Представьте себе Москву семидесятых – златоглавую столицу СССР с её самым читающим населением, из которого, по мановению авторского пера, на страницах романа ожила лучшая её часть – молодёжь. Впрочем, было бы слишком прозаично – читать сегодня о молодых слесарях, фрезеровщиках или сталеварах тех лет. Поэтому перед нами раскрывается образ молодёжи «подпольной»: непризнанные художники, поэты, писатели и прочие граждане, причисляющие себя к людям искусства, которых автор определяет звучным эпитетом «неконформисты». Одним словом, именно та категория, которая призвана сформировать культурный слой той эпохи для археологов будущего. И вместе с тем этот собирательный образ полуподвальной богемы совершенно оторван от реальности. Он прописан так, будто никого и ничего, кроме этих молодых людей, в тогдашней Москве не существовало. Словно жили они в том же городе, но в каком-то другом, параллельном мире. И эта осознанная фокусировка на главном – приём в литературе хоть и не новый, но достаточно редкий, стал этаким катализатором моего интереса к «Московскому Гамбиту», вкупе с той вялой шумихой, которая сопровождала его в прессе.

Кстати, название романа, как потом выяснилось, к шахматам имеет довольно опосредованное отношение, равно как, например, и к домино, поэтому книгу можно было смело озаглавить «Рыба» – это ни в коей мере не отразилось бы ни на содержании, а тем более качестве. И даже если обратить внимание на иносказательность слова «гамбит», то всё равно остаётся непонятным, кому и зачем «делают подножку» или «жертвуют качеством», ох уж эта мода на замутнённую бессмысленность…
Ну, да бог с ним, с названием, в конце концов, провожают по уму, тем более, если с одёжкой так вышло.
Так или иначе, завязка «Гамбита» получилась захватывающей. Все эти «тайные вечери» в форме капустников, на которых творчество, отринутое официальным обществом, яростным ключом вдохновения бьёт в столичное небо. Все эти пароли и явки, вместе с конспиративными квартирами, на которых проходят выставки подпольщиков или хранятся до лучших времён их «бессмертные» произведения – всё это до такой степени входит в диссонанс с нынешней обыденной свободой, что почти автоматически вызывает желание читать товарища Мамлеева и верить каждому его слову.
Но, с течением букв, это бодрое начало постепенно угасает, словно чахоточный больной в районной больнице. Заварив ароматную кашу из топора, автор неожиданно задул под ней огонь интриги и принялся медленно, но верно скатываться в скучное описание подпольных будней и праздников, повторяясь, как дни недели в настенном календаре.
В-общем, три друга из творческого подполья: поэт, философ и пьяница-прозаек неожиданно получают странное предложение от не менее странного и обросшего мистическими легендами Саши Трепетова, встретиться с неким «человеком востока» – магом, целителем и алхимиком, который по слухам обладает «ключами жизни и смерти» и, походя, совершает невообразимые чудеса. Пройдя предварительный отбор, друзья получают задание привлечь других неофитов для таинственной встречи с загадочным учителем и с энтузиазмом принимаются за дело.
Одновременно с этим, Юрий Мамлеев берёт на себя труд представить взору читателя весь подпольный мир, которым, по его словам, упиваясь, бредила тогдашняя молодёжь. И это почти сразу отражается на увлекательности произведения. Похожие друг на друга, как сиамские близнецы, тайные собрания и сопутствующие им чтения «креативов» утомляют своим однообразием, беспредметным пафосом и юродивым плачем, который красной лентой бессмысленного самобичевания проходит через весь роман: «Закаулов плакал, высунув голову в окно. Но это были слезы просветления. Свежий московский ветер обвевал его и лечил».
Кроме «слёз просветления», которыми автор, несомненно, пересолил свой «Гамбит», в тексте с завидной регулярностью встречаются благостные сцены пития, полные умиления и уменьшительно-ласкательного идиотизма по отношению ко всему окружающему. Но если Ерофеевское «водочка» и «портвешок» из уст философствующего забулдыги в электричке Москва-Петушки звучит, как само собой разумеющееся, то Мамлеевское сюсюканье вечно плачущих эстетов-неконформистов поражает своей убогостью. Большая часть данных пассажей настолько неестественна и приторна, что читать их без саркастической улыбки никак невозможно:
«– В адок, в адок бы хорошо! – вдруг вымолвила она, облизнувшись и сладостно опрокинула в себя рюмку. – Временно, конечно. Эх, погулять бы по этим кругам! С песнею да с гитарою. Пошевелить наполеончиков, чингиз-ханов, шепнуть кое-что на ушко Главному: Хозяину земли этой… Эх!
– Протекция, большая протекция нужна в таком случае, – вздохнул Саша.
– Да, да, адка хорошо бы попробовать… На вкус, Сашенька, – и она улыбнулась ему заразительно».

К концу романа, когда становится ясно, что вменяемой развязки, равно как и появления таинственного «восточного человека» не произойдёт, и что финал это ещё не точка, а жирное многоточие, массив прочитанного текста предстаёт в роли сценария мыльной оперы, которая может быть бесконечной в своей бессмысленности.
Вместе с тем, «Гамбит», наряду с вышеозначенными недостатками, также имеет небольшие, но неоспоримые достоинства. Хоть сама по себе затея написать панорамное полотно московского «подполья» потерпела фиаско, некоторые персонажи, да и общий дух идеи свободного творчества, автору, несомненно, удались. Жаль, конечно, что чтиво вышло таким сопливым и невнятным. Хочется думать, что это осечка, и надеюсь, Юрий Мамлеев ещё бабахнет из обоих стволов в белый свет, как в копейку, да так, что «эзотерическая Москва» содрогнётся по настоящему.

hoochecoocheman

перенос