В. Маканин «Две сестры и Кандинский»

Лучше уйти на год раньше, чем на день позже. Поздняя проза Маканина – наглядное тому подтверждение. Козлодоевские похождения похотливого пенсионера были попросту скучны.  Батальный эпос стал сущим кошмаром для читателя, мало-мальски сведущего в географии или военном деле: болота в горах и грузовики в голове транспортной колонны – где это видано, где это слыхано? Тоже мне, певец во стане русских воинов… А последний роман живого классика синтезировал в себе недостатки двух предыдущих: во-первых, скучен удался, а во-вторых, несуразен. Впрочем, давайте по порядку.

Время действия – конец перестройки. Главные героини – Ольга и Инна Тульцевы, дочери некогда известного диссидента. Ольга, искусствовед и специалист по Кандинскому, любит депутата Мосгордумы Артема Сигаева по прозвищу Константа. Мальчик Коля Угрюмцев, воспитанник отставного чекиста, уличает Артема в сотрудничестве с КГБ. Посрамленный Константа галопом ретируется в деревню, в глушь, в Воронеж. Инна при этом пытается его соблазнить, но безрезультатно. Конец первой части. Вторая почти дословно воспроизводит первую. У Ольги новый любовник – рокер Макс по прозвищу Квинта, непризнанный гений с недюжинными задатками альфонса. Коля Угрюмцев уличает его в краже репродукций. Посрамленный кавалер опять-таки бежит – в деревню, в глушь, в Сибирь. Инна пытается его соблазнить, но опять-таки безрезультатно. У Ольги поселяется отец Макса Сергей Сергеевич, опять-таки бывший осведомитель органов. Податься сестрам Тульцевым некуда: кругом одни доносчики, сексоты и фискалы. Похоже, чаша сия минула одного лишь Квинту, да и то вряд ли: мы-то помним, кто курировал советский рок. Тем не менее, финал украшен брызгами шампанского и мажорным резюме: в России надо жить долго. Оптимистическая трагедия, одним словом.

По собственному признанию В.М., жизнь ему интересна лишь как продолжение литературы. В силу этого обстоятельства «Две сестры…» пронизаны филологическими аллюзиями. Сестры по-чеховски рвутся в Питер и по-тургеневски страждут от дефицита «высокой мысли, настоящей чести и… и… и настоящего мужского бесстрашия». Страдания мятущихся барышень описаны рублеными, истерическими фразами раннего Пильняка: «Больно клокотнув горлом, невнятное выкрикнув, Ольга убегает – туда. Скорее туда, где никого… Эти ее всхлипы, слепые вопли и слезы… где-то там… в темном, неосвещенном углу. С мокрым лицом. С сырым уже полотенцем в руках…» Не забыт и Достоевский (страсти вокруг выеденного яйца) и Льюис Кэррол (вечное, из эпизода в эпизод, чаепитие) и Беккет (монотонное повторение одних и тех же ситуаций).

В этой связи возникает вопрос: Кандинский, вынесенный в заголовок романа, – точно ли художник? Был, знаете ли, у знаменитого абстракциониста не менее знаменитый однофамилец – психиатр. Его именем названо одно из душевных расстройств – синдром Кандинского. Основной симптом названной патологии – чувство насильственности, «сделанности» собственных мыслей и поступков. Больной жалуется на то, что речь, походку, жесты и проч. ему навязывают извне. То же и у Маканина. «Две сестры…» оставляют по себе отчетливое впечатление сделанности: все действия героям навязывает автор, логику и мотивации всецело заменяет прихоть г-на сочинителя. А что вы хотели? Не забывайте: жизнь есть продолжение литературы, а потому реалии для В.М. по меньшей мере второстепенны.

Для примера разберем один из эпизодов романа – «Водометную выставку». Андеграундные художники устроили вернисаж в каком-то зале, милиция имитировала поджог, а пожарные залили неугодную живопись водой из брандспойтов. На кой ляд товарищам партократам понадобилась вся эта дурная вакханалия с пожаром и потопом? Чтобы потом ремонтировать помещение за счет бюджета? Да и был ли резон стараться в отдельно взятом зале, когда неформалы беспрепятственно оккупировали весь Арбат?

Все остальное примерно того же свойства: ребус без разгадки, шифр без ключа, сплошная езда в незнаемое. Зачем прекраснодушная Инна вешается на шею моральным уродам? Отчего дебиловатый троечник Угрюмцев изъясняется отточенными сентенциями на манер Ларошфуко? Почему идеалом для высоконравственных Тульцевых стали графы Орловы – предатели и нарушители воинской присяги? Откуда у нищей Ольги деньги на суперсовременную студию, напичканную всяческой техникой? Но пути автора неисповедимы; наш гений – закадычный парадоксов друг: абсурд в числителе, условность в знаменателе. Книга по всем швам прострочена настойчивым рефреном «как бы»: «как бы свой», «как бы противостоят», «как бы ближе к народу», «как бы на пробу» и проч., – за что ни возьмись, все приблизительно. Зато сколько недомолвок, смысловых пустот, какой простор для интерпретаций!

Бесспорны и однозначны здесь лишь фактические ошибки. К сведению уважаемого Владимира Семеновича: Мосгордума была сформирована в декабре 1993 года, а в перестроечные времена столицей правил Моссовет. Сотрудничество с КГБ вовсе не препятствовало политической карьере, – тому в истории мы тьму примеров слышим. «Офисные клерки» – это уж и вовсе из современной оперы. Однако хватит придираться к мелочам. Мы же выяснили, что в маканинской системе координат первична литература. Вот о ней и потолкуем.

«Две сестры…» сработаны в лучших артхаусных традициях: читать роман  невыносимо. Автор очень постарался устроить сумбур вместо музыки:

«И в голове ее, и в сердце – как в уже прожитой первой юности! Как после легкого… сладкого… южного… что там еще?.. крымского… солнечного… вина! Но…»

«Работяга или, пусть, задолбанный тощий офисный клерк. Или женщина с неподъемной авоськой… пусть они, эти трудяги, рабы, эти продавленные жизнью стулья, приостановятся посреди хмурой, вонючей улицы… прислушаются… и пусть хоть на миг… причастятся к диковатому небесному звуку современной музыки!.. Круто? Живой рок как живая вода ополоснет их загаженные души… остудит! омоет умученные, вялые лепешки их лиц. Распрямит их дневные горбы…»

Текст разваливается на объедки… ошметки… что там еще?.. вот! огрызки… Описания вырождаются… в ремарки! Предложения упрямо норовят стать назывными!.. Рваный, астматический ритм выматывает. В глазах пестрит от бесчисленных… к месту и не к месту… многоточий и восклицательных знаков. Умученный, вялый читатель… недоуменно стонет: за какие грехи мне этакое зверство?! Но…

Но осколочная, дерганая стилистика с хаотической сменой планов и ракурсов не имеет внятного объяснения. Как и жанровое зависание текста между прозой и драматургией: минимум действия и максимум прямой речи, – события здесь имеют право на жизнь лишь в пересказе. Как и назойливая инвариантность двух частей романа (повторение – мать учения, так что ли?). Какую такую задачу В.М. решал столь затейливыми средствами, понять не удается. Впрочем, и это не главное.

Хайдеггер учил, что любой текст есть ответ на некий надтекстуальный вопрос. На какой вопрос отвечают «Две сестры…» – одному Богу ведомо. За уши притянутый катарсис – «в России надо жить долго… и еще надо выйти, выйти рано» – отнюдь не проясняет дело, а запутывает еще больше.

Возможно, в России и надо жить долго. А вот в литературе задерживаться сверх меры явно не стоит. Промедление чревато синдромом… да нет, не Кандинского. Синдромом Маканина.

Книга Александра Кузьменкова “Уроки чтения”