УРОКИ ЧТЕНИЯ Александра Кузьменкова. МАМО СВАРИЛО ВЧЕРАШНИЙ СУП

Рубанова Наталья - Люди сверху, люди снизу скачать бесплатно

Н. Рубанова «Люди сверху, люди снизу»;
М., «Время», 2008

Имя им легион. Все они чуть ли не в пеленках прочли «Четыре цикла» Борхеса и свято уверовали: любой сюжет банален. Все они обожают цитировать незабвенного Веничку Ерофеева: «Человечество больше не нуждается в дюдюктивностях, человечеству дурно от острых фабул». Все они вынесли смертный приговор не только сюжету, но и его составляющим: конфликту, образам, психологизму, идее, композиции…

Что в сухом остатке? Слово, оно же Логос (последнее они произносят с дежурным придыханием). А поскольку Логосу свойственно самовозрастание (очередной привет от Ерофеева), то раскрепощенный Логос и самовозрастает до безобразия. Акцент в подобной прозе приходится не на семантику речи, а на ее организацию; впрочем, ничему другому здесь нет места по определению: отсутствие повествования гробит повествовательную функцию языка. Прозы, написанной по таким канонам, у нас в избытке.
Книга Натальи Рубановой «Люди сверху, люди снизу» состоит из трех повестей. Каюсь: одолел лишь первую, заглавную, о похождениях провинциалки в столице. На большее сил не хватило: рвотный рефлекс, знаете ли…
У рубановской прозы два слагаемых. Первое – несказанная манерность: словечка в простоте не скажет, все с ужимкой, с гримасой, с безадресным, на грани юродства, ёрничеством: «папо и мамо» (отчего-то среднеполые), «копейи» (это, если кто не понял, деньги), «sosлуживицы», «инженегры», «граф де Фолт» (ну как нам без жеманного каламбура?), «психуёлог», «блянцевый журнал» (дивные неологизмы с душком женского сортира) и прочая, прочая, прочая. Второе слагаемое – неизбежное многословие: боров заплывает салом не в пример быстрее кабана; точно так же кастрированная, обессмысленная проза моментально заплывает словесным салом. Впрочем, судите сами:

«Как в тумане, проплывали перед Аннушкой прям-таки лубочные картинки ее столичного быта, к которому она когда-то так рвалась: прохладный ученостью универ; читалка, где подолгу просиживала Аннушка за толстенными томами чьих-то классических слов и смыслов, чаще всего не зная, зачем и понадобятся ли ей эти слова и смыслы так явно, чтобы истратить на них пять молодых лет; паркетные полы и коридоры, коридоры, коридоры с толстыми дверями, вскрывающими вены высоких аудиторий; галерка, где можно легко задремать в случае бессонной ночи; разнокалиберный веселый или замороченный студенческий люд, деловитые педагогини в серых и черных юбках, преимущественно очкасто-одинаковые; седые профессоры, поглядывающие на студенток; студенты, поглядывающие на студенток с тем же профессорским порохом, но с большим пофигизмом по случаю молодости…»

Извините за пространную цитату, – но это лишь треть безразмерного, сплошь из однородных, абзаца ни о чем. Извитие словес у Н.Р. призвано декорировать пустоту, возникшую на месте безвинно убиенного сюжета и присных его. Как преподнести читателю откровенную чушь? Только в упаковке из риторических красот: авось да не поймет что ему подсунули. Но как только нужно говорить о чем-то конкретном, красноречие предательски иссякает, и авторесса начинает беспомощно косноязычить в описании простейших житейских действий:

«“Золотого ключика” Аннушке отведывать не приходилось, покамест не опрокинет она в себя порцию вчерашнего супа, приготовленного мамо без особого удовольствия».

«Опрокинуть» в одном из значений – «вылить, перевернув посуду». Такой способ поглощения супа еще можно вообразить, хоть и не без труда. Но как сварить вчерашний суп? Боюсь, ответ знает лишь Рубанова…
А ведь знает, вот вам крест, знает. Ибо «Люди сверху…» – всего лишь déjà vu, повторение пройденного, вчерашний суп. Грех маньеризма в современной русской прозе принято списывать на влияние Гольдштейна или Саши Соколова; по-моему, предшественник у Рубановой & Cо несколько более отдаленный: литература начала 1950-х. У тогдашнего соцреализма и нынешнего постмодерна сходства гораздо больше, чем кажется: оружие обоих есть симулякр. В позднесталинской прозе напрочь отсутствовал конфликт (борьба хорошего с лучшим, помните?), психологизм подменили штамповкой (положительный герой), а надувное величие эпохи закономерно приводило к резонерству, сколь велеречивому, столь и пустопорожнему, – примером тому опусы забытого ныне Е. Мальцева, а также иных прочих.
Отличие здесь одно, но фундаментальное: Мальцев со товарищи служили Великой Цели, а потому проза их была максимально структурирована; у нашей барышни нет иной сверхзадачи, кроме поточного производства барочных завитушек. Оттого бестолковая и суетливая толчея рубановских слов сродни вавилонскому столпотворению, – и столпа не вышло, и языки смешались до невнятицы:

«Писательская эрекция дело непростое и хитрое: тысяча первый раз про одно и то же, да только в две-тысячи-ах-уже-четвертый!-год по-другому. “К черту композицию!” гундят-сопят-шепчут-шелестят слова автора. К чер-ту. Все течет, как при переверстке. Все изменяется цинично-нежно в отсутствие НАСТОЯЩЕГО сюжета, где так легко могли бы быть так возможно и так близко, как чье-то мифическое счастье, верх-низ, добро-зло, он-она-оно-они и другие распадающиеся на пазлы элементы Великой Иллюзии».

Вы хоть что-то поняли в этом нервно-паралитическом отрывке? Тогда вам очень повезло…
В этой бочке дегтя нашлась-таки ложка меда. Злые языки утверждают, что за весь 2009 год во всех книжных магазинах страны было продано всего-навсего четыре экземпляра рубановских книжек. Пусть и слухи, – но все равно утешают.

Пора ставить точку, ибо несть спасения во многом глаголании. Хорошая, кстати, сентенция. Рубановой явно не повредит.

Книга Александра Кузьменкова “Уроки чтения”

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *