Именно в своём любимом магазинчике «старья» Кэррингтон стала владелицей посеребренного зеркала, в котором отражались участники группы Блумсбери, разделявшие её любовь к опушенным пылью истории старинным безделушкам. Сама же Кэррингтон предана забвению носителями отражений, несколько неловко замешкавшись позади Беллов, Грантов, Стрейчи и Вулфов, — назовём лишь немногих из составлявших группу Блумсбери с начала 1900-х до 1920-х годов.

Странность, причудливость объектов, коллекционируемых Кэррингтон подчеркивали пёстрый, мозаичный склад её личности и наружности.

Во вступительной статье к изданию отрывков писем и дневниковых записей Кэррингтон Дэвид Гарнетт (David Garnett), близкий друг, описывает её лицо яблоневого цвета, сломанный нос и неровные зубы. Тогда как в романе Олдоса Хаксли «Жёлтый хром», написанном в 1920 году, Кэррингтон выведена в образе наивной Мэри Брейсгирдль, с большими глазами цвета синего китайского фарфора. Оба описания напоминают словесный портрет коллекционируемого ею «барахла».

И всё же, покров неизвестности с картин и других творческих опытов Кэррингтон был сброшен – после возрождения в 1990-х, вызванного фильмом Кристофера Хэмптона (Christopher Hampton) «Кэррингтон», и ретроспективой её произведений в центре искусств Барбакан (Barbican) в Лондоне.

Непростые отношения художницы с писателем Литтоном Стрейчи, её подлинный неповторимый талант живописца и плодовитого автора откровенных излияний спасли Кэррингтон от покровов тяжелой парчи, наброшенных на неё.

Вторник, 14 сентября 1921 года
«Она впускает нас в антикварный магазин.
Я выбрала 5 старых тонких кофейных чашек с блюдцами, – из лучшего фарфора, с узором в виде веточек; все разные. Три — без ручек. Потом мы нашли два больших квадратных графина, по 6s каждый; очень старый стакан. Глубокая испанская ваза для салатов и 8 очень старых стаканов для ликёра — невероятной красоты и, я уверена, большой ценности, стоившие всего 3/6 каждый. И 3 очень тяжелых стеклянных бокала без ножек, каждый за 4; один датирован 1720 годом… Будем пить из них старый белый портвейн.
А затем мы, возликовав от удачных покупок и новостей, что мистер Джарвис выздоравливает, купили 3 сдобных булочки и отправились на прогулку вдоль канала».
[Carrington, Letters and Extracts from her Diaries. Ed. David Garnett, Oxford University Press, 1979]

Именно это посещение магазинчика совпало с подозрением на удар у мистера Джарвиса. Представлена миссис Джарвис, хозяйка магазина тканей по соседству и хранительница антикварной лавки, — впустившая посетителей в комнату с сокровищами. Кэррингтон, которой нравился этот долговязый, похожий на птицу, человек, с очаровательным голосом и почерком, а также благородным характером, была очень обеспокоена, узнав о его трудностях, — очевидно, воспринимая мистера Джарвиса и его магазинчик как одно целое; относясь к ним с равной нежностью. Радость Кэррингтон, когда она наткнулась на чашки — изукрашенные узором из веточек, далёкие от совершенства, — говорит нечто о её характере: покупка необходимой домашней утвари не была обязанностью или поручением; просто, независимо от того, что ты выбираешь – будь то стремянка или плетеная корзина, — выбор должен исходить из личной симпатии, духовной потребности, которая оценивает по-настоящему и придаёт смысл именно этой лестнице или корзине. Красота этих вещей сообщается, пропускаемая через индивидуальность того, кто их выбирает.

И действительно, как видно из литературных произведений, таких как «Богемия в Лондоне» Артура Рэнсома (1907) (Arthur Ransome, Bohemia in London, 1907) и «Рваные знамёна» Этель Мэннин (Ethel Mannin, Ragged Banners, 1931), важность интерьера и его предметов как выражение умеренности, индивидуализма и антиматериализма, действительно инкапсулировало дух представителей богемы и Блумсбери; определенно, меблировка вашего дома предметами «старины» и приобретенными в магазинах подержанных товаров, не будет способствовать повышению вашего социального статуса. Идея покупки старых вещей была вполне уместна, поскольку многие представители группы Блумсбери имели частный доход; это был образ жизни.

В богемном интерьере есть красота и артистизм, но также и артистическая умеренность. Существование представителей богемы, описанное в «Рваных знамёнах» — проживание минимальное и не вполне комфортное; его литературная цель — отразить простоту жизни.

Обмороки бедного поэта среди текстиля ручной работы, окрашенной мебели и стула с камышовым сидением; духовность, достигнутая посредством физического минимализма, но даже тогда не лишённая артистического вкуса. Тем не менее, всё это контрастирует с домами Кэррингтон в Тидмарше и Хэм Спрэе, оба битком набитые антикварными вещами и мебелью, расписанной самой художницей.

В Чарлстоне, доме Ванессы Белл (Vanessa Bell) и Дункана Гранта (Duncan Grant), цвета стен были тщательно продуманы, контрастируя с ценными несовершенствами objet d’art: землистые тона заставляли волоски трещинок испещрённого пятнами синего китайского фарфора и выцветшие индийские коврики петь — ясно и сладкозвучно — на фоне безотрадных белых английских дней. Картины Белл и Гранта тоже демонстрировали старые, темные бутылки вина, глиняную посуду ручной работы, кувшины и чашки, яркие ткани и щербатые бюсты давно забытых людей.
Но в этих домах, несмотря на хаос или скудость, сохранялась сущность свободного выражения личности, всегда отвращавшегося от произведённого массового.