Хорошо, наверное, быть правильным поэтом или писателем — в рамках. Когда с любой стороны — не придерешься. И размер соблюден, и грамотность, и читательское сердце щемит послушно в нужных местах текста.
Как быть тем, у кого свои отношения со Словом?
Киевский журналист Касуми (Маргарита Ротко) не пишет стихов. Она ими дышит. И это не поэтическая вольность-красивость. Какая уж тут вольность — одна сплошная зависимость. Хочешь жить — дыши. И мирись с тем, что дышишь не только воздухом, а словами, становящимися в строки.
Когда-то, в одном из неприметных фильмов или сериалов увидела я ситуацию, за которую авторам — мое уважение, потому что ничего больше из той киноподелки не запомнила. Молодая женщина в небольшом поселке, выйдя замуж за любимого (не красавца и не богача) — запела. И стала петь постоянно, потому что по-другому не могла. Пела утром, за завтраком, пела о покупках в маленькой лавочке, пела, болтая с соседками. Люди смеялись, шарахались, крутили у виска пальцем, делали вид, что незнакомы. А она продолжала общаться пением. И все привыкли. И просто стали общаться дальше. Что ж тут такого, кто-то говорит медленно, кто-то даже заикается, а она вот поет… Потом стали гордиться, у кого еще такая есть, а в нашем поселке — вот! А когда петь женщина перестала, по личным причинам, то стало соседям холодно и грустно.
Касуми живет свою жизнь стихами. И это ее жизнь и ее способ дышать. Не укладывается он в рамки более привычного представления о поэтах. И где-то даже возмущает, — что же это за поэт, если каждый день — длиннейшие несколько стихотворений! Слишком. Слишком много, так не бывает, зачем это?
Но бывает. Сама Касуми из-за этой особенности своей часто пребывает в мучительных сомнениях, не слишком веря в то, что она поэт. Но читая ее стихи, я понимаю — поэт. Очень талантливый поэт. Просто есть у нее стихи, что отклеиваются и существуют полностью самостоятельно. А есть стихи-дыхание, которые важны для нее, и что же теперь — не дышать?
Я читаю ритмические дневники Касуми часто и с удовольствием. Это матрица ее личности — интересного современного, глубоко думающего человека. И с еще большим удовольствием я читаю ее стихи, те, что обрели самостоятельную жизнь. Они уже не слепок и не полоска записи датчиков души. Стихи. Настоящие.
Храни нас
Фонарщик заклинит фонарь в беглой смене часов,
за сутками сутки летят под лапландские топи,
летят, незамечены, мимо таможни, постов,
микробов полиций, поллюций и просто микробов
Пробирка наполнится, ладо, храни, Николай,
непарных животных, замешанных мимо селекций.
Храни нас троисто, чтоб боли тупая пила
не слишком вгрызалась зубцами логических следствий.
Храни нас в единстве, забытых в чулане детей,
облизанных швабрами будущих жертв антресолей…
Меняй нам слова, словно мыльных больных лошадей,
пока их не вымо(у)чим, в бочке пока не засолим…
Храни нас, пока что подмышкой ещё тридцать пять,
пока электричество живо и колет глазницы.
Фонарщик стальной, он веками откажется спать.
Щелкунчик скорлупкой засыплет по крыши больницы…
Храни нас, угодник, непарных, ковчежных, храни!
Хрипит дрессировщик, пятнашит беззубые морды.
За сутками утки несутся сквозь неба гранит,
и этот полёт не назвать ни текучкой, ни спортом.
Подмышкой уже холодает, и ртуть-вертикаль,
свернувшись клубочком, хвостом изолирует уши…
Заботливо прячет варенье в подвал Николай,
и, словно фонарь, выключаются смутные души.
Касуми (Маргарита Ротко)
Наши вопросы Касуми:
Елена Блонди:
Меняешь ли ты свои стихи, руководствуясь замечаниями читателей, и если иногда бывает, то от чего зависит твое внимание к замечаниям?
Касуми:
Главное, я пишу тексты, которые назвать стихами не то, чтобы рано или громко, но просто неуместно. Каждый сам решает, как назвать подобные опусы.
Для себя же я делю их на несколько категорий. Например, посвящение. И если речь идет о посвящении, ни в коем случае ничего не буду менять. Это — состоявшийся факт, «мячик», брошенный человеку или событию. Главное, что он существует — своеобразная форма общения. И было бы нелогично что-то менять.
Точно так же я не правлю вещи «дневникового» характера, вышептанные в ямку. Но они больше для архива собственного.
В остальном же, да, стараюсь вносить правки — иногда могут посоветовать более точное слово, иногда не замечаешь неблагозвучности. На мелком уровне все правится. На глобальном — сложно. И тогда получается механизм «отсроченного платежа»: решаю, что поправлю попозже, когда смогу смотреть извне. Разумеется, руки не всегда доходят. Иногда позже осознаешь, что — пустышка. И опять же — в архив себя-прошлой уходит, замораживается. Кусочек памяти.
Насчет того, к кому прислушиваться… К читателю и автору. К человеку, имеющему определенный уровень. К человеку, знакомому с техникой. Правда, очень осторожной нужной быть с советами, которые дают сторонники другой «школы», другого метода. Потому что слово — наверное, то редкое, что не так легко поддать модной сейчас эклектике. Иначе получится вязкий суп, противный на вкус и для автора, и для противоположных групп читателей.
Елена Блонди:
Бывают ли у тебя по твоему мнению откровенно неудачные стихи и что ты с ними делаешь?
Касуми:
Откровенные неудачи бывают. Иногда видишь сразу, на третьей-пятой строке, еще во время написания. Тогда откладываешь лист в сторону и разве что запоминаешь какой-то образ — на будущее, в копилку. Иногда неудача осознается в моменте обсуждения, как результат обратной связи. Иногда — просто возвращаешься в прошлое и понимаешь, в тот момент я была такая. И мне надо было об этом сказать. Сказала? Всё. Идем дальше. Все это — тот же «архив себя», о котором я говорила. Его, как по мне, бессмысленно править. Нужно просто учитывать ошибки — и работать дальше (хотя писать для меня — не работа, все же). А к ляпам можно вернуться потом. Сравнить, вспомнить, поностальгировать по девочке в песочнице, улыбнуться тому, как ей все это казалось прекрасным. Я не люблю и не хочу жечь прошлое — такое прошлое. Но и направлять его в будущее тоже не хочу. Лучше искать что-то новое. Конечно, хочется, чтобы неудачных экспериментов было меньше. Но это уже совсем-совсем другой разговор.
