Всё случилось именно из-за школьной канонизации Великого Культурного Наследия Русского Народа. Детей пичкали литературной классикой, пока их не начинало тошнить. Своего рода зомбификация – советский ребёнок воспринимал в качестве литературы только то, что было похоже на произведения из школьной программы.
Детские писатели, вышедшие из шестидесятников, прилагали титанические усилия, чтобы изменить восприятие литературы, но, сколько бы они ни бились, на каждый «Мой дедушка памятник» приходилось по паре десятков благомыслящих «Коля пишет Оле, Оля пишет Коле»…
Вообще, надо признать, что единственное, что представляет ценность в советской литературе, это книги «шестидесятников». Они были первыми и последними советскими литераторами, почитавшими не корпус русской классики, а авангардистскую литературу 20-х годов. Они избегали крайностей экстремизма (политического и эстетического), но пытались осмыслить путь России в ХХ веке и предложить некий позитивный миф о Творении Нового Мира. Карамзин, знатный мифотворец, конструктор мифогенных агрегатов, одобрил бы их деятельность. Идеалы, предлагавшиеся шестидесятниками, были, опять-таки, весьма позитивными, против которых не возразит ни один здравомыслящий человек – дружба, патриотизм, верность в любви, гуманность, доброта, терпимость, почитание рационализма, уважение к интеллекту, юмор, в конце концов. Юмор вообще редок в надутой самоуважением русской литературе двух столетий, а в ХХ веке он сосредоточен исключительно в текстах авторов 20-х годов и «шестидесятников». Конечно, «шестидесятники» на фоне мировой литераутры смотрятся вполне второстепенно. Ни Аксёнов ни Гладилин ни Окуджава не способны конкурировать со своими французскими и англоязычными коллегами. Но, тем не менее, их книги функциональны. Они не оплакивают прошлое и бросают горькие обвинения своим современникам в отступлении от идеалов не совсем внятного абсолюта, а учат горожан жить в современном мире, избегать стрессов, воспитывать детей и… любить жизнь, как она есть. Это и есть функция литературы в обществе. Именно это, а не учительская позиция с укоризненно воздетым ввысь пальцем.
Но, как вы знаете, линия «шестидесятнической» литературы (равно, как и недоформировавшаяся «городская проза» 70-х годов, космополитическая, элегантная) была задавлена, вытеснена в маргиналии бесчисленными толстоевскими, поклонниками Бунина и Набокова, канонизировавшими «Войну и мир» в качестве абсолютного шедевра.
Но всё-таки! Литературный майнстрим советской эпохи — мёртвые, скучные книги, но в них, опять-таки, нет ни ненависти, ни призывов к насилию, ничего специфически советского. Они написаны, как бы Решетниковым, Фёдором Михайловичем, незаметно для него перенесённым на десятилетия вперёд и мирно сочиняющим роман за романом.
Другими словами, советская литература плоха не потому что она как-то по особому идеологически ядовита, а просто в силу своей глубокой провинициальности, унаследованной от классической русской литературы.
Однако советкая литература во многих своих проявлениях интересней и талантливей великой Русской Литературы.
Культуршок 20-х и 60-х годов оставил след, который так и не удалось изгладить до конца. Джойс и Хэмингуэй были спасателями и благодаря их влиянию в советской литературе появляись по-настоящему хорошие книги. Ведь многочисленные совписы не были бездарны, нет. Среди них было много по-настоящему таланливых литераторов, модет быть, больше, чем в русской литературе XIX века. Но получалось так: пока автор ориентировался на западные образцы и пытался писать «интересно», как-то «цеплять» читателя, он выдавал яркие истории, которые и сейчас привлекают внимание. Однако, как только он вспоминал о Великой Традиции, так сразу тускнел, линял и суконным, шершавым языком «русской классики» принимался вылизывать бессюжетные повествования ни о чём. Примером тут может служить Валентин Распутин, начавший с остросюжетной интеллектуальной городской прозы в духе Апдайка и Чивера, затем свернувший в сторону «Нашего современника» и принявшийся выдавать на гора задумчивые квазилирические тексты, в которых ничего не происходит.
Особое место в советской беллетристике занимают такие маргинальные жанры, как «детская литература» и «научная фантастика». Для них не было классических образцов и потому руки у писателей, работавших на этом поле, были отчасти развязаны. Некоторое количество авторов упорно вносили в литературу для детей нечто бунинообразное и были обласканы Советской Властью, другая, большая часть, резвилась и осыпала советских школьников отличными повестями и рассказами с внятным сюжетом и яркими героями. В фантастике было проще. Вся советская фантастика происходила от «красного пинкертона», зародившегося в 20-е годы, и потому была увлекательна и динамична. В сталинские времена фантасты делали упор на шпиономанию, в хрущовские – на апологию технократии, но, в принципе, практически все книги советских фантастов до воцарения в «Молодой Гвардии» истового бунинства и праведного набокианства читабельны даже сейчас. В фантастике сильнее, чем во всей остальной советской литературе, сказалось идеологическое давление – и это не случайно. Сама форма «интересных книжек c приключенниями» вызывала у советских культуртрегеров опасения. Поэтому градус идеологии в регионе фантастики был дико взвинчен. Впрочем, мягкая гуманитарная революция, произведённая фантастами-шестидесятниками, с большим интересом читавшими Кингсли Эмиса и Рея Бредбери, чем Вересаева и Куприна, редуцировала коммунистическую паранойю до светлой веры в светлое завтра, без признаков человеконенавистничества.
Ну, может быть, стоило бы сказать о великих, без вских скидок, писателях советской литературы, таких, как Чингиз Айтматов, но уже сил нет…
…Получается немножко сумбурно, потому что пришлось сильно сокращать пост.
(продолжение следует)
Очень интересно. Ждем продолжения)