Ефремов П.А. «Старец Пафнутий»
На меня в своё время здорово повлияли ОПОЯЗовцы с их пристрастием к анатомированию художественных текстов. Фокус ведь не в том, чтобы, разрезав текст на составные части, тем самым убить его, а в том, чтобы он и после процесса разборки остался живым и неожиданным. Обычно считается, что невежество сохраняет чистоту восприятия, но это не так. Невежда получает от произведения искусства не более 30% удовольствия, которое оное произведение дать может.
Но к формалистам я относился по разному. Виктор Шкловский раздражал меня априорной убеждённостью, что он, Виктор Шкловский, разумеется, намного умнее меня, читателя, и потому говорить со мной ему, Шкловскому Виктору, следует непременно присев на корточки и смешно гримасничая. А то я, глупый, не дай бог, заскучаю над умным текстом. С Тыняновым мне не повезло тем, что сначала я прочитал у него «Кюхлю» и мне не то чтобы не понравилось, но не сумел Тынянов внушить мне симпатию к своему романтичному герою. Мне Кюхельбекер представился не наивным и возвышенным чудрком, а просто дураком. К немалому своему смущению, я разделял взгляд Булгарина на Кюхельбекера, и потому статьи Тынянова, типа «Архаисты и новаторы» я воспринимал с хихиканьем, типа «эва, как завернул-то автор «Кюхли»!» Кроме всего прочего, я не мог простить Тынянову пренебрежительный отзыв об «Аэлите» А.Н.Толстого. Разумеется, позже я прочитал и «Малолетного Витушишникова» и «Поручика Киже», коих оценил по высшему баллу и ценю и перечитываю под настроение до сих пор, но в целом не сложилось у меня с ним. Зато как-то сразу сложилось с Борисом Эйхенбаумом. Его издевательский роман «Маршрут в бессмертие. Жизнь и подвиги чухломского дворянина и международного лексикографа Николая Петровича Макарова» я полюбил сразу же.
Но вот на что я обратил внимание при сегодняшнем перечитывании Эйхенбаума. Литература, как таковая, интересует его постольку поскольку. Он в ней разбирается, виртуозно препарирует и снова собирает в единое целое, но сами по себе тексты для него – второстепенны. Его занимает проблема «как быть писателем», писательские тактики и позы. И потому Ивана Тургенева он терпеть не может, зато обожает Льва Толстого. Иван Тургенев хотел быть «артистом», именно писателем, только писателем, поэтому ярмо с девизом «поэт в России больше чем поэт» тяготило его до депрессий. Эйхенбауму это не нравится. Эйхенбауму нравится солдафонистый граф с поехавшей крышей, потому что оный граф небезуспешно изображал Литературного Мессию и сопровождал (иллюстрировал) своё творчество потоком внелитературных эскапад.
Другими словами, подход к литературе у Эйхенбаума (впрочем, Тынянов разделял взгляды своего коллеги) был сугубо аристократический. Литература должна существовать сама по себе, однако не в коем случае не потешать почтеннейшую публику. Читающая публика – неизбежное зло, с которым Эйхенбаум и Тынянов мирились, скрепя сердце, и при каждом удобном случае демонстрировали рядовым читателям своё академическое презрение. Шкловский, пошедший работать шутом, коверным клоуном, «знаток халтуры и сам производитель халтуры», вроде бы противостоял подобной позиции, но только на первый взгляд. Его пренебрежение к читателю выражалось в иной форме, не так как у его ленинградских друзей, однако наличествовало несомненно.
Подобная позиция, как я понимаю, была очень распространена. Когда я в студенческие и вообще в юные годы читал всякое-разное, мне это обстоятельство не бросалось в глаза. Уж не знаю почему. То ли я сам разделял позу просвещённого аристократа духа (что сомнительно), то ли я так привык, что меня, бедного, всякие умники шпыняют наперебой, что вообще не мог представить иного отношения…
Во всяком случае, ныне таковая поза – ничуть не менее распространённая, чем во времена ОПОЯЗа, но гораздо менее обоснованная, ибо сегодняшние властители дум просто интелектуальные карлики в сравнении с, будем честны, не бог весть какими гениальными формалистами. И полагаю, что необоснованное высокомерие Хранителей Священного Огня суть одна из причн нынешнего мизерабельного положения российской культуры.
В принципе, эти прекрасные филологи были естественной частью советского (причём имперского, сталинского) майнстрима, никаких отклонений от линии партии и правительства не проявляли, а попали под раздачу пинков и плюх исключительно по причине, сформулированной В.Паперным в «Культуре-Два»: сталинской властью наказывались не еретики, а те, кто мог логично и непротиворечиво сформулировать и обосновать выдвигаемые постулаты. Постулаты советской культуры следовало постигать интуитивно, на уровне «всё понимаю, да сказать не могу», так что наказаны были ОПОЯЗовцы за свою несносную логичность и строгость мышления, а не за отклонизм от советскости.
Вообще-то всй вышенаписанное должно было быть кратким всуплением к рассуждению о В.Катаеве, А.Н.Толстом, И.Бунине и М.Булгакове, но что-то я расписался. Прервусь.