Священное чудовище
Меня удивляет, что они помнят зло,
которое мне причинили
и которое я забыл.
Рассказ о Жане Кокто можно начать по разному. Например, таким образом: «в квартире Кокто всегда пахло опиумом, и Пабло Пикассо однажды сказал, что это – самый умный запах…», а потом процитировать ехидного Сергея Эйзенштейна, который отметил в своих мемуарах, что Кокто – при всей своей продвинутости – никогда не пробовал марихуану… Или начать с конца, с того, что посредственный американский фильм «Белые ночи» можно смотреть только из-за начального эпизода с Барышниковым в одноактном балете Кокто «Юноша и Смерть»…
Михаил Барышников
Или вспомнить его любовников, боксёров, поэтов, актёров и убийц… А можно начать традиционно, биографически, с того, что у большого поэта маленького роста идеальная биография художника эпохи модернизма – он был в окопах первой мировой, в весёлые двадцатые годы скандализировал общество перманентной культурной революцией, во время окупации дружил с героями Сопротивления и блестящими офицерами из немецкой администрации, не затерялся послевоенной Европе… и умер в 1963 году, перед самым приходом постмодернизма! Но сегодня вечером мне хочется повести рассказ о Жане Кокто совсем по-другому. Примерно, так.
Когда-то, давным-давно, в весёлом городе Париже, прямо посреди Прекрасной Франции, жили-были сюрреалисты, великие, средние и совсем никакие. Жили они весело, дружно… Так же весело и дружно, как живут во все времена все группы художников и поэтов: уводили у приятелей жён и любовниц, пили, стрелялись, вступали в коммунистическую партию, выбрасывались из окон и писали друг на друга язвительные памфлеты. И был у них, у сюрреалистов, враг. И звали этого врага вовсе не Кьяпп, префект полиции, а совсем даже по-другому. Их главным врагом был Жан Кокто, добрейшей души человек, который к тому же восхищался сюрреалистами, как каждым в отдельности, так и всей кучей.
Андре Бретон
А причина ненависти сюрреалистов к Кокто была в том, что лет за десять до появления на культурной сцене Андре Бретона и его гопников, Жан Кокто написал, нарисовал и поставил в театре всё то, что хотели бы написать, нарисовать и поставить бедные, опоздавшие на поезд сюрреалисты. Жан Кокто поставил балет «Парад» на музыку Эрика Сати и в декорациях Пабло Пикассо – после этой театральной революции разрушать на подмостках сцены было нечего, и Антонен Арто рыдал в бессилии, ломая худые пальцы.
Жан Кокто написал книгу «Потомак» и украсил её своими рисунками — после этого «экспериментального романа» «автоматическое письмо» Бретона выглядит предельно жалко, а ведь за «Потомаком» последовал «Опиум» и ещё «Конец Потомака»! Сюрреалистическая соль была в том, что текст «Потомака» никак не соотносился с иллюстрациями, на которых дикое племя Парижских Эженов преследовало приличного вида супружескую чету Мортимер. В финале выяснялось, что Эжены – всего лишь персонажи кошмара, приснившегося Мортимерам… Даже моему обожаемому Луису Бунюэлю Кокто ухитрился перейти дорогу.
Когда Бунюэль и Дали сняли «Золотой век», журналисты тут же сравнили их фильм с «Кровью поэта» Жана Кокто, а позже и вовсе путали, кто что сделал и иногда приписывали «Золотой век» и «Андалузский пёс» Жану Кокто. В самом деле, общего тут было больше, чем различий. В почти бессюжетной истории зазеркальных странствий Поэта была масса чисто сюрреалистических приколов типа наполовину живой, наполовину нарисованной женщины или страстных губ, появляющихся на ладони Поэта.
Тяжело было сюрреалистам жить на одном отрезке времени с таким человеком. Они, как могли, пытались портить ему жизнь, устраивали скандалы, били стёкла… Вот так однажды сам Поль Элюар во время представления «Человеческого голоса» взобрался на спинку кресла и кричал про какое-то дерьмо, пока его не выкинули на улицу… Но вскоре сюрреалисты выдохлись, окончательно разругались между собой и разошлись в разные стороны. А Кокто остался и продолжал работать. Начинался другой сюжет его жизни.
Как раз тогда, в начале тридцатых, он встретился с юным карьеристом Жаном Маре, хулиганом и сыном клептоманки. Любовь выскочила перед Кокто из-за угла, как в старом романе, и поразила его, как молния, кастет или финский нож. Он бросил Париж под ноги очаровательного авантюриста. Мальчик хотел стать артистом, но у него не было связей. У Кокто связи были, и он подтолкнул Жана Маре в нужном направлении. Забавно, что в начале этой истории Жан М. не любил Жана К., он только притворялся влюблённым. Но он был очень талантливый актёр. Он – прямо по состеме Станиславского – поверил в предлагаемые обстоятельства и влюбился на всю жизнь. По настоящему. До боли. Кокто воспитывал Жана Маре, выращивая его, как драгоценный цветок. Он учил Жана думать, чувствовать, жить. Кокто вложил в своего возлюбленного свою душу, своё сердце, и Маре стал героем. Он пытался дотянуться до уровня своего учителя-любовника и, к собственному удивлению, у него начало получаться. Для начала Маре с огромным успехом сыграл в «Царе Эдипе» Кокто… Затем последовали роли в «Рыцарях Круглого Стола» всё того же Кокто, потом в написанных специально для Маре «Несносных родителях» и «Пишущей машинке»… Критики были недовольны. Стиль Жана Маре казался очень уж эмоциональным, неприлично романтичным, но зрители дрались из-за билетов, так что можно было с уверенностью говорить о рождении новой звезды, зажжённой неутомимым Кокто.
Потом была война, оккупация, попытки спасти друзей от отправки в концлагерь, история с критиком-коллаброционистом и даже, кажется, агентом гестапо, которого Жан Маре избил на глазах у всех, интриги в театре «Комеди Франсез», короткий и бурный роман с любимым скульптором Гитлера Арно Брекером… В последнем поезде метро, в промежутке между концом спектаклей в театрах и перед комендантским часом, собирались все те, кто не хотел умирать под ногами у нацистов – борцы Сопротивления, дельцы чёрного рынка и актёры, возвращающиеся домой. Жизнь проживалась каждый день, ведь никто не знал своего часа, и смерть ждала за каждым углом. В общем, была война, подполье, кокаин, очарованные матросы и женщины в чёрных чулках.
Когда гитлеровские войска покидали Францию и пришла пора сводить счёты с теми, кто сотрудничал с оккупантами, для Кокто наступили по-настоящему опасные дни. Это был «час рогоносцев». Посредственности сводили счёты с выдающимися людьми, запачкавшими себя связью с немцами. Великий писатель Селин вынужден был бежать вместе с нацистами, менее великий, но тоже очень хороший писатель Дрийе Ля Рошель выстрелил себе в сердце, а гениальная актриса Арлетти, звезда фильма Карне «Дети райка», отправилась под суд по обвинению в коллаброционизме. Кокто, принимавший в своём салоне офицеров оккупационной администрации, был следующим на очереди. Но в тот раз безупречная репутация Жана Маре уберегла его от позора. Маре и в самом деле был великолепен. В самом конце войны он снялся в «Вечном возвращении» Жана Деллануа (осовремененная версия любви Тристана и Изольды, по сценарию Кокто, разумеется) и чуть ли не со съёмок бросился на фронт добивать фашистов, а Кокто остался в Париже, спасать от тюрьмы и высылки неудачливого вора и гениального писателя Жана Жене, как раз в это время попавшегося полиции при краже книги в букинистической лавке. Жене был спасён и прощён, а тут и Маре вернулся с фронта, осыпанный наградами, но в глубине души всё не убеждённый в своём героизме. Впрочем, публика не сомневалась, что видит героя. Его свитер, в котором он снимался у Деллануа, породил новую моду, а популярность его пса Мунзука переходила границы приличия. Жан Кокто с гордостью созерцал своё творение, он понимал, что для полного совершенства не хватает только нескольких штрихов.
Первый штрих совершенства был сделан на съёмках «Несносных родителей», теперь Кокто выступил и сценаристом и режиссёром одновременно. Очень скромный фильм – лучше сказать, скромный шедевр, на котором Кокто-режиссёр попробовал руку и пригляделся, как выгоднее подать Жана Маре. По настоящему полноценным шедевром стал следующий фильм Кокто, «Красавица и Чудовище» по сказке Лепренс де Бомон, известной в России по пересказу Аксакова «Аленький цветочек». Жан Маре сыграл двойную роль, Чудовища и негодяя-красавчика, пытающегося ухаживать за Красавицей. В роли «первого кавалера этой деревни» Маре красив и это всё, что можно сказать о нём. Но Чудовище… невероятное преображение человека в зверя сделано не только сложным гимом, на укладку которого уходило около четырёх часов, главное в этом образе – нечеловечески плавные движения Жана Маре, его гортанный голос, его повадки крупного хищника.
Позже, в восьмидесятые годы мы видели дураков-туристов, мутировавших в вервольфов, но «Американский оборотень в Лондоне» — детская игра по сравнению с чудом «Красавицы и Чудовища». Вероятно, это один из самых красивых фильмов в истории кино. Невозможно забыть, как Чудовище после охоты склоняет вымазанную кровью морду к ручью и лакает воду, как он рыдает у запертой двери Красавицы и как она бежит по коридору замка, где канделябры – живые человеческие руки, а статуи провожают её многозначительными взглядами…
Сразу за феерией «Красавицы и Чудовища» выходит пронзительный «Двуглавый орёл», легенда, придуманная Кокто в связи со странной смертью королевы Баварии, вдовы несчастного «сказочного короля» Людвига Второго. Одна из красивейших женщин своего времени, она была убита кинжалом в спину неизвестным молодым человеком, который до того несколько дней скрывался в её комнатах. Что там произошло на самом деле – навсегда останется загадкой, но Кокто придумал отчаянную и невозможную историю любви королевы и анархиста. «Что ты хочешь делать в первом акте?» – спросил Кокто Жана Маре. «Молчать весь акт», — был ответ. «А во втором?» — «Заплакать от радости.» — «Очень хорошо. А в третьем акте?» – «Упасть с лестницы» – и стало так. Теперь Маре был готов для роли в главном фильме Жана Кокто.
Сразу хочу оговориться – это для меня так важен «Орфей», другие коктоведы выделят иные вершины его жизни и творчества. Может быть, это будет балет «Парад», может быть, спасение Жана Жене, может быть, выход книг «Опиум» и «Мирская тайна». Но для меня – «Орфей».
Кокто представил Орфея исписавшимся «великим поэтом», «гордостью современной литературы», забывшим истинное вдохновение. Однажды Орфей встречает загадочную женщину, которую называют «Принцесса», и с той минуты вся его жизнь подчинена погоне за огромным чёрным автомобилем Принцессы. Он не знает, что Принцесса – его Смерть, что Принцесса любит его. По ночам Смерть выходит из зеркала («зеркала – это окна, в которые мы видим Смерть за работой») и смотрит на спящего Орфея. Она хочет спасти его, что значит – вернуть Орфея к поэзии. Ради этого Принцесса идёт на преступление и организует смерть своего ученика, молодого поэта Сежеста. Теперь мёртвый Сежест будет говорить с Орфеем, указывая ему путь к творчеству. Затем она убивает Эвридику, милую и глупую жену Орфея. Орфей в отчаянии, а значит, на грани вдохновения. Но Принцесса Смерть нарушила закон и превысила свои полномочия. Она предстаёт перед судом – на Принцессу донёс её шофёр Эртебиз, в свою очередь влюблённый в Эвридику. Судьи спрашивают Принцессу о причине её преступления, она говорит, что любит Орфея. Этого достаточно, она оправдана. Эвридику возвращают к жизни, однако Орфей не должен видеть её, она должна всегда оставаться у него за спиной. Но после возвращения Орфей видит отражение Эвридики в зеркальце машины Принцессы Смерть и Эвридика снова умирает. Почти сразу после этого Орфей гибнет в стычке с молодыми поэтами, обвиняющими его в убийстве Сежеста. Орфей мертв и наконец счастлив. Он хочет остаться с Принцессой. Но Принцесса совершает последнее преступление. Вместе с Эртебизом и Сежестом она убивает мёртвого поэта. Дважды убитый Орфей возрождается, он снова жив, он забыл Принцессу, забыл всё, что с ним случилось и целует свою Эвридику. Принцесса благодарит Эртебиза. «Не за что, — отвечает ей бывший шофёр. – Надо было вернуть их в их грязный поток» Арестованную Принцессу и Эртебиза уводят в пустоту по ту сторону смерти, их ждет наказание, ужас которого невозможно представить, а всеми забытый Сежест остаётся в сумеречной зоне между жизнью и смерью.
Жан Маре должен был играть Эртебиза, но Кокто никого не нашёл на роль Орфея и в конце концов эта роль досталась Маре. В образе Принцессы Смерть Кокто видел Грету Гарбо, но и тут не сложилось – Грета не захотела нарушить своё затворничество. Вторым кандидатом была Марлен Дитрих, но эта идея отпала после первых же проб, хищная сексуальность «пурпурной императрицы» была абсолютно неуместна в «Орфее». Так что роль Принцессы сыграла Мария Казарес, и, вне всякого сомнения, это был лучший выбор. Кокто плакал на съёмках сцены прощания с Эртебизом, а для эпизода «Смерть смотрит на спящего Орфея» придумал и осуществил гениально простой трюк. Мария Казарес «смотрела» на Маре закрытыми глазами, её «глаза» были нарисованы на веках, поэтому так страшно действует этот «взгляд Смерти». Придумано было много, не всё, что было придумано и снято, удалось вместить в полуторачасовой фильм, к сожалению, многое пропало, но зато плотность «Орфея» возросла до невероятной степени. Здесь нет ни одного лишнего или случайного кадра, точность каждого жеста почти балетная, и каждое слово – драгоценный камень.
После «Орфея» Жану Кокто осталось только вспоминать… И он писал великолепные мемуары, вспоминал всех «священных чудовищ» европейской культуры – а он за свою жизнь перезнакомился практически со всеми культуртрегерами первой половины двадцатого века. Список его друзей, врагов и возлюбленных поражает воображение. Он стоял у постели умирающего Марселя Пруста. Помогал изданию книг Раймона Радиге. Организовывал концерты Эрика Сати и Дариуса Мийо. Пил абсент с Апполинером. Пикассо таскался с ним по мастерским известных художников и дарил ему свои картины. Бунюэль бегал по Парижу с кастетом, желая избить его. Коко Шанель оплачивала его счета. Сергей Юткевич ночевал у него во время своих французских поездок. Чаплин рыдал у него на плече во время своего очередного развода. Игорь Стравинский писал оперы на его либретто, а Вацлав Нижинский танцевал для него… Кажется, всё, к чему прикасался Жан Кокто, тут же превращалось в историю искусства. Да он сам был – воплощённая история искусства.
В 1961 году Кокто подвёл черту под своей долгой жизнью, сняв странный, неправильный и очень личный фильм «Завещание Орфея», где сам сыграл главную роль и попрощался со всеми, кого любил. После «Завещания» он в последний раз вернулся к опиуму и не расставался с ним до 11 октября 1963 года.
«Сделайте вид, что вы плачете, друзья мои, — сказал Кокто. – потому что поэт только делает вид, что он мертв»