Часть первая
Часть вторая
Часть третья
Часть четвертая
Часть пятая
Часть шестая
Часть седьмая
Часть восьмая

ИЛЬФ БЕЗ ПЕТРОВА

Ой, что вы знаете? В начале 21 века выяснилось, что Ильф написал жменю рассказов совсем без Петрова. В тот самый год, когда Исаак Бабель опубликовал окончательный вариант своего легендарного «Короля», Илья Ильф тоже не сидел, сложа руки. Он выдал цикл воистину одесских рассказов, среди которых  и «Галифе Фени-Локш». Коротенький рассказ, на страничку. Но в нем больше одессизмов, чем во всем творчестве тонкого ценителя и знатока одесского языка Крошки Цахеса Бабеля.

За употребление этих же слов тогда еще неизвестными ни мне, ни местечковым критикам ильфов-карменов-жаботинских во всей их лингвистической красе, я и слышал в свой адрес, цитирую, «тявканье шавочек с седыми височками из окололитературной подворотни». Потому, почти двадцать лет спустя, перевожу стрелки на Ильфа, цитируя упомянутый рассказ: «локш, бугаи, жлобы, компот из хрена, подыхают (не в значении умирают), псих с молочной мордой, простой блат, застенчивая дуля…». Полагаю, что и этого достаточно, ибо в противном случае придется перепечатать весь рассказ Ильфа, пусть он сто раз крохотный. Имею себе представить, как переведут даже сегодня не то, что на японский, а на русский язык рассказ тоже классика, написанный почти сто лет назад. Да, мадам Фенька-Локш, которая несется по улице «всеми четырьмя ногами», это вам не «Беня знает за облаву». Пусть даже «бугай» в оные времена означал в русском языке «цапля», но «застенчивая дуля» – это что-то и в нынешние дни. Типа «стеснительный член не Академии наук», если не сказать больше. И наши местечковые критики, познакомившись пару лет назад с совершенно неизвестным им ранее творчеством Ильфа, отчего-то молчат по этому поводу, словно набрали в рот им чего-то давно привычного.

Ильфу таки сильно повезло, потому что он писал в компании с Петровым. Их именами еще в советские времена назвали улицу на окраине Города.

МОЖЕТЕ ЖАЛОВАТЬСЯ В ЦЕНТРАЛЬНУЮ ПРАЧЕЧНУЮ

Фигура «одного из учеников и продолжателей Бабеля» Валентина Катаева была отлита в бронзе советской классики задолго до его кончины. Хотя Катаев написал об Одессе в сто раз больше своего учителя Крошки, Валентина Петровича никто не именует самым одесским из всех одесских писателей. Да и когда речь заходит об одесском языке, имя Катаева остается за рамками темы. Хотя именно этот прозаик, продолжая истинные традиции одесской литературы, создал целую энциклопедию реальной жизни Одессы времен мифологического, а вовсе не мифологизированного Бени Крика.

Валентин Катаев

Откровенно говоря, из всех классиков мировой литературы мне более других близок Бунин. Потому что мы с ним работали в одном доме, куда не раз заглядывал Катаев. Бунин на бельэтаже писал свои «Окаянные дни», которые по собственному признанию «воровски прятал в щели карниза» дома, на втором этаже которого я писал свои опусы шестьдесят лет спустя. Прямо под мансардой, где в свое время творил друг Бунина художник и журналист П. Нилус, которого иностранная пресса именовала «русским Сезанном». Нилус писал, что без Одессы Бунин бы стал писателем другого характера и оттенка. Писатель Константинов отметил, что я «впитал что-то из оставленного здесь Буниным». Вспомнил об этом лишь потому, что именно в стенах нашего дома Бунин впервые стал частенько использовать одессизмы.

В отличие от самого раскрученного знатока Одессы и ее языка Исаака Бабеля, нобелевский лауреат Иван Бунин знал, чем балагула отличается от биндюжника и запросто писал так: «Случайно наткнулся на Софиевской на круг качкавала» или «жарили на шкаре рыбу». Качкавал – сыр, шкара – синоним лишь недавно появившегося в русском языке слова «барбекю», но впитал я лишь одно оставленное здесь Буниним слово. Во всех, даже академических изданиях, вы прочтете такую фразу Бунина из его запрещенных в СССР «Окаянных дней»: «…лопают пирожки по сту целковых штука, пьют ханжу из чайников». И никто отчего-то не задался вопросом: как это можно пить ханжу, уместившегося в чайнике?

Одесский биндюжник (http://bamba.biz/kultura/bindyuzhniki-stranichka-istorii-odessy.html)

На самом деле пили не «ханжу», а изобретенную в Одессе «ханджу». В начале первой мировой войны вышло правительственное постановление, запрещающее продажу алкогольных напитков. Учитывая необычайную законопослушность одесситов, тут же был создан крепкий напиток «ханджа», представлявший собой смесь денатурата, кваса и лака, настоянного на целебных травах. Быть может, это слово в правильной транскрипции хранил рукописный архив Бунина, который Катаев безрезультатно искал в том самом доме уже на моей памяти?

История сухого закона в открытках выпуска начала ХХ века (10 штук)

http://stalker-server.ru/?q=node/1827

Катаев блестяще знал одесский язык. И это знание сильно не понравилось главному литературоведу СССР товарищу Сталину, когда тот прочел «Белеет парус одинокий». Зато Бунин, цитирую, «боготворил» эту «волшебно написанную» книгу.

Вообще-то у Валентина Петровича Катаева с папой всех советских писателей и отцом народов были довольно непростые отношения. Катаев мог позволить себе отказаться от приглашения подойти к Сталину, и довольно резко выступал на собрании писателей против его идеи создания СП. Той самой, что самым верноподданническим образом горячо поддержал «учитель» Катаева. Зато Катаев, прекрасно понимавший, зачем на самом деле понадобился тирану этот так называемый творческий союз довыступался до того, что мудрый вождь Сталин был вынужден резко прервать его. А после того, как вождь доходчиво объяснил писателям, что без Союза писателей они просто не должны мыслить своей дальнейшей жизни и, особенно, творчества, Сталин предложил Катаеву продолжить прерванное выступление. И Катаев заявил: «После того, как сам Иосиф Виссарионович так блистательно закончил мою речь, мне больше сказать нечего». Нет, чтоб взять пример с автора «Конармии» и подлизнуть вождю, согласно требованиям времени и душевному порыву. Все-таки не зря Катаев не считал Бабеля одесситом.

Примечание портала Книгозавр:

Зато в нынешнем столетии кое-кто утверждает, что «Бабель погиб, потому что не вписывался в Великий Советский Миф. Именно представление Сталина о развитии литературы в СССР в корне противоречило эстетическим взглядам Бабеля».

Сейчас стало очень модно говорить о Катаеве как о «певце  коммунистического режима». Это точно, особенно, если вспомнить, как он отказался возглавить Союз писателей или его чересчур по тем временам антисоветскую повесть об Одессе «Уже написан Вертер», впервые опубликованную в 1980 году. В произведении Катаева чекисты работали совсем не так, как рекламировали остальные советские писатели. После выхода этой повести некоторые товарищи стали именовать ее «черносотенной», ибо среди кровожадных чекистов оказалось немало деятелей с пятой графой.

Да, Катаев был сыном своего времени и совершал не всегда благовидные с позиции сегодняшнего дня поступки. Например, подписал письмо, требующее высылки Солженицына. Тоже мне событие. Ныне, к примеру, живет, здравствует и процветает великий украинский поэт Дмытро Павлычко, которого в свое время высоко ценил соратник Сталина товарищ Берия. Павлычко писал очень хорошие стихи типа (в меру скромных способностей перевожу на русский язык): «Не удалось мерзопакостным изгоям вас отравить желто-синим гноем». Таким поэтическим образом народный депутат СССР, пламенный коммунист-ленинец и неукротимый борец с украинским национализмом Павлычко некогда именовал цвета ныне государственного флага Украины. Только вместо обструкции в наши дни он получил звание Героя Украины. Оказывается, Павлычку с юношеских ногтей ценил не только главный чекист СССР Лаврентий Берия, но и бандеровцы, которым шморкач Дмытро таскал хавку в схрон под смерекой. И проповедовал на открытии памятника Франко в изначально европейском городе Одессе этот родившийся в глухом селе Стропчатив Герой нашего малохольного времени с желто-синей ленточкой: «Я считаю, что с приходом Франко в Одессу здесь обязательно повеет европейским ветром». И хоть бы кто из присутствовавших там с понтом одесситов за такую борзость элементарно врезал по сурле вечно геройского гнойного коммунистическо-бандеровского оборотня, чтоб он рассыпался раз и навсегда. Будьте уверены, Катаев бы не спустил такому жлобу, пусть даже с понтами учитель Валентина Петровича Исаак Эммануилович в подобной ситуации хлопал бы вовсе не ушами по собственным щекам.

Да и никто не убедит меня в том, что как писатель нобелевский лауреат Генрик Сенкевич выше своего современника  и соотечественника Льва Толстого, трижды вхолостую номинированного на Нобелевскую премию. Так что Катаев заслуживает монумента в родном городе никак не меньше Бабеля. Бейте меня, но если бы Бабелю не перепоручили исполнение функции Шолом-Алейхема в современном мире, то в Городе вполне бы мог появиться даже памятник Анне Ахматовой.

Марка с портретом Генрика Сенкевича

Не так давно «Киевский телеграф» в статье «Мир – это луг», отдав дань литературному таланту мастера истинно одесского слова, подчеркнул высокую гражданскую позицию Бабеля: «В своем последнем слове Бабель отверг все предъявленные ему обвинения и просил только об одном – чтобы ему дали возможность закончить роман. Наивный, добрый человек… Разве до романов было заплечных дел мастерам из советской охранки».

Правда, за пару лет до тех событий Бабель признавался, что он скорее бы умер от скуки, чем написал бы роман. Что касается «заплечных дел мастеров», которых Бабель именовал «святыми людьми», им действительно было не до романов. Как и самому наивному и доброму Бабелю, в отличие от Катаева, работавшего в ЧК чуть ли не с момента ее основания, комиссарствовавшего среди буденовцев, участвовавшего в карательных экспедициях, продразверстках и прославлявшего сталинский террор, пока он не коснулся лично этого святого мастера художественного свиста. А задолго до наступления креповой полосы в собственной жизни, наглядевшись на одного из клиентов заплечных дел мастеров, чекист Бабель написал своим неповторимым языком: «Такова идея, ее нужно провести до конца. Надо же как-нибудь делать революцию».

Уездная чрезвычайная комиссия (http://shtetle.co.il/albom/janovichi/janovichi.html)

Ни в чем подобном Катаев замечен не был, он даже ни разу в жизни элементарно не вышивал с палеными ксивами. Но, как положено законами сказочного жанра, кое-какие поступки Крошки Цахеса Бабеля стали приписывать именно Катаеву. Не пора ли уже прекратить тиражировать легенды о невинной жертве сталинского режима, служившего ему верой и неправдой? Ведь ни одесситов, ни чекистов бывших не бывает. Единственное, что таки да гениально удавалось аферисту Бабелю, так это варить башмалу втихую, устраивать себе царский шармак в длительных, с понтом творческих, командировках и разводить на жирные бабки вовсе не лохов, сидевших при кино-литературных кассах.

Те честные фраера велись на его рассказы, хотя хорошо знали истинную цену слова Бабеля, потому что им самим ну очень хотелось пойти навстречу писателю, запросто открывающего ногой многие двери, в том числе – спальни  в доме самого наркома Ежова. И даже если Бабель заявлялся в какую-либо редакцию для получения очередного аванса за очередной еще ненаписанный рассказ, редактор понимал: куда дешевле для здоровья снова дать денег известному своей близостью к народу писателю, нежели поступить с ним, как положено в таких случаях. А уж как варилась башмала на сценарных заявках, в наши дни о таком можно только мечтать.

«Наивный и добрый» Бабель, верно служивший сталинскому режиму, прекрасно знал чего хорошего можно ждать от жизни и подельников с кубарями в петлицах, потому заблаговременно переправил мать и сестру в Швейцарию, а первую жену с ребенком во Францию.  Сам же Бабель не захотел стать невозвращенцем сразу по нескольким причинам. Далеко не главная: кем бы был Бабель со своим Беней и «Конармией» на фоне обильно эмигрировавших  буниных-мережковских? Кто бы дал ему там очередной шикарный аванс за очередной еще ненаписанный рассказ? Ведь не зря Исаак Вавилонский сочинил локша за то, как он чуть ли не по сто раз переписывает один и тот же рассказ, и никакая нездешняя сила не заставит его отдать этот рассказ редакции, пока он не будет завершен окончательно и бесповоротно. «…писал ли он сначала начерно или, может, сразу шпарил набело, в чем, черт возьми, загадка Бабеля?» – эти строки одессита С. Кирсанова разрушают один из множества мифов, из которых впоследствии была соткана мантия  Крошки Цахеса Бабеля.

Евгения Гронфайн, первая жена Бабеля

Антонина Пирожкова, вторая жена и биограф, скончавшаяся в Америке на 102-м году жизни в 2011 году

«Бабель вовсе не писал вариантов», – вспоминала Тамара Иванова, у которой хранилась рукопись «Заката», «которая была и черновиком, и беловиком и пошла в набор в таком виде». Даже если допустить, что мадам Иванова явно по заданию колумбийской разведки чернит светлый облик агента Бабеля, то его подлинная загадка лежит вовсе не в культурологической плоскости. Бабелю, этому типичному человеку воздуха, совсем не улыбалась жизнь эмигранта и ежедневная работа клерком или таксистом, тем более под постоянным дамокловым мечом внешней разведки собственного ведомства, а потому он вернулся в СССР, где на фоне основной массы пролетарских писателей, всех этих бедных-голодных-веселых, выглядел весьма импозантно.

Тамара Владимировна Иванова, вдова писателя Вс. Иванова, переводчик и публицист

Лихие были времена, не то, что девяностые. Те, кто слегка знаком с не афишируемыми по сию пору методами труда скромных служащих совдеповского Молоха, понимают: после того, как Ежов вылетел из кресла главного чекиста страны, Бабель, постоянно околачивавшийся в его доме, уже не сильно долго мог оставаться в списках живых. Это ведь не анонимный боец невидимого фронта, а вдова писателя А. Пирожкова вспоминала, что у Бабеля «был какой-то профессиональный интерес к этому дому».  Бабеля и Ежова расстреляли с разницей в неделю. Кстати, о птичках: ни один из руководителей самого силового ведомства СССР, с середины тридцатых вплоть до 1954 года не завершил свой жизненный без пули в затылке, выпущенной смежниками или сотрудниками его же ведомства. А некоторые функции известных писателей их отечества передали журналистам-международникам лишь во второй половине прошлого века.

Открытка «Портрет Ежова» из коллекции http://amnesia.pavelbers.com/

Задайтесь элементарным вопросом: отчего при наличии несметного количества сладкоголосых литературоведов-бабелелюбов, у писателя с мировым именем Бабеля, в отличие от иных писателей куда меньшего ранга, по сию пору не находится ни одного биографа совсем не масштаба Иена Флеминга?

Сидней Рейли утверждал, что не раз любимая им мадам Войнич списывала образ главного героя суперпопулярного в СССР «Овода» именно с него. У Исаака Бабеля, относившегося к, скажем, мадам Ежовой с совершенно нескрываемой симпатией, были иные литературные планы, в том числе – завершить роман, навсегда исчезнувший вместе с прочим легендарным творчеством в застенках собственного заведения, пропитанных кровью невинных жертв.

Сидней Рейли, другие переводы Райлей, Рейлей (Жорж де Лафар), Райллэ (дело ЧК Одессы), (Соломон или Самуил или Зигмунд Розенблюм; англ. Sidney George Reilly) (24 марта 1873, Одесса — 5 ноября 1925, Москва^[1]) — британский разведчик, действовавший в 1910—1920 годах в России и на Ближнем Востоке. (ВИКИ)

Интересно, в годы сталинского беспредела чекисты поймали хоть одного настоящего шпиона? Лично я ни за какие деньги не поверю, что Бабель был двойным агентом, пусть даже давно пребывающий в пекле Прокурор мне, в частности, рассказывал: «Сначала по команде всех репрессировали, потом по команде всех реабилитировали». «Его жадность к крови, к смерти, к убийствам, ко всему страшному, его почти садистская страсть к страданиям ограничила его материал. Он присутствовал при смертных казнях, он наблюдал расстрелы…он не мог работать на обычном материале, ему нужен особенный, острый, пряный, смертельный», – писал В. Полонский по поводу этого доброго наивного человека, который сам стал отработанным материалом ним же строившейся и восхваляемой системы.

Воспоминания современников, как правило, субъективны, достаточно вспомнить, что сочинил по поводу Исаака Бабеля и Мишки Япончика та еще устрица Леонид Утесов, но факты остаются фактами. Бабель прекрасно знал правила игры, принятые в собственном заведении. Мадам Пирожкова мало того, что не была отправлена в лагеря для членов семей врагов народа, она еще и чекистам жаловалась уже после, nota bene, задержания Бабеля. Дескать, заявились к ней, выражаясь современным языком, судебные приставы и стали мацать обстановку. Когда Бабель начал давать объяснения, выяснилось: только его официально подтвержденные долги составляли астрономическую по тем временам сумму в триста тысяч рублей; за куда менее значительное расхищение государственных средств полагался исключительно расстрел. Однако, после звонка чекистам, представители закона испарились из квартиры потенциального врага народа раз и навсегда. Пикантная подробность: постановление на арест Бабеля было выписано лишь через месяц после его задержания.

О многом может сказать и такой факт: подсчитайте, сколько произведений создал Бабель за пару лет в Одессе, и сколько – после того, как переехал в Москву. Вы приятно удивитесь и  охотно поверите в существование изъятых кровожадными чекистами несметного числа папок с отчего-то годами не завершаемых произведений самого знаменитого одесского писателя, чье творческое наследие легко и непринужденно уместится в отнюдь не сильно толстом томе. Исаак Эммануилович Бабель, который «сделал в области русского языка» то, что «до него делал только Пушкин», прожил больше Александра Сергеевича. Дальше продолжать?

Продолжение следует…