В отрывках из дневников Дирка Богарда (Dirk Bogarde) (Искусство кино, №3, 1991)прочитала о том, как снимался и пробивался на экраны фильм.

Лилиана Кавани (Liliana Cavani) снимала документальный фильм в Дахау. Однажды она заметила красивую, элегантно одетую женщину, бродившую по развалинам под проливным дождем. В руках у нее был букет красных роз. Женщина что-то искала. Наконец – нашла: стала около торчащего из земли куска кирпичного фундамента и положила цветы… Кавани не удержалась – догнала женщину…

Её заключили в Дахау за социалистические убеждения. Она приходит сюда каждый год, в день смерти своего возлюбленного – эсесовца. Его убили американцы, освобождавшие концлагерь. Кусок фундамента – всё, что осталось от барака, в котором её когда-то держали. 

«Ночной портье» — потрясающий фильм. Лилиана Кавани – невероятно смелый режиссер (и женщина! – забавно: ни в русском, ни в английском нет женского рода, пишут: female director), решившийся на исследование такой темы – человеческое поведение, закоулки психики в экстремальных условиях.

Она снимала фильм о женщинах – участницах Сопротивления. Брала интервью у двух женщин, прошедших лагеря. Одна провела три года в Дахау; ей было 18, когда она туда попала; была партизанкой, не еврейкой. После окончания войны она каждый год ездит в отпуск в Дахау. Это привело Лилиану в замешательство. Но женщина не смогла ответить четко, что именно влекло её туда (на этот вопрос мог бы ответить разве что Достоевский). Но эти ежегодные визиты давали ответ: жертва, как и палач, возвращается на место преступления.
Со второй женщиной, прошедшей Освенцим, режиссер встретилась на окраине Милана, в её убогом жилище. Это удивило Лилиану – ведь семья женщины была зажиточной. Та объяснила: после войны, как ни пыталась, не смогла возобновить связи с семьей и людьми, и стала жить одна. Почему? Потому, что её шокировала послевоенная жизнь – то, с какой поспешностью было забыто всё трагическое и печальное. Она вернулась из ада и считала, что люди, увидев, на что они способны, захотят многое радикально изменить. А получалось наоборот: именно она чувствовала себя виноватой перед другими, что стала живым свидетелем ада, укором, жгучим напоминанием о чем-то, что все хотя забыть как можно быстрее.

[* — сразу вспоминается кадр с подарочной коробкой, та «история Саломеи»…]

«В одном из интервью, которое я давала в Париже, на вопрос о смысле фильма я ответила: «Все мы – жертвы или палачи, и выбираем эти роли по собственному желанию. Только маркиз да Сад и Достоевский хорошо это поняли».
Лилиана Кавани

Charlotte Rampling/Шарлотта Ремплинг — о Дирке Богарде и «Ночном портье»:

Он никогда не сдавался. Даже если всего на минуту я выглядела усталой или понурой, он буквально хватал меня за шиворот, усаживал и говорил: «Никогда не показывай, что устала. Ты должна быть готова в любую минуту из всех 14 или 15 часов съемок, потому что именно эта минута может оказаться той, которая останется на экране навечно. Приготовься к ней».

Мы начали съемки с эпизодов в концлагере, в дезинфицированном туберкулезном госпитале за Римом. Я решила не думать об этом до начала съемок. Это было такое жестокое начало, меня в него просто втолкнули. Не могу этого описать.