Сбоку у него еще маленькая дверца была, чтоб к туалету, умывальничек на стене. Зашел с пляжа к себе и нет дела до остальной толпы.
Вот она, Оля, выходила утром, неся подмышкой соломенный коврик с нарисованными цветами и укладывалась ровно посередине пляжа. Ничего с собой не брала, кроме книги и очков. Ну, полотенце еще. Купаться шла медленно, не боялась за вещи, стащить с коврика нечего. А потом, вернувшись и вытирая мокрые волосы, поднимала руку в кожаных браслетах, подзывая Генку. Покупала всегда полдесятка бычков и бутылку пива. Очками все лицо закрыто, кроме рта, и непонятно, какая она. Пока Генка сидел на корточках, поставив на горячий песок клетчатый баул, вставала и шла в домик за деньгами. А он смотрел. Красиво очень шла. Волосы от морской воды вились кольцами, путались по загару и когда шла, подпрыгивали по спине, хотя сама ровно шла, красиво. Мимо лежащих мужиков проходила и те аж головы вывертывали, снизу на нее глядя.
Генка брал деньги и уходил, улыбнувшись в ответ на улыбку. Оглядывался, как бы невзначай, и видел, сидит, сгорбившись, ноги по-турецки, чистит рыбу и запивает пивом, сверкая на солнце зеленым стеклом бутылки. Волосы свешены до самого песка. Читает книжку, положенную между ног.
Неделю он так ее кормил. Пару слов иногда говорили друг другу. У нее, когда улыбалась, видно, клычки острые, а все прочие зубы, как напильником подровнены — один в один. А как-то вечером нырял и на мелководье, как раз напротив ее домика, уколол ногу, нащупал рукой и достал серьгу. Солнце уже садилось, но камушек сверкнул ярко в серебре. Генка ее повертел и в сумку сунул. Дома нашел старую цепочку в столе, повесил сережку на шею. На следующий день ходил, сверкал, сам поглядывал на грудь, опуская подбородок, — нравилось. Девчонки, что всегда втроем загорали, все исчирикались, ах, красотища какая, Генуля, ты просто Тарзан. Он с этими тремя не любил разговаривать, глаза у них будто жиром смазаны, написано в них, вот кивну и пойдешь. Если б еще одна кивнула, ну, пошел бы, да. Надоело по ночам просыпаться от дурных снов. Но — трое. Когда с сумкой уходил, чувствовал, как взглядами по спине ползают. И хихикают. Злился.
В-общем, когда до Оли дошел, она издалека уже руку держала над головой, браслеты к самому локтю съехали. Присел и стал в сумке ей отдельный пакетик доставать, в нем уже бычки, как любит, непотрошеные, и пиво. И тут она очки сняла. Пальцем зацепила сережку на цепочке, немножко царапнув ногтем кожу. Спросила, где взял. А он увидел, что глаза светлые, с крапинками зелеными и под загаром на переносице тоже крапинки — веснушки. Нос, оказывается с горбинкой, серьезной такой, без очков она сразу старше, похожа на училку в школе. Ну, рассказал, как нырял и нашел. Она тогда встала и пошла в домик. И снова все мужики смотрели, как вокруг стрингов красных на попе солнце мелькает. Оля не худая была и если наверное, в одежде, то немножко, может, и толстая даже. Но в стрингах и в красном лифчике на круглых грудях, да так шла еще…
Вернулась и показала на ладони такую же серьгу. Купалась ночью и уронила, а заметила только в домике.
— Вот, один раз всего и надела, — сказала сокрушенно-весело, держа руку ладонью вверх. И смотрела на него, близко-близко. На пляже-то летом, оно все близко. Генка зимой иногда думал, в школе или в магазине, если так, как летом, подойти и сунуться к самому лицу или встать рядом, чтоб всем телом касаться. Ох, крику будет. А летом на песке — нормально. Все так. А потом все — снова далеко.
Так она смотрела, прямо в глаза, в двадцати сантиметрах, а ему вдруг стало жалко сережку эту, до слез. Полдня своей считал, вроде море ему подарило. И ведь не зажилишь, вот она вторая — лежит. Расстегнул цепочку, стряхнул ей в руку серьгу. Лежали две рядышком, старинные такие, с завитушками остренькими и посередке длинные камушки, лапками схвачены, граненые и потому зайчиками стреляли, когда ладошка шевелилась. Молча отдал, не смог даже улыбнуться и сказать пустяков. Она руку закрыла. Велела подождать и пошла снова в домик.
Он ждал, сидя на корточках. А когда шла обратно, подумал, вдруг деньги несет, за сережку? И стало противно, что он сидит, а надо было, наверное, уйти. А потом что? Ходить и делать вид, что не видит руки над головой?
Но она хорошо, денег не принесла. Только за пиво, как всегда. А ему в руку сунула кольцо. Круглое такое, толстое, большой загогулиной серебряной. Красивое и вроде мужское. Не говорить же ей, что нет в кольце веселого камушка. Сказал спасибо, надел при ней на цепку и повесил на шею. Встал уходить.
Вот тут она и попросила, чтоб вечером пришел к домику. Сказала, хочет ночью выкупаться.
Пришел. Открыла дверь. Он зашел и купаться не пошли. Вернее, к утру пошли, когда было зябко, но очень красиво — тихо-тихо, будто все вокруг шепотом. И далеко, у мыса, рыбаки торчат на камнях с самоловами. Ушли подальше по холодному песку, она вся пупырышками покрылась. Генка как увидел пупырышки эти, вспомнил Ритку и стал бояться, вдруг начнет его уговаривать, чтоб весь день вместе. Оно, конечно, с Риткой почти и не разговаривают, только привет-какдела, но все равно не хочется, чтоб знала, что он — с другой. Но Оля вытерлась полотенцем как следует, и даже к домику попросила не идти с ней. Ушла сама, по тихой воде, с полотенцем на плечах.
А днем уже сам спросил, можно ли прийти и она разрешила. И еще раз. Все было очень хорошо, и, оказывается, резинку надевать не так уж сложно, и все у него получалось, как надо. Она так сказала, что получается. И удивлялась, смеясь, что в первый раз, не верила. Ну, правильно не верила, была же еще Светочка-Сеточка, из параллельного, но это же было один раз, вместе с Масейкой и Саньком и давно, еще в тринадцать, Генка после и забыл. Тем более, что как-то все было не по-настоящему. С Олей — совсем по-другому. Так что почти не соврал ей. Но после третьего раза, когда днем с сумкой шел, искал ее глазами, а руки и нету поднятой. Подошел, вместо коврика с цветами — большущее покрывало, видно тетка Вера дала, и на покрывале Оля спиной вверх, рядом с ней мужик, взрослый, большой, по лопаткам черные волосы кучерявятся. И девочка, года три, рот в песке, панамка в песке, совком под собой ковыряется, яму копает.
Он постоял-постоял над ними, так чтоб тень на спины не падала, и ушел. Цепку с кольцом на ходу снял, бросил в сумку. Дома сунул снова в ящик стола и уже не доставал.
С Олей он потом говорил еще. Один раз. Она у забора стояла, вешала на веревку всякие трусы и купальники. Сама позвала. Сказала только:
— Геночка, вот ко мне муж приехал. И дочка.
Генка плечами пожал. Не знал, что сказать. Она в руках держала плавки, в которых волосатый днем лежал на покрывале. Спросила:
— Тебе ничего не нужно?
— Нет.
— Может, тебе привезти чего, на следующий год? Или передать поездом, ты встретишь? Не нужно?
— Не знаю.
— Ну, давай я телефон оставлю, хочешь? — из кармана халатика вынула карточку, красивую, с золотыми краешками, — ты только днем звони, по рабочему, хорошо?
— Хорошо.
Генка взял карточку и пошел. Но как-то стало ему смутно. Оглянулся, она стоит, руки опустила, в одной — мокрые плавки комком, на другой браслеты съехали до самых почти пальцев и на руке от них бледные полоски без загара. Генка улыбнулся и помахал ей. Хорошо помахал, старательно. И она улыбнулась, почти засмеялась, волосы закинула назад, сунула, наконец, на веревку этот дурацкий синий трусняк и тоже помахала, хорошо, от души.
Так что еще дней десять, пока они там семейно жарились и плескались, Генка приходил и так же приносил ей бычки, а волосатому мужу таранку, и три пива для них.
А карточку дома прочитал. Юрист, консультант по вопросам недвижимости, решение спорных ситуаций, Лемус Ольга Эдвардовна.
Сунул ее туда, где цепка с кольцом. Там и лежит.