Г. Садулаев «Я – чеченец!»; Екатеринбург, «Ультра-Культура», 2006

Давеча Юлия Латынина очень верно подметила: что бы чеченец ни вытворял, у него всегда найдется больной на всю голову защитник-кяфир. Нохчи и впрямь не знают недостатка в адвокатах: Новодворская, Ковалев и иже с ними. Но мало кому так повезло с защитниками, как Герману Садулаеву: от Латыниной (Аллы) до Топорова.
Первым в этой славной когорте стал покойный Кормильцев. В последние годы жизни фронда для Ильи Валерьевича перестала быть средством и сделалась самоцелью: «Ультра-Культура» сыпала пощечинки общественному вкусику направо и налево. Что, в принципе, понятно: скандал – безотказная PR-стратегия. Но не лучшая редакционная политика, ибо первичным при таком раскладе становится эпатаж, а качество текстов неизбежно уходит как минимум на второй план. И «Чеченец» – лишнее тому подтверждение.

Итак, Герман Садулаев. Ему судьба готовила путь славный, имя громкое чеченского заступника. А вместо чахотки и Сибири – букеровский шорт-лист (дважды) и бесчисленные глянцевые фотосессии. Дебютная книжка Г.С. под шаловливым названием «Радио Fuck» отчего-то прошла незамеченной, так что первой ступенькой к парнасским высотам стал именно «Чеченец».
Эпиграфом к этому сборнику малой прозы вполне могла бы служить строчка «То, что было не со мной, помню». В необъятной памяти автора нашлось место и ариям, и викингам, и хазарам, – но лучше всего он помнит чеченскую войну, которую благополучно пересидел в Петрозаводске и Питере. Само собой, выморочные эти реминисценции выглядят, мягко говоря, неубедительно. С легкой руки Черчилля известно: если довод слаб, надо кричать. Садулаев выкрикивает свои мемуары невыносимо визгливым скопческим фальцетом, – аж уши режет:
«Может, даже я напишу: настоящие сюжетные романы и повести. В них будут герой и героиня, завязка, интрига, неожиданное развитие сюжета, второстепенные персонажи, развязка, вся композиция. Я напишу… Это потом. А сейчас, сейчас толчками выходит кровь. Это не темно-синяя венозная кровь, текущая размеренно и плавно, это алая, артериальная, она бьет фонтаном из горла, пронзенного стрелой, она рассыпается в капельки брызг, ее будет трудно отстирать, вы знаете? Не читайте дальше».
Истерика семипудового мужика – зрелище поганое. Истерика Садулаева омерзительна вдвойне, ибо это чистой воды лицедейство, рассчитанное на невзыскательных лохушек обоего пола. Насколько мне известно, будни г-на сочинителя проходят не в перманентной скорби о бедах чеченского народа, а во вполне гламурных радостях, как-то: юбилей журнала «Собака.ру», отпуск на Красном море и проч. Но это жизнь. А в искусстве Садулаев, как и любой обыватель, всем жанрам предпочитает жестокий р-романс. Да такой, чтоб только клочья летели:
«Я убит пулей снайпера на улице Грозного, я взорван гранатой в Самашках, я смертельно ранен осколком бомбы в Шали, и я сгорел в танке в том бою, под Урус-Мартаном».
«Русские – наша последняя надежда. Они не позволят нам оставаться женщинами. Они заставят нас быть чеченцами и мужчинами, потому что каждый чеченец – боевик, каждый чеченец – враг. И остается только: победить или умереть».
У приличных людей, независимо от национальности, принято отвечать за слова. После такой тирады следует ложиться под ближайший товарняк с поясом шахида на брюхе, в противном случае ломаный грош тебе цена. Но уважаемому Герману Умаралиевичу не до примитивной этики, – у него есть заботы поважнее. Скажем, съемка для журнала «Аэрофлот-стайл». А что вы хотели? Великому писателю Ичкерии помирать никак нельзя, – кто тогда изречет миру истину?
«Трудно быть чеченцем. Если ты чеченец – ты должен накормить и приютить своего врага, постучавшегося к тебе как гостя, ты должен не задумываясь умереть за честь девушки, ты должен убить кровника, вонзив кинжал в его грудь, потому что ты никогда не можешь стрелять в спину, ты должен отдать свой последний кусок хлеба другу».
Страсть как хочется продолжить авторскую ламентацию. Ой как трудно быть чеченцем! – надо убивать безоружных (как Родионова в 1996-м, как Волкова в 2010-м), надо подделывать авизо, надо печатать фальшивые пятихатки… А теперь держитесь за стул, – оказывается, это подлые русские совратили с пути истинного белых и пушистых нохчи:
«Руками понтовитых и безбашенных горцев все, кому не лень, таскали каштаны из огня. В Питере тамбовцы и казанцы, деля сферы влияния, использовали чеченцев как боевые отряды. Алхазуры с казбеками падали на мостовые с простреленными головами, а владимиры и талгаты получали свои кормушки».
Эк все запущено! Может, напомнить пареньку, кто такие Лечи Исламов и Мовлади Атлангериев? Хотя, судя по всему, бесполезно, – ему хоть кол на голове теши, а он все про свое:
«Ответьте, по ком звонит колокол? Ну? По ком звонит колокол??? А колокол не звонит. Даже колокольчики – тренькают, бубенцы на хомуте тройки. Куда мчишься, тройка? Семерка, туз. Никуда уже ты не мчишься, катаешь новых тузов с их бубновыми дамами в дорогих мехах, с их шестерками, по Невскому проспекту, по Дворцовой площади».
А не присмотреться ли повнимательнее к тузам, что вояжируют на тройке? Ба-а, знакомые все лица: Владислав Сурков (в девичестве Асланбек Дудаев) в обнимку с Умаром Джабраиловым да Рамзаном Кадыровым… Впрочем, к изящной словесности это отношения не имеет.
Так вот, вернемся к литературе. «Я хочу, чтобы ко мне относились без снисхождения, судили меня с позиций русской словесности без скидок на экзотическую национальность», – настаивает Г.С. Что ж, всегда пожалуйста. Никто за язык не тянул.
«Чеченца» окончательно гробит невыносимо слащавый, под стать лавбургерам, слог. Тут не продохнуть от стократ замусоленных клише: «пустые глазницы окон», «светлые, хрустальные слезы счастья», «золотые поля», «радуга подковой», «дивные волосы», «холодная сталь» и прочая, прочая, прочая, – для полного комплекта не хватает лишь косых лучей заходящего солнца. Должен заметить: Садулаев совершенно прав. Стóит джигиту расседлать объезженную лошадку банальностей, – и начинаются корявые перлы: «бендеровцы» (бандеровцы, чтоб тебя!), «кремниевое ружье» (кремневое, черт возьми!)… Время от времени автору удается вознестись до чисто сюрреалистических высот: «радиоэфир извергался внутренностями предсмертного мата». Вот уж не думал, что у мата есть внутренности, – но век живи, век учись. Для полноты картины добавьте ненаучную фантастику, вроде самолета, сбитого, a la Василий Теркин, одиночным выстрелом из АКМ. Да летальную дозу дурной литературщины:
«Мы стояли и смотрели в глаза друг другу, и наши измазанные лица озарялись пожаром. Целую секунду, которая длилась больше чем вечность. Мы успели вспомнить себя – от первого лета в песочнице до последней зимы, все наши игры и разговоры… И это ничего, что за спиной одного из нас были несколько бойцов ОМОНа с автоматами, а у поворота канавы другого прикрывали вооруженные ополченцы… Тот из нас, кто выстрелил первым, написал эту повесть».
Но бумажная пальба завершается совершенно неожиданным резюме: русский с чеченцем братья навек.
«Мы родились в СССР… У нас общая историческая судьба. Поставив картонные перегородки, мы все равно живем в одном доме. У нас одна общая культура, и Михаил Булгаков – и наш великий писатель».
Хм… Но раз пришел человек с миром, не посылать же его куда подальше. Только все же разберемся, как дружить будем. Мы, значит, вам ежегодную дотацию в 37 миллиардов да Булгакова впридачу, – а вы нам? Зикр и жестокие романсы Садулаева? Да-а… Знаешь, любезный, – возьми свои тряпки, отдай мои куклы…
Напоследок – одна суть важная ремарка. Риторики про моральное превосходство чеченского народа, а равно и филиппики в адрес фашиствующих оккупантов, – вот ведь парадокс! – написаны на великом и могучем. А победитель никогда не говорит на языке побежденного.

Книга Александра Кузьменкова “Уроки чтения”