— Слухи о вырождении мужчин как вида сильно преувеличены, — как-то заявила Лиля, — Из десятка всегда можно выбрать троих. Ххе-ге-ге.
Эта ее фраза почему-то полюбилась мне больше всего. И это коронное «ххе-ге-ге». Так она смеялась. А еще у нее были красные губы и маленькие клычки по бокам. Как-то красилась она своеобразно, будто это не краска на губах, а клубники девочка переела. В общем, красиво вкупе с клычками.
Когда мы познакомились, нас действительно было трое. Лежали на пляже, на песке. Я, Юрик и Жорик. Жорик уже пришел из армии, мы с Юриком только собирались. Юрик с Жориком уже курили по пачке в день, я только начинал. Как раз тогда и начинал. Помню, лежим мы на песке, только из воды вылезли и я курю сигарету, вторую или третью в жизни. Тут-то и появилась Лиля.
У меня от сигареты с непривычки в голове помутилось, солнце еще палит, в общем, состояние слегка дурманное, и в этом дурмане откуда-то образуется эта девочка с красными губами и с клычками по бокам.
— Разлеглись, — заявляет девочка, — Идемте лучше купаться.
И это притом, что я ни секунды с ней не знаком. Вот те на, думаю, какая настырная, но красивая, стоит с ней искупаться.

— Да иди ты, Лялька, — ответил ей Жорик, — Только что купались.
Оказалось, что Юрик и Жорик уже с ней знакомы, один я такой — вечно последний в очереди.
— А я, пожалуй, искупаюсь, — заявил я тогда.
Так и познакомились.

***

— Я, думаешь, почему с тобой больше всех гуляю? — однажды решила пояснить мне Лиля, — Потому что с тобой можно поговорить.
Я промолчал. Говорила, в основном, она, а я почти всегда с ней молчал, Поэтому со мной вполне можно было поговорить.
— Я Жорика тоже люблю, конечно, — она поспешила меня успокоить, — И Юрика. Жорик — мачо такой, красавец, грудь у него волосатая, татуировки. Я люблю, когда грудь волосатая, — она запустила руку мне под майку и погладила мою безволосую грудь, — Да только у него во флигеле…кровать скрипучая. И воняет все время. Коноплей воняет и тройным одеколоном. Если бы сейчас была зима, и Жорик ходил в носках, то, наверное, воняло бы и носками. Хорошо, что сейчас лето, и Жорик без носков ходит, — Лиля поморщилась, — И книжек он не читает. Лежит на подоконнике у него «Собака Баскервилей», забыл кто-то, наверное, но он ее не читает. И магнитофон «Маяк» с бобиной Высоцкого. И тройным одеколоном воняет. Он им головку смазывает…магнитофона «Маяк». Де-ка-данс! — выдала она вдруг пафосно, — А Юрик тоже ничего, но правильный такой, ххе-ге-ге! — Лиля уткнулась лицом мне в плечо, — Делает вид, что не знает, что я с тобой и с Жориком тоже встречаюсь. Я на дискотеке потанцевала с пареньком одним, так Юрик хотел его доской с забора ударить. Ужасный ревнивец. А о вас делает вид, что не знает. Одним словом, с тобой мне лучше всего, — подвела она итог, — Ибо я девушка возвышенная и одухотворенная и хоть книжек тоже не читаю, но так сходу по мне этого не скажешь, ххе-геге! Вот посмотри на меня, посмотри! — она отбежала от меня на три шага, сунула руки за уши и подняла волосы, — Не правда ли я оригинальна? Богемна и породиста. Видишь, какие у меня клыки? — Лиля подняла верхнюю губу и ткнула пальцами в свои знаменитые клычки, — А ноги? — тут она изобразила что-то непристойное: расставила ноги, задрала платье до бедер и чуть присела, будто собираясь помочиться стоя.
— Ничего ноги, — наконец-то я поддержал беседу.
— Дурачок. Ничего-о-о ноги, — передразнила она меня, — Неволосатые, вот чего! Не растут у меня волосы на ногах. Вообще. Понимаешь? Знаешь, какой главный признак богемности и породистости? Клыки и отсутствие волос на ногах, ххе-геге! — она снова подскочила ко мне, взяла под руку и зашагала целомудренно, будто и не изображала только что непристойности посреди улицы, — А потому, ко мне особый подход нужен, — она снова уткнулась мне в плечо, — Одной любви здесь недостаточно… Мужчины такие влюбчивые, — заявила она вдруг, резко сменив вектор беседы, — Чуть что, сразу замуж предлагают…
— Я не предлагал, — поспешил я с ответом.
— Не предлагал, — кивнула она с готовностью, — Но ведь думал же! Думал! — она подняла вверх палец, — И Юрик тоже, и Жорик. Все вы меня любите. И я вас всех люблю, но…к сожалению ни с кем из вас ничего у меня не выйдет, — вздохнула Лиля.
— Почему? — задал я предсказуемый вопрос.
— Да я ж тебе уже полчаса объясняю, почему! — она посмотрела на меня с укоризной, — Вертелась тут перед тобой, ноги показывала. Порода у меня такая, понимаешь? Ну, как тебе объяснить? Вот ты, к примеру, симпатичный парень, умненький… Жорик тоже такой…зверь… Юрик. Но! Талантов у вас никаких, между нами говоря. Не обижайся, но… У меня ведь талантов тоже никаких. Ума нет. Дура я, одним словом. Кроме ног и клыков, ничего. И что с этим делать, а? — она развела руками, — Такая уж я есть никакая. А ведь вы все трое меня любите! За что? А за то, что я такая красивенькая, белобрысенькая, глупенькая, клыкастенькая, с неволосатенькими ножками, ххе-геге! А представь, выйду я за кого-то из вас замуж, тогда что? Жорик, к примеру, мне через полгода клыки выбьет, к гадалке не ходи. Ты, может, чуть дольше потерпишь, и все равно к другой убежишь. А Юрик зарежет. А все потому, что талантов во мне никаких… бабочка я, однодневка. А оценить вы этого не сможете… Я — муза! Вот, что я такое! — провозгласила она, — Почему это ты так скривился?
— Не понял я ничего, — признался я.
— Не понял? — Лиля тщательно потерла нос из стороны в сторону тыльной стороной ладошки, что-то обдумывая, — Вот как Лиля Брик! — заявила она после паузы, — Человек — никто и ничто, с боку припеку, а славы — на века! Правда, я не еврейка, но… Или вот эта, как ее, Шаганэ, ты моя, Шаганэ… Айседора Дункан! Не, не подходит, ее шарфиком удавило. Но не важно… Главное, что с ними рядом были мужчины, которые любили их только за… Я, в общем, не знаю, за что их любили, но, наверное, как меня — за клыки, ноги и… искренность чувств. Как вы меня любите с Юриком и Жориком. Но вот в чем большая разница — ни ты, ни Юрик, ни Жорик, не можете это выразить так, как те, кто любил Лилю Брик или Айседору эту, понимаешь? А без этого я никто, понимаешь? А я хочу быть кем-то, понимаешь? Я, кстати, тоже Лиля. Это уже полдела.

***

А потом я поступил в институт и уехал в столицу. Закончил, в банк устроился. Торговал облигациями внутреннего государственного займа. До самого дефолта.
Юрик появился еще раньше дефолта. С тетрадкой в руке.
— Я поживу у тебя с полгодика, — попросился он.
Как оказалось, пока я учился-торговал, Юрик окончил летное училище и стал летчиком, вернее, вертолетчиком. А потом решил поехать в горячую точку денег подзаработать. Вот и прибыл в столицу на курсы подготовки к горячим точкам. Ходил все вечерами по квартире с тетрадкой и твердил: «Хеллоу. Май нейм из Джордж».
А еще через неделю явился Жорик. С мешком конопли и пистолетом Макарова.
— Времена щас такие смутные, — пояснил он, запихивая «макарова» на антресоли, — Всякое может случиться.
Так мы и прожили полгода. Я работал допоздна, Юрик на курсы ходил, Жорик валялся дома, курил траву и готовил нам ужин. А вечерами мы курили траву и играли с Жориком в карты на мои деньги. Юрик в карты не играл, брезговал. Все ходил по квартире с тетрадкой и твердил: «Хеллоу. Май нейм из Джордж». «Это май нейм из Джордж», — говорил ему частенько Жорик, — «А твой нейм из Йорик».
А через полгода трава кончилась, и Юрик уехал в Югославию, а Жорик в Харьков. Месяц спустя я увидел обоих по телевизору, в новостях. Сообщили мне, что в Югославии упал вертолет. Ракетой сбили или сам упал. Я больше склоняюсь к второй версии — как-то никогда не мог поверить, что Юрик умеет управлять вертолетом. Вертолет был набит наблюдателями ООН, которые благополучно и сгорели заживо, а летчики спаслись — вылезли вовремя. Среди спасшихся был и Юрик — сидел в кресле на колесиках и улыбался неловко с экрана, будто извиняясь за то, что сам не сгорел. А Жорика показали в криминальной хронике — почему-то он средь бела дня оказался в офисе какой-то автомастерской с «макаровым» в руке. Странная история. Дали «пятерик»…

***

А еще через месяц я встретил Лилю. Не узнал, конечно, она сама на улице за руку схватила, потащила в кафешку. Приятно было ее увидеть, да говорить-то не о чем. Рассказал я ей, конечно, про облигации внутреннего государственного займа, про Юрика и Жорика с их трагической судьбой. И она о себе так немножко поведала.
Замужем, говорит, дети. Муж-банкир, салон мне купил красоты. Вижу, говорю, что салон. Клыки ты себе сточила. А зря. Красиво было. Улыбнулась она — видать, вспомнила. А стихи, спрашиваю, он тебе пишет, банкир-то твой? Шаганэ там и все такое.
— Не пишет, — вздохнула Лиля, — Да и ты не издевайся, пожалуйста. Я и сейчас верю в то, что говорила. Не получилось… ну что ж. Такая уж я муза…неудачливая.
— Поэтов щас мало, — успокоил я ее.
— Зато я себе грудь силиконовую сделала, — похвалилась Лиля, — Человек ведь должен развиваться, ххе-геге! — она подперла грудь руками, демонстрируя мне ее рукотворную красоту.
— Я заметил, — признался я, — Только постеснялся сразу спросить.
— Ты всегда был такой стеснительный, — Лиля погладила меня по голове, — Скажи, ты обо мне иногда вспоминал?
— Все время о тебе помнил, — говорю, — Ни на минуту не забывал. Когда мы втроем жили, с Юриком и Жориком, только о тебе вечерами и говорили.
— Правда? — Лиля казалась польщенной, — И Юрик с Жориком вспоминали?
— Конечно, — говорю, — Да я просто уверен, что когда Юрика на вертолете подбили, он в последний момент только о тебе думал. И Жорик на киче на воспоминанья о тебе мастурбирует.
— Издеваешься? — усмехнулась Лиля, — Когда вертолет подбили, обо мне думал?
— Ну, — говорю, — Он мне сам признался. Говорит, лечу вниз, горю, а сам только о Ляльке думаю. Ей бы, говорит, еще чуток силикона в сиськи.
— Хххе-ге-ге! — Лиля откидывается на спинку стула и громко смеется, — Декаданс!