1.

Музыка не оставляет следов.

В отличие от живописи. Музыка — это звук здесь-и-сейчас. Только и всегда. Не ноты, не музыкальные инструменты.
Только звук. Влетел в одно ухо, вылетел из другого.

Если, скажем, картинная галерея или музей устроены по модели магазина, это связано с материальностью, предметностью картины, скульптуры и т.д. Магазин — это специальное помещение для торговли, в котором есть прилавок и есть витрина, товар с которой не продается. Или продается, но не сейчас. Или не здесь. Или не вам. Это модель музея. Когда вместо прилавка — товар как он есть, выбирай сам, — это галерея. Можно пощупать и убедиться в предметности. Галерея, возможно, породила супермаркет.

Театр обходился без специального помещения, пока не пришла к нему живопись; и стали они жить вместе. Вот тогда и появился театр как специальное здание. Не какой-нибудь открытый всем дождям амфитеатр, не какой-нибудь пыльный балаган на ярмарке — а солидное здание с крышей. Кстати говоря, это хороший тест: берем спектакль и «вычитаем» из представления всю визуальность в ее предметности, всю предметность в ее осмысленности, — останется ли то, что здесь и сейчас не оставляет следов?

Литература, в сущности, все эти книги, в своей предметности они — подражание живописи. Все эти книги — они всего лишь переплетенные графические листы, не более того. Без умения прочитать эту графику книга никогда не станет инструментом создания ситуаций, в которых возникает то, что не оставляет следов.
Здесь можно было бы поговорить и о лубке, и о живописи в детских книжках, и о буквицах вкупе с искусством шрифтописания, и вообще об иконографии… но это уже совсем другое.

Картина (корзина, картонка), равно как книга, скрипка, палитра, пишущая машинка и иже с ними материальные предметы «культурного слоя» — все они суть инструменты. Они материальны как волшебная палочка (забыл кто, но кто-то сказал, что при определенном уровне развития технология неотличима от колдовства). Предметные, материальные инструменты создания ситуаций, в которых возможно (а в некоторых случаях обязательно) проявление того, что не оставляет материальных следов. Человеческих состояний, от фоновых в своей повседневности, до уникальных. Вся культура инструментальна, но культурой сохраняются только инструменты создания ситуаций, способных породить, я бы сказал, «длящиеся» человеческие состояния. Те, которые «на одном дыхании»: отсекающие мысль и рефлексию здесь-и-сейчас.

Не инструменты создания собственно состояний. Инструменты создания ситуаций. Событий.
И даже по-другому. Ситуации создаются. Но состояния порождаются. Или не порождаются. В культуре всегда существует масса инструментов для создания ситуаций, не порождающих состояния, в которых возможно то, что не оставляет следов. Потому что инструменты обнаружения не оставляющего следов существуют, но только как практики. Как состояния обнаружения. Как, например, метафора «на одном дыхании» — состояния обнаружения не могут быть отрефлексированы иначе как через метафору. Это особые, я бы сказал, сопровождающие состояния. Входить в них можно научиться, мало того, существует целый класс специальных инструментов — материальных предметов-«триггеров» или «якорей», связанных с этими состояниями и запускающими их.

Эти инструменты сохраняются в культуре, пока не прерывается практика обучения. И еще некоторое время.
Мы еще пользуемся гелевыми, шариковыми, перьевыми ручками. Но состояние писания романа собственной кукой, — состояние тела в этом процессе (романы раньше писали от руки, с ума сойти!) утеряно почти безвозвратно. Плавная моторика пальцев сменилась резкой моторикой удара по клавишам. Взгляд на бумагу и конец пера сместился вверх, к экрану. Не концентрация на кончике пера, но прыжки от клавиш к экрану… Примерно как взгляд художника от холста к натуре, здесь есть о чем размышлять, на самом деле.

Музыка не оставляет следов, — но, прошу прощения, звук — это колебания частиц воздуха, и эти колебания можно зафиксировать, есть же, наконец, звукозапись! Да, есть. Но она фиксирует именно колебания частиц, не музыку. Музыка возникает — или не возникает! — в определенной порождающей ситуации, для создания которой употребляются разные инструменты, включая эту самую звукозапись… И здесь возможен мухлеж: мысль тоже не оставляет следов, но мысль — это квант, состояние — процесс. Процесс может быть составлен слиянием квантов, но пока нет процесса, нет состояния.
Нет того, что не оставляет следов.

2.

Две мысли, на которых остановился в прошлый раз.

Первая. Звукозапись фиксирует именно колебания частиц, не музыку. Вторая: мысль тоже не оставляет следов, но мысль — это квант, состояние — процесс, — пока нет процесса, нет состояния. Это об аксиомах: что есть музыка: колебания частиц или harmonia mundi; мысль — это образ или слово. Мухлеж образуется в терминах «гармоническое колебание» и «словообраз», большой привет древним…

Нет, в самом деле, «гармония» — это по-древнему, прежде всего крепеж, и уж потом — соразмерность и порядок. Даже больше: порядок именно как со-размерность деталей в узле крепежа; эти двое из Афин, учитель с ученичком, были большими затейниками. Чего стоит одна «метафора», которая метафора сама в себе: «фора» означало «тащить на себе», что в соединении с возможными значениями «мета»… стоп. Секунду. Здесь нужна ясность, потому что от Аристотеля, в сущности, мы получили инструмент, управляющий воображением. Как, например, тащили на себе урожай в то время? Нужно не просто дать описание, нужно, чтобы слушатель представил себе, и даже больше — вообразил себя тем, кто… То что мы называем «образ», именно здесь: так сложить слова, скрепить их соразмерно друг другу, чтобы эта соразмерность была соразмерной читающему или слушающему, чтобы она скрепилась с его телом в его воображении. До стигмы в пределе, позже слово «стигмат» сохраняло в себе телесное ощущение клейма.

На самом деле это задачка для психофизиологов. По идее, любое многозначное слово должно сначала запускать в мозге те участки, которые связаны с телом напрямую. Ну да ладно, я о другом: декартовское cogito телесно ровно в той степени, в какой мысль не разложима на слова. Картезианское требование ясности и очевидности — оно, в сущности, о полной выкладке опыта в словах. О замене метафоры силлогизмом. Просто другой инструмент.

Интересно, что в музыке все было наоборот: до Декарта музыка была «силлогистической», после него, все больше и больше «метафорической». Совпадение: первый платный концерт датируется 1672 годом, всего двадцать лет после смерти Декарта. Через три года после смерти Рембрандта и через пять — после постановки первой оперы, это для масштаба. И еще одно совпадение, очень странное и очень важное. В XVI веке меняется способ восприятия музыки, с полифонического (горизонтального), на гармонический, гомофонный (вертикальный). Воспользуюсь рецептом Аристотеля… Вот, скажем, хор в пять голосов; раньше слушатель следил за движением каждого голоса, удерживая одновременно все пять линий. Именно линий, с их пересечениями… После слушатель начал следить преимущественно за одним голосом, все остальные слились в созвучие (гомофонию), и движение линий сменилось движением сочетаний «вертикалей» с одним ведущим голосом. Или несколькими. Существенно здесь вот что: музыка становится «образной», вплоть до появления в XIX веке «программной» инструментальной музыки с буквальным литературным сюжетом. И кстати сказать, уже к XVIII веку ценность метафоры возрастает на несколько порядков: появляется понятие «образа жизни», со своей изощренной социальной символикой. Уже абсолютно материальной, вплоть до «говорящей архитектуры».

Интересно, что только с изменением восприятия музыки на «вертикальное» стало возможным, а потом и необходимым внимание к акустике. Причем сразу в двух смыслах: гомофонная «вертикаль» должна быть гармоничной, взаимно соразмерной, то есть опираться на единую шкалу. Кстати сказать, принципы равномерной темперации разрабатывал еще друг Декарта Мерсенн; Веркмайстер публикует свои изыскания в 1690-х, они потом лягут в основу «Хорошо темперированного клавира»… С другой стороны, солирующий, главный голос, должен быть отчетливо слышен, не смешиваясь с «вертикалью» поддержки.
В 1770-х появляется первое серьезное изыскание про акустику в театре Пьера Патта, уже к тому времени построены и La Scala, и театр в Безансоне, уже четко за оркестром закрепилось место в оркестровой яме… В этом смысле музыка оставила след, да еще какой!.. Чего стоит тренировка воображения в духе: «а теперь представьте себе, что чувствовал сочинявший это композитор» — она совершенно аристотелевская, по сути своей.

Но в том-то и дело, что все это — мухлеж. Потому что звук воздействует на тело напрямую. Между этим воздействием и осознанием — всегда есть зазор — лучше сказать «просвет», когда маленький, а когда и очень большой. Другое дело, что слушанию музыки чаще всего предшествует, скажем так, «приведение систем воображения в боевую готовность». Впрочем, это же справедливо и для любого другого искусства: они все управляют воображением. Соответствуя ожиданиям, или постоянно их, эти ожидания, сбивая. Соответствие ожидаемому уменьшает просвет между опытом и его осознанием, но этот просвет всегда есть, в силу инертности телесности.

Другое дело, что именно в этом зазоре — между опытом и его осознанием — способно породиться то, что не оставляет следов.
Присвоить этот зазор хотят равным образом философия и искусство, но это уже тема другого разговора.

Copyright © А.Крамер, 2011

http://alexkrm.narod.ru/papers/author.htm