Вступление

Любое слово – это иероглиф. Иероглифический язык, возможно, предшествует «алфавитному», как первая письменность – последней. Раз так – попробуем подойти к словам, как к иероглифам, оговорив сразу, что смыслов в иероглифе множество, вплоть до того, что предшествует знаку, «втекает» в него, и вытекает, как в Книге перемен. И что смысл всегда есть, и был изначально; то есть отбросим гипотезу о случайности связи знака с тем, что он определяет. Чем дальше в прошлое, тем больше осмысленности в любом языке (проследите, например, историю романской группы через латынь и дальше). Сначала язык теряет окончания, путает тематические гласные, потом забывается смысл исконных слов, и его приходится восполнять заимствованиями, потом связь знака с определяемым действительно становится случайной… для пользователя. То есть той, какую диктует программист, знающий, в чем суть, или придумавший некий эрзац. Форма воссоздается компаративистикой – спасибо ей. Содержание (слова и человека) проверяется сказкой и традицией в последней инстанции. Тем более что те, кто когда-то вкладывал смысл в языки, скажем так, Северного полушария, пользовались именно мифом. Итак, поиграем в слова, раз мы занимаемся ими серьезно.

Иероглиф MN – география и население.

Взяв евразийский корень MN, мы оказываемся в воде. Вернее, в тумане, облаке, выпадающих инеем и росой. Где-то здесь лежит манна небесная, которая «как иней на земле». Так что есть и земля. Мы – если не в фильме Ангелопулоса, где в тумане растет Древо жизни, то в подземном мире на заре нашего рождения: монгольский рефлекс manan указывает на что-то вроде предутреннего тумана, где брезжит рассвет. Брезжит, как небо (саамское mini), луна (всем известное moon), мерцание, отражение (дравиды). Как привет всем ловящим в воде луну.

Земля здесь – пастбище, на котором всего много: *moni – много в индейских языках; у дравидов этот корень указывает на обильное стадо, которое пасется на сугубо отведенном лугу возле деревни, и, одновременно, людей. Стадо пасет, очевидно, Велес, как бог подземного мира, отчего-то (или закономерно, см. выше), попавший на небо, чтобы там пасти облака. Кто же там пасется? Изначально это должны быть олени, лоси, собирательное индейское *mana. Лучезарные олени; почему так, станет ясно в дальнейшем, а пока отметим народную этимологию японского оленя, manaka – префикс mana + ka, олень. Или водяной конь, например, у кельтов. Почему конь, если mana – некто с рогами, а древний евразийский конь будет «мерином» (от последнего мы еще выйдем на смерть и рога). Отвечают украинцы: конь был порожден чертом, имел рога. Разве могло быть иначе? И в целом конь считается порождением дьявола, противником бога: новорожденный человек вынужден бросаться в завистливого коня комками глины из своего живота. Христос-коми прячется в копне сена от евреев, а лошадь это сено разбрасывает. Христос проклинает лошадь, и с тех пор ее мясо едят вороны.

Кто еще живет здесь? Рыбы – это понятно, мень по-русски «налим». Водоросли (mnion по-гречески «водоросль»). Глисты и прочие насекомые. Но разглядывать их нам некогда. Мы – в переходном мире, где нас атакуют такие значения иероглифа MN, как безумие, гнев, смятение; нас мнут, у нас возникают уродства. Нас в буквальном смысле зарывают в землю, окучивают: «мудйыны» по-коми – окучивать картошку и обваливать избу землей. Если верить дравидам, мы умерли: mantu. Откуда здесь взялось -t ? Очевидно, как показатель каузатива (мы же играем); так китайцы превращают «получение» в «дар», подрисовывая сбоку иероглифа милый маленький знак руки. В любом случае, мы получаем «мутить» и «размешивать мутовкой», а MN странным образом проявляет свою хтоническую сущность и дальше, проходя через языки и эпохи почти в неизменном виде (есть другие, буквы, «легче», они изменяются чаще). Прямо как глина на дне стакана.

Мы пребываем здесь (латинское maneo), это наш дом, лицо, череп и, таинственным образом, наша гора (mont). Наша сущность и тело: men у эвенков «свой». Мы сидим в темной влаге, как мозг, сердце, печень, или те крошечные дравидские глисты. Мы замерли в ожидании матери. Конечно же, ma – это и мать, и вода, а если раскладывать гипотетическое евразийское *mawa, вода, получается «мать наша» (примечание: это уже поэзия). Боги занесли мутовку над океаном, готовые пахтать. Мы – как та рыбка, которую из сострадания посадили в кувшин, а рыбка стала расти, и переросла и кувшин, и колодец, и озеро, и океан, так что наступил потоп, из которого спасся один Ману – прародитель людей. Спасся на горе. Почему рыбка, почему героя зовут Ману, и почему на горе – нас уже не должно удивлять.

Напоследок – еще пара мифов. Индейцы считают, что соленая вода – моча праматери земли. Кажется, у австралийских аборигенов, дождь – это моча лягушки, что лежит на спине и писает в небо кому-то в отместку. Кажется, у бретонцев, во время оно не было океана, и люди страдали от засухи. Тогда святой Патрик созвал всех остальных святых – они помочились, и стало хорошо. Некая старуха ищет своего зарытого мужа; он подает голос, когда она мочится как раз над ним. Все порождающие начала уже здесь. О них – в следующий раз.