Повседневная жизнь Москвы. Москва НЭПовская. Очерки городского быта
Издательство АСТ, 2011 г.
Твердый переплет, 592 стр.
тираж: 3000 экз.
«Чтоб ты жил в эпоху перемен» – вольно переводят старую китайскую пословицу, по-русски добавляя ей смачности. Читая книги Владимира Руги и Андрея Кокорева, книги, пронизавшие нашу историю громыхающим, не самым удобным, но бесспорно существующим и действующим лифтом «Москва», так и хочется добавить к проклятию, усиливая его – чтоб ты жил в эпоху перемен, в России…
Перемен нам отсыпано с верхом и практически не было в новейшей истории России длинных спокойных периодов. Что такое для истории пять лет? Десять? Мгновение. А как быть, если мгновения потрясают жизнь до подошвы? Изменить ничего нельзя, остаётся получше узнать о них, о мгновеньях. Может быть, тогда что-то в сейчас станет понятнее. Что-то покажется не таким уж страшным. Может быть, позволит не делать ошибок.
НЭП, эпоха, длившаяся всего девять лет с 1921 г. по 1929 г., о которой знаем удивительно мало. Только то, что новая экономическая политика была объявлена в помощь экономике свежесозданного государства декретом Ленина. И что НЭП позволил открыть рестораны и игорные дома, разбогатеть быстрым и ушлым. Собственно, сейчас, большинству, это лишь момент бумажной истории, связанный с сухим шелестом старых архивных документов, ну и, может быть, «Бублики» боцмана Ядова, веселая песенка о грустной жизни маленьких людей в эпоху волчьего капитализма.
Это знают все, но мало кто знает, как именно это было. Для тех, кому интересно и написана книга «Москва НЭПовская. Очерки городского быта». А мне вот хочется, чтоб таких интересующихся стало побольше. Ведь время отведенное эпохе НЭПа, девять лет, так коротко, но все они, эти по выражению Алексея Толстого «скоробогатые молодчики с толстыми пальцами» прекрасно понимали, что продлится оно недолго. И это придавало жизни яркий и зловещий колорит. Кто-то жаждал успеть разбогатеть, кто-то пытался выжить. И все это на фоне разрухи в умах, душах, домах и жизнях.
Книга через выдержки из документов, отрывки из воспоминаний очевидцев, прозу писателей о том времени, статьи и фельетоны в стихах, рекламу, лозунги, старые фотохроники, — ведет нас по этому странному девятилетию. Она рассказывает как и кто становился нэпманом («нэпачом, нэпорыловым»), как торопливые торговцы открывали свои предприятия и как их арестовывали за налаживаемую работу. Как «успевшие» добывали себе отдельное жилье в эпоху чудовищных «уплотнений», когда к семье, живущей в одной комнате, государство подселяло совершенно незнакомого человека, и как «хорошо успевшие» сверх жилья, картин, ковров, вазочек, добывали себе аристократических предков, покупая портреты на барахолке.
Но книга не только об этом. В ней множество интересных фактов о том, что, обычно, с нэпом не связывается, но, тем не менее, с ним неразрывно. Какими были магазины, артели, улицы, театры Москвы, как рекламировали общепит, открывая фабрики-кухни для освобожденных домохозяек и как боролись с нашествиями клопов в комнатках коммуналок. Как появились в Москве первые таксомоторы и каких марок авто были закуплены для этого. Быт, самое человеческое, что можно вообразить. И это всегда интересно.
Книга написана на первый взгляд суховато, но огромный список использованной литературы заскучать читателю не даст. Чего стоит описание сухаревского рынка пера Осипа Мандельштама. А язвительные газетные стишки, обличающие «империалистическую сущность примуса»! Отрывки из забытых ныне романов о тяжкой доле уличных проституток и радостные очерки о профилактории, в котором падших женщин возвращают к правильной жизни.
Как и предыдущие книги этой серии, «Москва НЭПовская» является и практическим пособием по росту в «эпоху перемен», и справочником, который не запылится на полке. Можно с уверенностью внести её в «набор постоянного пользования» – соль, ножик, спички, компас – и книга. А можно просто перечитывать время от времени, рассматривая старые фотографии. Мы все – оттуда, хотим мы этого или нет.
«»Петушиха», то есть Е. С. Петухова вчера рассказывала со слов знакомого следующее. На Кузнецком мосту он встретил своего знакомого, которого не видел лет 5–6. Тот потащил его пообедать. На Мясницкой они вошли в подвал дома, состоящего с Консисторией. Долго шли во мраке по каким-то катакомбам, извилистым коридорам. Временами было жутко. Наконец дошли до двора, постучались; открыл татарин и, после нескольких шепотом сказанных слов, которыми он обменялся с господином, приведшим сюда Петушихиного знакомого, впустил обоих. Большая комната, прекрасное освещение, белоснежные скатерти, хрусталь на столе. Прислуживают хорошенькие девушки, безукоризненно одетые. Расспрашивать о чем бы то ни было Петушихиному знакомому было запрещено, и он молча дивовался. Ели уху, шашлык, мороженое, пили водку, вино, кофе. Уплатил приведший господин, не позволив приятелю своему заплатить ни копейки, десять с чем-то тысяч. Вышли они такими же катакомбами, но уже на М. Лубянку. И только тогда узнал Петушихин знакомый, что его приятель служит в одной из Чрезвычаек, и что были они в ресторане, предназначенном исключительно для служащих Чрезвычаек. Петушихин знакомый хотел заплатить свою долю приятелю, но тот отказался, заявив, что в день «зарабатывает» до 60 тысяч. Парикмахерскую, прекрасно обставленную, и, как значится на двери, предназначенную исключительно для служащих чрезвычаек, я сам видел на углу Кузнецкого моста и Лубянки. Почему не быть и ресторану? Охранникам при всяком режиме хорошо живется»1. (Н. М. Мендельсон. Дневник московского интеллигента)
«Леля Велихова, наконец, засыпает, и снится ей, что Леонид Евгеньевич в чалме, с цветами подходит к ней и целует ее пониже уха. Поцелуй отвратителен и колюч. Кожа горит от него, горит все сильнее. Эта боль прорывает тонкую пленку сна. Леля уже не спит. Но и наяву пониже уха горит какая-то точка. И на руке, и под правой лопаткой пылают какие-то точки, так жгут, что даже странно, – почему они не светятся искрами. Леля Велихова зажигает свет и видит на наволочке одного большого длинного клопа и много круглых маленьких, которые расположились в виде буквы Ф вокруг пуговицы. Леля Велихова откидывает одеяло и видит, что вдоль ее ноги движутся шеренги клопов, и многие уже погибли. Леля Велихова вскакивает. Все ее тело горит. Ей кажется, что если смочить холодной водой искусанные места, то сделается легче. Она закутывается в платок и босая бежит на кухню к крану. Но под краном, на дне раковины сидит, толстая крыса с одним ухом и пьет воду. Леля Велихова мертвеет и бросается в ванную». (В.Инбер «Клопомор», рассказ)
«3. Работница Г.
17 лет, из семьи ремесленника, училась 3 года, была ленива, умеет только читать и писать. Первое половое сношение в 16 лет. Начала проституировать с 17 лет со случайным рабочим, который ее «соблазнил». К ремеслу относится спокойно, всегда весела, пьет редко, не курит, не употребляет наркотиков. Любит наряжаться, кутить, ходить в театры и кино, и… сладости.
Читать не любит, детей не любит, привязанностей никаких. К людям относится безразлично. В манере – жеманна, кокетлива, рисуется. Будучи в профилактории, все время подрабатывала на улице.
Через некоторое время оставила профилакторий и сейчас–шикарная проститутка в пассаже.
Это – образцы анкет с неудачными концами. Но вот и другие, и таких неизмеримо больше:
4. Работница М.
24 лет, грамотная, из семьи служащего, образование среднее, училась хорошо. Вышла замуж в 17 лет, разведена. Начала проституировать в 18 лет от нужды и безработицы со случайным мужчиной. Никогда не отдавалась трезвой. В состоянии опьянения относилась к ремеслу безразлично; в трезвом виде страдала от него. Любит одеваться, театры, читает. Труд не внушает отвращения. Мечтает о лучшей, спокойной жизни. В обращении интеллигентна, проста. Занималась проституцией 41/2 года, за это время были и длительные связи со служащими. Добра, имеет друзей, любит детей.
Была больна. Сейчас вылечилась; работает штатной служащей в профилактории, очень добросовестна.
Был «роман» с сотрудником профилактория, но, убедившись в несерьезности его чувства, бросила его. (выдержки из анкет, заполненных обитательницами профилактория при одном из венерологических диспансеров Москвы)
«В Москве картина была иной. Когда я приехал туда в декабре 1922-го и потом весной 1923 года, то убедился, насколько оживленнее было в кругах московского общества и как оно разнилось от нашего, петроградского. В Москве веселились всюду и все: дети, молодежь, старшие. Даже старики, деды и бабки, не принимая непосредственного участия в веселье, взирали на него одобрительно и не без удовольствия.
Жизнь бурлила. Сегодня сходились на танцы в одном доме, завтра – в другом. Не проходило дня, чтобы не ехали в гости то к одним, то к другим. Театры, кафе, рестораны, даже лихачи @на дутиках~, – все было к услугам тех, кто мог платить. Деньги же у многих водились» (из воспоминаний князя К. Н. Голицына).
«В 1924 г. в Москве действовало более двадцати театров. Комиссарам от искусства (вроде Мейерхольда) так и не удалось «выбросить на свалку истории» Большой и Малый театры. Они продолжали работать в присущей им манере, и их залы всегда были переполнены зрителями. По-прежнему царили аншлаги на постановках МХТ (вспомним тяжкий труд администратора Независимого театра, описанный М. А. Булгаковым в «Театральном романе»: кому дать билеты на спектакль, кому – отказать).
Весьма показательно, что в условиях НЭПа возродились «театральные барышники».