‘Время больше пространства. Пространство — вещь.
Время же, в сущности, мысль о вещи.
Жизнь — форма времени…’
(И.А.Бродский)

 

Речь моя пойдет про, возможно, самую короткую главу в русскоязычной поэтической литературе. О главе поэмы, составленной всего из трех слов. А именно — о главе ‘Серп и молот — Карачарово’ поэмы Венедикта Ерофеева ‘Москва — Петушки’.

1.

«Во вступлении к первому изданию я предупреждал всех девушек, что главу «Серп и молот — Карачарово» следует пропустить, не читая, поскольку за фразой «и немедленно выпил» следует полторы страницы чистейшего мата, что во всей этой главе нет ни единого цензурного слова, за исключением фразы «и немедленно выпил». Добросовестным уведомлением этим я добился того, что все читатели, особенно девушки, сразу хватались за главу «Серп и молот — Карачарово», даже не читая предыдущих глав, даже не прочитав фразы «и немедленно выпил». По этой причине я счел необходимым во втором издании выкинуть из главы «Серп и молот — Карачарово» всю бывшую там матерщину».
(из «Уведомления автора»).

Третьего дня, копаясь в архиве, обнаружил я вложенный между страниц ‘настольного календаря на 1941 год’ сложенный пополам листок тонкой, почти папиросной бумаги. На листке этом напечатана была (на машинке, судя по прозрачности шрифта, экземпляр восьмой-десятый) ‘Моя маленькая лениниана’ все того же Вен.Ерофеева. И, видимо, память моя сохранила, быть может, ложное воспоминание о том, как я читал и ‘Москву — Петушки’ — именно в таком вот, машинописном варианте, со всем упомянутым в ‘Уведомлении’ ‘чистейшим матом’. Мнения знакомых литературоведов разошлись. Одни говорили, что ничего подобного не было и что Веничка был гениальным мистификатором[1]; другие припоминали, что ‘да, кажется, что-то такое было’, что первое израильское издание 73-го года вроде бы как напечатали с первой фразой и пятью рядами отточия с примечанием о мате… Сам я этого издания 72-го года не видел, судить не берусь. Но вопрос об ‘отточиях’ весьма любопытен.

Ведь что скрывается за отточиями? Реально или якобы пропущенный текст. С точки зрения хронотопа — однозначная дыра, провал, яма в пространственно-временной конструкции. Выпадение из времени и пространства, вырезание этого времени-пространства. Очень грубый монтаж, если пользоваться кинометафорой.

Причем прием весьма и весьма почтенный. От Пушкина по меньшей мере. Вот, в ‘Онегине’ — отточия на месте 9-го стиха 1-й главы. Ну и еще… Пушкин специально пишет:

‘Автор чистосердечно признается, что он выпустил из своего романа целую главу, в коей описано было путешествие Онегина по России. От него зависело означить сию выпущенную главу точками или цыфром…’
(Пушкин, Отрывки из Путешествия Онегина).

Или, положим, Тютчев в ‘Итальянской vill’е’. Или у Блока, ‘Обман’. Кстати, во времена Блока уже синематограф входит в свои права, и отточия появляются достаточно редко. Впрочем, это пока только гипотеза, но она имеет кое-какие основания.

Ну да ладно. Попробуем взглянуть на эту главу, так, как будто эти отточия в ней все-таки есть. Сразу всплывают два вопроса. Первый: о событийной канве, второй: о временной. Кстати говоря, к событийной канве отсылает сама форма предложения: ‘и немедленно выпил’, это вот ‘и’ отсылает к предшествующему.

Что было до? Пробуждение, поход в ресторан Курского вокзала, изгнание из ресторана, отъезд. Что будет после: разговоры реальных и вымышленных персонажей, бесконечные лирические отступления (а также бесады с ангелами и сатаной). Выпивание, сольное и в ансамблях с попутчиками. Приезд в Петушки. Смерть. Кольцевая структура событий: пространство до электрички (страдание) — пространство в электричке (карнавал) — пространство после электрички (смерть).

Карнавал как Страсти по Веничке, говоря бахтинским языком. Переход от ‘внутреннего человека’ к чистому смыслу[2]. Последовательно, не оставляя герою ни единого шанса.

‘В западной традиции аскеты и вообще религиозные лидеры занимали в вопросе о смехе различные позиции; но на уровне языкового обихода фраза «святой пошутил» («The saint made a joke») в западных языках семантически допустима. По-русски такого и выговорить невозможно; подлежащее «святой» отказывается соединяться со сказуемым «пошутил», и это потому, что в народном языковом обиходе глагол «пошутить» систематически обозначает деятельность бесов. Самый обычный русский эвфемизм для беса — «шут» или, на более фольклорный лад, с оттенком боязливой интимности — «шутик». Бес «шутит», сбивая с пути или запрятывая позарез нужную вещь. <…> Конечно, и русская традиция знает Святки, знает Маслену Неделю перед Великим Постом. Однако Православие не испытало ничего похожего на францисканский переворот. «Смехотворство» и поныне фигурирует в уставном каталоге грехов, в которых православный должен приносить покаяние’. (С.Аверинцев)[3]

В сущности, то что случается в электричке — это вневременные события (время течет вне электрички, маркируясь станциями). Но не с самого момента отправления. А именно: через пять примерно минут (от Москвы до Серпа и Молота), после этого ‘и немедленно выпил’. Дальше случился ‘хронопарадокс’. Выпил,мгновенный жест, пять секунд. А от Серпа и Молота до Карачарова добрых пять минут!

Но вылетело. Провал. И только на перегоне Карачарово-Чухлинка герой, как может, объясняет, что это с ним было: ‘Не то пять минут, не то семь минут, не то целую вечность — так и метался в четырех стенах, ухватив себя за горло, и умолял бога моего не обижать меня’.

Несколько огрубляя: с упоминанием ‘вечности’ — в данном контексте налицо конструкция ‘опохмел как граница времени и пространства’. Или же — как избавление от пространства.

2.

Еще одно сравнительное примечание про ‘и’. Вернее, про явный стилистический источник, недаром-таки тексты библейские названы stihos, стихами.

‘И сказал Бог: да будет свет. И стал свет. И увидел Бог свет, что он хорош, и отделил Бог свет от тьмы. И назвал Бог свет днем, а тьму ночью. И был вечер, и было утро…’ (Бытие, 1: 3-5)

‘И люди пришли и намеревались срубить и вырвать с корнем [к]едр и оставить пальму в ее одиночестве. И воскликнула пальма и сказала: «Не срубайте [ке]др, ибо проклят тот, кто погубит… И кедр был оставлен благодаря пальме. ‘ (Кумранский апокриф Книги Бытия, табл V:15-16)[4]

‘…и вдруг затомился я весь и поблек… И весь в синих молниях, господь мне ответил… И немедленно выпил…’ (В.Ер.)

3.

‘А выпив — сами видите, как долго я морщился и сдерживал тошноту, как долго я чертыхался и сквернословил. Не то пять минут, не то семь минут, не то целую вечность — так и метался в четырех стенах, ухватив себя за горло, и умолял бога моего не обижать меня.
И до самого Карачарова, от Серпа и Молота до Карачарова мой бог не мог расслышать мою мольбу<..> И я страдал и молился’.

……………………………..

Не шут, но — юродивый.

……………………………..

Талифа куми, Веничка. Талифа куми.

4.

В принципе, можно продолжить рассмотрение бесконечно возникающих контекстов, в духе, скажем, сборника конференции в Твери 2000 года, или, скажем, комментариев Э.Власова, или в духе основательной статьи Н.Богомолова в НЛО[5].

Можно также, как это со мной случилось, запнуться на фразе заповедной ‘пиздить по законам добра и красоты’ и обнаружить в ней сравнительно редкую бафотическую конструкцию. Можно взять для примера ресторан Курского вокзала и проанализировать культурные контексты ресторанного меню с позиций, скажем, незабвенного Вильяма Похлебкина…[6]

Можно пойти гораздо более простым путем: объявить текст, как это уже также неоднократно делалось, апологией ‘измененного состояния сознания’, и проанализировать с наркологически выверенной психофизиологической позиции.

Ну ведь, действительно, по крайней мере, в начале, Веничка мается похмельем, а потом неспешно напивается. Что происходит с субъективным временем — уму непостижимо. Вот к примеру… Электричка уходит в 8:16. Водку продают с 9-ти. До ресторана водки у Венички не было, а в электричке у него и чемоданчик полон, и в сердце свирель поет. Когда успел? Или вот: перегон Омутище-Леоново на 4 минуты, а Веничка ‘продремал так минут 12 или 35’. Ну ведь белочка. Определенно delirium tremens, и никак иначе.

Про откровенно булгаковское, идущее еще с ‘Белой гвардии’ словечко ‘немедленно’ (особенно с сугубым, как выражались, состоянием не пьющего, но выпивающего, что само по себе тянет на антропологическое эссе) тоже можно составить целую историю. Но.

Но ни одна из историй не объяснит, зачем нужна в конструкции поэмы глава в три слова.
Необъяснимо: не потому что незачем объяснять, а потому, что это непотаенное невозможно объяснить.

5.

Вообще-то возможна такая точка зрения: автор как бы жертвует одной главой, ради того, чтобы все остальные были прочитаны. Оставляет момент беспамятства ‘за подкладкой’ главы из трех слов, разделяя беспамятством пространство и вещи утлые, тяжелые, требующие ‘встань и иди, Веничка’ — и вещи бестелесные, пространство вымысла, мысли, выдумки, куража… До выхода героя за пределы электрички.

А момент беспамятства — длится. И не беспамятство это вовсе. А умолчание, как умолчание о том, что же ‘на самом деле’ делал, ну допустим, Спаситель в пустыне. Неведомо. Да и как-то оно невместно, неподобающе. Проза посреди поэзии; вот и Пушкин — мог ведь заменить отточием прозаическую ‘врезку’ в стихотворение ‘Послание Дельвигу’, но не заменил.

Вот и автор ‘Москвы-Петушков’ уведомляет: не будет там мата, после слов ‘и немедленно выпил’. А что же там будет? Что же будет? Ищущий читатель заглядывает в текст и ничего кроме этой фразы не видит. Вообще ничего. Даже отточия. Это же чистый дзен. Хлопок одной ладонью. После этого даже читая про себя, делаешь огромную, почти ‘мхатовскую’ паузу.

И текст ‘взрывается’ темпоритмом. И понеслась душа.

P.S.

‘- Ладно, Веничка. Последний вопрос. Кто из советских литераторов или политических деятелей оказал на тебя наибольшее влияние?
— Если говорить о влиянии, то культуртрегерское — Аверинцев, Аверинцев.
— А Лотман?
— Лотман пониже, как говорят дирижеры. И Муравьев. Я знаю, о чем говорю, ебена мать!
— А из политических деятелей?
— Аракчеев и Столыпин. Если хорошо присмотреться, не такие уж они разные.
— В таком случае, сюда бы Троцкого.
— Упаси бог. Этого жидяру, эту блядь, я бы его убил канделябром’.
(интервью В.Ерофеева Л.Прудовскому)[7].

* * *

Примечания

[1] ‘А четвертой главы и не было, так и стояло: и медленно выпил’ (В.Ерофеев в интервью В.Лоназову, ‘Нечто вроде беседы’ // Театр, ?4 — 1989).

[2] ‘Поэт О. Чухонцев, общавшийся с Михаилом Михайловичем [Бахтиным]в последние годы его жизни, рассказал мне, что великий ученый с восхищением принял ерофеевскую поэму и далее сравнивал ее с «Мертвыми душами». Бахтина, однако, решительно не устраивал финал «Москва — Петушки», в котором он видел «энтропию»‘ (А.Зорин. Опознавательный знак. // Театр, 1991, No 9). Весьма подробно бахтинская, помимо прочих, тема, обсуждается у Мих. Эпштейна, см.: М.Эпштейн. После карнавала или вечный Веничка. // Золотой век, ?4, 1993.

[3] С.С.Аверинцев. Бахтин и русское отношение к смеху. // От мифа к литературе: Сборник в честь 75-летия Е.М.Мелетинского. М.,1993.

[4] http://www.biblicalstudies.ru/Lib/Kumran/1QGenAp.html

[5] Соответственно: ‘Москва-Петушки’ Вен. Ерофеева. Материалы Третьей международной конференции: ‘Литературный текст: проблемы и методы исследования’. — Тверь, 2000. Э.Власов. Бессмертная поэма Венедикта Ерофеева ‘Москва-Петушки’: спутник писателя — в кн. В.Ерофеев. Москва-Петушки с комментариями Эдуарда Власова, М.,2003. Н.Богомолов. ‘Москва-Петушки’: историко-литературный и актуальный контекст // НЛО, 1999 ?38.

[6] В.Похлебкин. Кушать подано. М.,1993.

[7] Сумасшедшим можно быть в любое время. // ‘Континент’, 1990 ? 65
2008