Сегодня мы разговариваем с Алексеем Умориным, автором прекрасных стихов и интереснейшей прозы.

1. Как отличить поэта в мире. Уточню: насколько существенно его отличие от просто человека пишущего?
….Или же здесь нет разницы, кроме сноровки?

Оговорюсь сразу: миром правит относительность величин, поэтому постулировать надо абсолютные вещи. Соотнесут другие.
Вот, я говорю о поэте, который (повторюсь, в силу возможной непонятливости аудитории) который поэт. — Не одно из сонма двуногих, в меру усидчивости расчёсывающих комариные покусы для рифм, а о том, кому «Голос был».
Спрашивать о «Голосе» бессмысленно, ведь «все врут», а надо смотреть стихи. Но прежде надо знать стихи, именно классическую русскую поэзию. Как хотите, но добирайтесь к ней: через японцев, через китайцев, через австралийцев с французами — ныряйте в русскую классику: жить в ней, милой, жить, чтить и читать.

Пускай не Пушкин сразу, Пушкин сложен, до Пушкина надо дорасти. Ладно, Пушкина на потом, но есть великие близкого нам, 20-го века. Вот: читаете их, знаете на память, любите (Ахматова, Цветаева, Мандельштам, Заболоцкий, Бунин, Бродский, Пастернак) — сУдите о поэтах. Нет — цыц, знай свой шесток, сверчок.
Вот так, и не иначе.
…Как только человек пошёл по вышеуказанной резьбе, он без труда отличит поэта в мире, пусть и оделся тот как все, занят, что и вы, тем же (очки или «мятый полотняный костюм» уже не актуальны).
Итак, поэта отличают лишь его стихи: то есть читать и отличать.

Что же до разницы поэта с простописакой — та огромна, для недорослей необъяснимая. В поэзии должно быть таинство и волшба (не эльфы или «дьявол», нет-нет!), а без волшбы и таинства «Голоса», то есть без ощущения, что стихи эти уже написаны до тебя, без диктовки, без мысли о том, что это не ты пишешь, прочее всё есть лишь сноровисто уставленные слова. Буде они рифмованные — то дамские сопли или меркантильная привычка.
И вот ещё дикая чушь — рокпоэзия… Слова, положенные на музыку. Связь, музыка — то, что в поэзии несёт на себе рифма, в рокпоэзии делает электричество и эти два вида так же схожи, как цыплёнок в тайваньском тамагочи и живая собака.

2. Вы пишете стихи, прозу, литературные статьи, делаете скульптуры и фонтаны. Кем вы себя считаете в первую очередь?

Я — поэт в отставке. Стихов нет, проза не в счёт, статьи любые и, почти любых авторов, чушь, поэтому я — поэт в отставке. Как всякий отставник, чищу мундир и регулярно становлюсь во фрунт.
Смотрю парады, ворчу, недоволен. Недоволен сильно, однако, былое радует — отставник же.

3. Сейчас много литераторов делят свое время между журналистикой и литературой. Как вы к этому относитесь? Можете ли дать краткую сравнительную характеристику двум этим занятиям?

Избавьте меня от бессмыслицы, Елена. Хотя бы потому, что начитанные идиоты (есть такая порода), сейчас же, кряхтя, подтащат гробы Пушкина, Хэмингуэя, Чехова, Булгакова, — развороша всех, кто по нужде (или влечению) занимались журналистикой. Я возражу, что журналистика А.С.Пушкина вовсе не журналистика провинциальной газеты, московской газеты, центрального ТВ, или какого-нибудь ещё способа высасывать соки из человека, мыслящего словами,
но —
тут приведут в пример репортажи Хэмингуэя.
Когда я скажу, что убийцы вообще, а этот в частности, есть особый тип людей, да и репортажи Э.Х. более всего похожи на литературные манифесты, а те, как известно, не испортили ещё ни одного писателя, то мне подкинут вечнороссийское «А Чехов?», как пиковую даму. Ею у нас традиционно кроют любые возражения, но
— кто сказал, будто бы Чехов вообще перерос формат газетных статей? Успех А.Ч., далеко не самого крупного из русских писателей, наполовину состоял из острой наблюдательности, злоязыкости и безысходности, — все качества успешного социального журналиста, а на вторую — из социально хвори, поразившей Россию в 80-90-е годы 19 столетия, чтобы в начале 20 века довести её к революции. Любопытно, что болезнь эту распространял и А.П.Чехов, врач. Выходит, дрянной врач. Почти всё, (формально исключая драму), что писал А.Ч., подпадает под определение газетного жанра «фельетон» (краткость и понятность из той же пачки), и потому открытий нет, сюжет и развязка АПЧ, как и у АКМ, всегда предсказуемы.
Тут, наконец, будет вопль негодования, плевки.., — и что же, сражаться с любителями острых обличений в собственный адрес ещё сто лет? Но здесь не бывает победного конца. Здесь только вопли и плевки.
…Нет. Довольно нам наглядного образа московского раскормленного бычка, брызжащего пошлыми рифмами в статейки для «Коммерсанта». Вот падение литератора в журналистику.
Подведём: журналистика есть профессия, которой можно учиться, но которая забирает человека всего, потому что она есть подёнщина и конвеер. Отсюда необходимость штампов для выражения мыслей, которые никак не выше определённого, для издания, потолка аудитории. Журналистика ориентирована на продажи и, раз попавши в неё, человек уже обречён течь в струе.
А литература есть призвание к словам, где мыслью правит образ, и потому она абсолютно свободна, затем и неудобна серой читательской сволочи, то есть основной покупательской массе. Литература без адаптирующей прививки рекламы — враждебна толпе и чужда.
Одна служит златому тельцу, другая дочерям Зевса, — нужны ли еще сопоставления и слова?

Уморин Алексей.
26 июля 2011 года