Предисловие Дженни:
Вначале было Слово, и Слово это было у Бо… Бо, он же Бошетунмай, он же Костя Иванин – замечательный СИшный поэт: http://zhurnal.lib.ru/b/boshetunmaj/ Нет, неправильно! Просто – замечательный Поэт! И заметила его вездесущая Лена Блонди – заметила, восхитилась и поделилась своим восхищением с нами, читателями ленивыми и нелюбопытными. Из этого восхищения родилось второе Слово – очерк о поэте Бошетунмае под названием «Крышу снесло, а голова не мерзнет» – http://zhurnal.lib.ru/b/blondi/bo.shtml – состоящий из двух частей: первая написана самой Блонди, а вторая представляет собой текст, взятый (с согласия его автора) из комментариев в разделе Бо. Слово о Бошетунмае обросло постепенно множеством других слов – в комментариях, число коих уже более 150! Развернулась интереснейшая литературная дискуссия, вышедшая из берегов Костиной поэзии. Оппоненты сражаются друг с другом, размахивая цитатами из стихов Есенина, Мандельштама, Высоцкого, Бродского, а некоторые – страшно произнесть! – не побоялись замахнуться на «Наше Все»: на самого А.С.П.! Одним из главных «рыцарей с копием» является Алексей Уморин, сильнейший – не побоюсь этого слова! – поэт современности: http://zhurnal.lib.ru/u/umorin_a_w/ Опять же у Блонди родилась идея сохранить для благодарного потомства эту замечательную дискуссию в виде отдельного произведения, что и осуществила я, Дженни, почему-то не участвовавшая в сих литературных спорах и не успевшая вставить свое лыко в строку. Наступив на горло собственной песне, я выступила, во-первых, как простой читатель, во-вторых – как редактор, причем редактор скорее технический, чем литературный. Что же я сделала? Ну, для начала скачала всю эту дискуссию, потом отбросила все коммы, не касающиеся главной темы, а также неизбежные в коммах повторы. Затем исправила явные опечатки и ошибки, появившиеся в результате спешки, яростного желания как можно скорее донести до оппонента свою точку зрения и, наконец, из-за обычного сетевого невнимания к правилам грамматики. Я старалась сохранить в полной неприкосновенности индивидуальные особенности авторов, их живую страстную речь, их стилистические особенности, убрав только слишком личные замечания и несущественные подробности. Собственные примечания я аккуратненько спрятала в квадратненькие скобочки, откуда они выглядывают, как зеваки из-за забора. Не удержалась и добавила несколько цитат из И. Бродского, пришедшихся удивительно к месту! Хочется верить, что справилась с задачей, и авторы не придут всей толпой бить меня в темном закоулке! Впрочем, пусть, кто может – сделает лучше и повторит мой титанический труд! Отсылаю всех желающих сличить тексты и уличить меня в редакторском произволе на СИ, в раздел Блонди, в коммы к очерку «Крышу снесло, а голова не мерзнет»: http://zhurnal.lib.ru/comment/b/blondi/bo Надеюсь, что читателям будет также интересно, как было интересно мне. Дискуссия начинается с полуслова, на полуслове же и кончается – ведь мы опоздали к шапочному разбору! Впрочем, никому не возбраняется ее продолжить, ведь верно? Итак, начали!
Клю:
… нормальный поэт пишет в будущее. Можно лишь посетовать от лица отдельных крайне редких современников о том, что действительно нужно время, чтобы интересные произведения стали доступны. «...И не одно сказание, быть может, минуя внуков, к правнукам уйдет!» Разве не так было с Тютчевым, практически всю жизнь писавшим «в стол», с Мандельштамом, которого Надя воскресила в семидесятые, с Вийоном, до которого доросли лишь в девятнадцатом веке, с Дикинсон, у которой не было ни одной прижизненной публикации. … … … Разговор о сравнимости стихов [двух поэтов вообще и Бошетунмая и Есенина в частности – примеч. Дж.] не бесплодное дело, но оно затрудняется не столько многопараметричностью критериев, сколько необходимостью глядеть на эти критерии сквозь призму времени, учитывать, как изменяется отношение к сказанному в стихе со временем. Тот же пример Есенина вполне может помочь с эти разобраться. Несомненна очень высокая востребованность стихов Есенина в тридцатые–пятидесятые годы (даже при откровенном противодействии властей). Но вектор интереса к Есенину при всех возможных комплиментах в его адрес, как мне кажется, будет постепенно угасать с изживанием патриархальности и общинности в русском менталитете. Обратный пример, скажем, современник Есенина – Мандельштам. Востребованность при жизни минимальная (исключительно салонная), а вот в семидесятые годы очень постепенно начинается рост интереса. Ну, или более очевидный пример. Поздний Пушкин не высоко оценивался современниками, мы же скорее склонны считать позднего Пушкина более интересным. Да, и еще о критериях сравнения. В сильно дифференцированном обществе, очевидно, не может быть единых критериев оценки. Я так действую по очень простому принципу: «Я не хвалю любовь свою – Я никому её не продаю!»
mek:
Согласен с вами по существу. Но, так как на Бошетунмая мы не можем глядеть «сквозь призму времени», придётся от этого отвлечься. Речь может идти вот о чём: способно ли стихотворение Бошетунмая оказать столь же сильное воздействие на читателя, как на многих читателей оказывает упомянутое есенинское «К собаке Качалова».
Может, и даже более сильное. Дальше начинаются нюансы… И их много…
Клю:
Да нет ничего страшного в этой призме времени. Скажем, Ахматова в начале шестидесятых ясно и внятно сказала, что И.Бродский – будет великим поэтом. А я вот помню свои впечатления от его стихов в начале семидесятых: значительная часть мне казалась очень слабой, хотя и тогда уже у меня были и очень любимые его стихи. Ясно, что наши мнения не сопоставимы по своей квалификации. Ахматова тогда видела в будущее несравнимо лучше меня! …
mek:
… Видите ли, я встречал и такое изложение пути Бродского к вершинам признания: мол, Ахматова к старости, выживая из ума, очень уж хотела сыграть роль «старика Державина», и выбор её пал на небесталанного Бродского. Затем власти, очень крепко опекавшие всех, кто с Ахматовой контачил, подсуетились и устроили Бродскому суд и другие неприятности, обратившие на него внимание как нашей публики, так и Запада. Затем в пику этим советским властям Бродскому дали Нобелевку. Затем народ от него стал писять кипятком. Хотя на самом деле его до сих пор не все принимают, а из тех, что принимает, очень немногие по существу понимают… Как видите, в любом «величии» очень большая примесь внешних, совсем, казалось бы, не относящихся к сути дела факторов. А что бы было, если бы власти были умнее и не стали заводить процесса о тунеядстве? … [Цитата: «Бродский не совершал случайных поступков. Когда Ахматова говорила, что власти делают «рыжему» биографию, она была права только отчасти. Бродский принимал в «делании» своей биографии самое непосредственное и вполне осознанное участие, несмотря на всю юношескую импульсивность и кажущуюся бессистемность поведения. И в этом отношении, как и во многих других, он чрезвычайно схож с Пушкиным. Большинством своих современников Пушкин, как известно, воспринимался как романтический поэт, поведение которого определяется исключительно порывами поэтической натуры. Но близко знавший Пушкина умный Соболевский писал в 1832 году Шевыреву, опровергая этот расхожий взгляд: «Пушкин столь же умен, сколь практичен; он практик, и большой практик». (Яков Гордин – Предисловие к книге Соломона Волкова «Диалоги с Иосифом Бродским») – Как мне кажется, все же есть ощутимая разница в понятиях «раскрутка» и «делание биографии» – примеч. Дж.)]
Уморин:
… Дело в том, что оценки, оценочная машина СИ вовсе не влияет на качество произведений. Я хочу сказать, что для оценки определений (в адрес того или иного) всего важнее личность оценивающего: Кто? («…От тебя и хула – похвала». А.А).
Называя Бошетунмая «Звездой СИ», я имел в виду, что он светится
– вне зависимости от того, замечает его произведения окололитературная клака поэтических конкурсов или нет. Константин – Звезда СИ по «гамбургскому счёту». А СИ – просто полка, где его томик стоит среди прочих, но почему-то (именно потому) светится и не пылится… … Поэт остро нуждается в похвалах. Любой. Лидия Чуковская, один из ближайших к А.А. людей, писала, что Тарковский, открытый Ахматовой, был испорчен слишком долгим ожиданием славы. Он стал желчен, раздражителен. То же самое, что сама А.А. писала о любимом ею И.Анненском, которого считала родоначальником русского символизма:
«…Весь яд, всю эту одурь выпил, и славы ждал, и славы не дождался».
Она полагала его трагической фигурой, да так и есть. То же самое – (разумеется: НИКАКИХ ПРЯМЫХ ПАРАЛЛЕЛЕЙ! Я НЕ ПЫТАЮСЬ НИ С КЕМ ИЗ ИЗВЕСТНЫХ ПОЭТОВ СРАВНИВАТЬ Бошетунмая!) – но то же самое огорчительное невнимание к Константину может дурно сказаться на его творческой биографии. Бизнес жёсткая штука, она может потом и не выпустить даже самого талантливого человека, коли схватила.
Примеры бесполезны, но я знаю в Барнауле (не так далеко от Константина – и тоже Константина) – теперь уже не очень молодого человека, чрезвычайно одарённого, но обглоданного бизнесом. Мне это было – нож острый. А вот хвалили бы Костю, приходили бы к нему все эти безликие «тевотьки» из местных поэзолюбок – тут важно, что они «тевотьки», то бишь тётки – мужчины–поэты всегда мужчины. Так же как и женщины–поэты. При всём мизЕрном счёте их в русской словесности, трёх мы имеем бесспорно, согласитесь. И все были весьма озабочены своим успехом у сильной половины. Да, успех и овации – задержали бы Константина здесь. Успех и овации (…чепчики в воздух и пр.)… [Говорит Иосиф Бродский: «…потому что главное стремление человека – отвернуться, спрятаться от истины мира, в котором он живет. Всякий раз, когда истина вам преподносится, вы либо от нее отмахиваетесь, либо начинаете поэта, преподносящего вам эту истину, ненавидеть. Либо, что еще хуже, вы обрушиваете на него золотой дождь наград и стараетесь его забыть. Поэт в современном обществе должен быть либо гонимым либо признанным. Гонимым быть легче, то есть гораздо легче создать ситуацию, в которой ты будешь гоним. Потому что подлинное признание требует понимания. Общество же предлагает Поэту – как, например, Фросту – одно лишь признание, без понимания» (из книги Соломона Волкова «Диалоги с Иосифом Бродским») – не могла удержаться, чтобы не вставить цитату! – примеч. Дж.] Хочу уточнить, почему я счёл необходимым сей длинный комментарий.
Вы… скорее всего человек старой закалки, то есть мы с вами из времён, когда писать стихи (особенно мужчине) было стыдно: ему немедля кивали на стену, а со стены глядел, сложа руки грудям, А.С.П. И под этим взглядом выдерживали только самые стойкие, кому или в петлю, или – в слова. Отсюда жёсткость к себе подобным, и за эту жёсткость я их, поколение совписателей – живущих или новопреставившихся – считаю, отдавая должное их талантам, мудаками. Потому что этим своим ком. пис. чванством они, падлы, губили молодых. Ибо пацаны не обязаны проходить через грёбаную армию, через кузнечное производство, чтобы иметь право писать. И то, что Максим Пешков шлындал в народ, так ведь надо знать, какой это был бузотёр, сачок и гуляка. Тут, в Евпатории, старики легенды передавали, как этот великий разгильдяй на солеварнях «работал». Вроде бы хорошо ему «выписали» по мордасам за сачок местные мужики, потому и свалил, а вовсе не из-за того, что в курортную зону к чистой публике не пустили. Он же до конца жизни Евпаторию не простил. Натырили, надо полагать, тут его. И правильно, но с подачи этого человека, впоследствии продавшегося Сталину до мозга костей (Беломорканал – Соловки!!) в народ пошёл Бабель (и убили Бабеля) и Мандельштам, давший по морде какому-то (имя мне неизвестно) совпису пощёчину за оскорбление Надежды Яковлевны, пострадал и страдал долго, а потом Воронеж, и потом и смерть. И – любому из нас плешь проедали толстожопые златые перья, выросшие в навозе и того же самого требовавшие от любого пишущего. «Не, паря, не хошь – не ешь, но ты, по крайности, ссука, его нюхай. С утра и натощак…» – вот рецепт народоходителей и народознателей старой закваски. Это всё от народников, от тогдашнего разночинского «заворота кишкой ума», от сильно отёсаной возрастом «глыбы и матёрого человечища» (не согласен я с А.А. – не «мусорный старик» Л.Т., но и не фиг ему было Наташу в кошку с кошенятами превращать, и Евангелие переписывать. Слишком много на себя взял, «Святогор». Земля гордых не носит…).
Клю:
В свое время Бо имел на СИ несколько очень высоких оценок от людей, к мнению которых имело смысл прислушаться. Слюнявчики и чепчики прочих, как мне кажется, вызывали у него естественное неприятие и отторжение. Стремления участвовать в бессмысленном чате у него никогда не наблюдалось, а бессодержательные похвалы, по-моему, его раздражали. Я бы вообще не связывала имя Бо с СИ ни коем образом! Во время его присутствия здесь СИ (даже в лучшие свои времена) не был средой его обитания.
Блонди:
Я составила свое мнение о Самиздате. Со всех сторон. СИ – прекрасный рабочий инструмент для человека, желающего работать. Огромная тусовочная площадка для желающих общаться. Кто за чем пришел. СИ – не весь мир, разумеется… А оценки… Знаете, один человек, к мнению которого я безусловно прислушиваюсь, говорит, что если какое-то средство работает в качестве рекламы автора, да и Бог с ним, пусть работает! И я с ним совершенно согласна. Люди пишут, чтобы их читали. И во все времена автору (либо поклонникам его) приходилось стараться быть замеченным. Кто как может, тот так и старается…
Клю:
«Мы шли с десятком бесов. Вот уж в милом сообществе. Но в церкви, говорят, хвала святым, А в кабаке – кутилам» (это начало какой–то песни из «Ада» Данте). …формулу «Люди пишут, чтобы их читали» поэты понимают очень по–разному! Хорошие поэты далеко не всегда стремятся к современникам и к своей раскрутке. Взгляните на Ф.Тютчева (многие десятилетия писавшего в стол), взгляните на общепризнанного классика английской поэзии Р.Фроста (жившего, как и Вергилий, уединенно в деревне, в глуши). Пострелы Пушкин или, скажем, Катулл считали, что надо крутиться, сверкать (но опять же в своей узкой тусовке).
mek:
Не думаю, что СИшная оценка так весома. Лучше бы Бошетунмая оценил кто-то с авторитетом. Возвращаюсь к своим предыдущим рассуждениям. Предположим, что Иосиф Бродский не пострадал за тунеядство, как результат – ему не дали Нобелевку, и никто не мог бы наверняка утверждать, что предсказание Ахматовой сбылось. Да, и в том, настоящем, а не виртуальном Самиздате тогда он не так засветился бы… И никто бы особенно не был осведомлён о том, что ему там предсказывала Ахматова. В общем – нераскрученный автор. И стихи его, предположим, вывешены на СИ (уже этом). Как бы вы их оценили? В сравнении с Бошетунмаем, например? Пример Бродского хорош ещё тем, что стихи Бошетунмая легче сравнивать с его стихами, чем со стихами Есенина. Больше сходства.
Уморин:
Смею отметить, уважаемый, что «сивиллой» выступил не кто-нибудь, а Ахматова. Сама. Она не умела ошибаться. Ей пришлось за это заплатить – она говорила, что в церковь ей пути уже нет, но – умела вызвать во сне кого угодно, и еще что-то… Любой талант – магическое явление. Огромный талант – соотвественное. Ахматова не могла ошибиться. Еще когда Бродского ссылали, она сказала, что-то вроде «Какую судьбу делают нашему рыжему»… Текст Л.К.Чуковской плохо помню, но там А.А. говорила, о том, что это только к славе, к огромной будущей славе Бродского. Состоявшейся. Теперь вторая часть вопроса. Сравнить с Бошетунмаем. Опустим, что сравнения дело неблагодарное, и некорректное, но – оно дело стоящее. Стоящее хотя бы потому, что позволяет навести порядок в голове. Ранний Бродский, советского периода жизни, бесспорно сильнее Бошетунмая почти везде. Именно потому, что не один – их было, пусть и не сразу, пятеро молодых поэтов, было с кем поговорить, именно потому, что была А.А. Может быть тем, что он провёл детство в интеллигентской среде. В любом случае, тему Иосиф видит гораздо яснее, чем К. Иванин. Он несравненно глубже, если у Иванина предметы мелькают, связанные друг с другом только движением глазного яблока, сканирующего пространство, то для Бродского характерен отрыв от реальности, чтобы непременно взглянуть на местность с большей высоты. Бродский выводит читателя в область идей. Вот чего К.Иванину не удаётся, хотя бы из-за того, что он отчётливо стремится принадлежать Востоку, именно тюркскому Востоку – чувственному, но не склонному предаваться длительным медитациям вне радиуса, описанного тенью минарета… Костя наш современник и собрат по планете Земля. Но хочется и большего, и это свойство мыслящего…
Клю:
Отчасти согласна с взглядом А.Уморина на Бродского и Бо. …если не ошибаюсь на СИ кто-то давным-давно выложил замечательные стихи Марии Петровых (это пример «нераскрученного поэта», оставшегося в тени Ахматовой и Цветаевой). От этой нераскрученности, по-моему, никому не холодно и не жарко. Все кто хочет знать и читать ее стихи и так знают. Точно так же уже в семидесятые годы я без всякой рекламы и рекомендаций Ахматовой знала, что пишет Бродский. [Как сказал один современный молодой человек, впервые познакомившийся со стихами Марины Цветаевой: хорошая поэтесса, но нераскрученная… Что свидетельствует, на мой взгляд, не столько о «нераскрученности» поэта, сколько о необразованности читателя – примеч. Дж.]
mek: …
«Все кто хочет знать и читать ее стихи и так знают» –
так это и есть определённый уровень раскрутки. О существовании такой поэтессы знают практически все (интересующиеся поэзией). Читали её стихи очень многие. Доступны её стихи труднее, чем стихи Ахматовой, но доступны. Вы ошибаетесь, думая, что в семидесятые годы можно было бы узнать что-то о существовании Бродского без некоей раскрутки. Просто механизмы раскрутки были другие, и включали в себя личный риск в том числе. Если бы власти не преследовали Бродского, его стихи не распространились бы в Самиздате того времени достаточно широко, чтобы вы или я о них узнали. Думаю, что и принадлежность Бродского к кругу Ахматовой сыграла роль – первые переписчики его стихов были об этом осведомлены, и это было серьёзным стимулом для них. … Ахматова понимала, что для славы необходима ещё и судьба. Талант–то уже был и без этого. Ахматова понимала, что механизмы «раскрутки», пути к славе в то время и в том месте включали в себя опалу властей как важную составляющую. … Не думаю, что среда, в которой находится Константин, настолько уж беднее, чем у Бродского. По сравнению с Бродским, например, Бошетунмай может шире общаться с использованием сети, чего во времена Бродского не было. Разве что общения с кем-то уровня Ахматовой не хватает – а это действительно очень существенно! Верно, Бродский силён мыслью, ясно и чётко проводимой. Но, к сожалению, для многих и многих читателей это его качество мало что значит. Они просто не замечают этого. Можно судить хотя бы по массам подражателей Бродского – как правило, копируется у него всё до мельчайших деталей интонации, но только не насыщенность мыслью. Мысль всё-таки в стихах Константина присутствует. Просто выражена она по–восточному расплывчатей (или, если хотите, по–западному более экспрессионистски), чем у Бродского. Плюс это или минус – ещё можно спорить… Или скорее это иной плюс. Отличие, но не обязательно слабость.
Клю:
Дело ведь скорее не столько в ясности мысли Бродского, а прежде всего в его вовлеченности в культурный контекст. То есть то, о чем он пишет, осознавалась до него довольно долго. Читатель подготовлен! А Бродский блестяще преподносит нам результат раздумий. Это особенно хорошо заметно, скажем, в одном из ранних замечательных стихов Бродского: «Большая элегия Джону Донну», или, скажем, «Исаак и Авраам». Да, посмотрите, сколько посвящений у раннего Бродского! Это не в защиту или принижение кого-то, а о том, что они работают в разных областях.
Уморин:
Прекрасно видно, что тексты у Бродского несравненно отчётливее, яснее.
И не только потому, что он мыслит в русле холодновато-аналитического европейского метального поля. Его увлекает не столько игра слов и образов, но игра смыслов. Уровень выше – обзор больше.
mek
Да я этого и не отрицаю, я просто не считаю, что это – единственное, что определяет уровень творчества Бродского, и не считаю, что это обязательно достоинство. … Из собственного, достаточно обескураживающего опыта, я определил, что лишь пять процентов из всех читателей улавливают эту сторону произведений. И если бы Бродский не получил некоторую известность как пострадавший от советской власти, а затем (и во многом благодаря этому же) нобелевку, фиг бы сейчас вся эта публика (которая, по вашему же собственному утверждению, дура) так восторгалась бы Бродским. Он так бы и остался поэтом для пяти процентов яйцеголовых. Есенин менее интеллектуален, чем Бродский, а всенародная любовь ему досталась вполне естественно и правомерно.
Уморин:
Как человек, десять лет проживший в Горном Алтае и поездивший по Сибири, я вам ответственно заявляю: никакое погружение в Сеть не заменит дышащих стихами друзей высокого уровня. Никто не станет в сети вам читать на память или с бледных перепечаток, стихи забытых поэтов полночи и до утра… А лучшей школы в жизни и нету. Сколько я видел поэтов в Сибири, в глубокой культурной провинции – если они там остаются – это бедные, вымороченные создания. Культурная среда страшно влияет на творческих людей. Просто сворачивает шеи. Еще А.С.П. говорил: «Публика – дура»… А вот насчёт подражателей – позвольте с вами не согласиться. Скопировать форму Бродского Иосифа – для этого надо быть Иосифом Бродским. Подражания – это не более чем подражания. Можно уловить нотки первоисточника, но лучше их просто не читать, обращаясь сразу к оригиналу. Я уж не говорю об уровне мысли (хотя, что тут – вы сами об этом справедливо заметили). Эта слабость [Бошетунмая – примеч. Дж.] – свойство восточного образа мышления. Другое дело, что мысля в стихах так, поэт никогда не испытает творческого коллапса, ибо многоголосные фуги заканчиваются хотя в силу технических возможностей инструмента, или физических – исполнителя, тогда как монотонную мелодию, подражающую свисту ветра можно тянуть до бесконечности. Понимаете, выбор поэзии сейчас настолько велик, что говорить о том, что Мысль таки де где-то есть, «присутствует», значит просто заранее гнать читателя. Ведь мы очень ценим своё время – и зачем читать слабое, когда можно – сильное? Вот видите, как вы строите фразу. «Мысль ВСЁ-ТАКИ … присутствует». Конечно, дело не во фразе, а в том, что поэты и писатели (хорошие!) делятся на две категории: 1. тех, кто мыслит независимо от текста; 2. тех, кому текст является способом, или, как говорит уважаемая Блонди –»костыликом», чтобы осознать свою мысль. К.И. [Бошетунмай] – из второй категории. Если рассматривать его тексты, они похожи на дерево, поочерёдно глядящее на все свои корешки, тем понуждая их – каждый, выбрать из пространства капельку сока, чтобы потом, сливаясь, по мере подъёма, капли слились в глоток, который сделает дерево, который напоит его. И мы видим этот процесс во всех деталях, например в стихотворении «Стройплощадка»: барак, задворки, человек, сидящий на крыльце, окно, откуда некто, обладатель майки, беседует… Далее образы более широкоизвестные: «Беломор» – рифма «иртышский простор» небо, с которого облетает позолота… Однако во что же это всё кристаллизуется? А кристаллика мысли нету вообще! Кристаллизация произвела на свет чисто эмоциогенное заклинание: «…стал беспечен вдруг, весел и пьян наглотавшись весны, как портвейна, на сдачу с бутылок» – всё. Это всё. Таков итог девяти строф, одного внелитературного выражения, и нашего глубокого погружения в мир, который питает, или питал Костю, писавшего это стихотворение. Понимаете, мы с вами занимаемся в принципе совершенной бессмыслицей исключительно в личных целях: проветривать головы. Ибо спор о качестве поэтов подобен всем спорам вообще: побеждает не истина а сильнейший. Ибо кто-то ищет мысль, кто-то эмоционального пинка. Кто-то ценит «неслыханную простоту», а кому-то по душе восточная витиеватость. То есть – продолжаю исключительно для собственного удовольствия. И. Бродский всегда, или почти всегда иллюстрирует мысль – одну из – которые он ловит из пространства непрерывно. Согласен, ранние стихи его в этом отношении слабее. Я вообще к ранним текстам любого пишущего отношусь чуть предвзято. Меня интересуют более всего основные свойства мысли, потому что вначале человек еще не успел их спрятать. И вот мы видим, что в знаменитых «Пилигримах» Бродский демонстрирует характерные для интеллигенции 60-х скепсис, атеизм, ощущение личной обречённости – вместе с акцентированным, и тоже характерным для того времени «горизонтальноым» вектором распространения надежды: «…И, значит, не будет толка от веры в себя, да в Бога, и значит, остались только иллюзии и дорога»… Но, какого бы свойства ни была его мысль, она кристаллизуется совершенно отчётливо: «…И быть на земле закатам, и быть на земле рассветам, удобрить её солдатам, одобрить её поэтам…» И ведь это ранние, 58 года стихи… Коль скоро я делаю это себе в удовольствие, то есть без малейшей надежды на понимание, извините, я не стану ни себя, ни вас обременять разбором его больших вещей, ограничимся любимыми моими – «Сретенье», «Назидание», и показательным «Подсвечник». Вот «Сретенье». Храм, Богоматерь с Младенцем, святой Симеон, пророчица Анна, стоят, ограниченные меловым кругом внимания поэта. Если быть точнее – «рамой». И мы узнаём, что старцу «было поведано»: умрёт не раньше, «чем сына увидит господня», и вот, старец увидел и понял – сейчас совершится исход. Но – он рад. Понимаете, он рад смерти. Почему так? А потому, что обещанное исполнено, он узнал о существовании Сына, но ведь мы – мы об этом, что узнал старец, давно знаем. И вот, у читателя начинает созревать мысль, что отныне уход Туда – радость (сперва по принципу «заражение эмоцией»). Старик говорит вереницу роскошных слов и – повисает тишина. Она особо описана поэтом, её подчёркивает кружащееся под сводами храма эхо, поэт сравнивает его с птицей, удваивая силу первоначального посыла мысли о благе Ухода, ибо птица эта «…в силах взлететь, но не в силах спуститься«. Далее, далее… (Бродского трудно обсуждать, всё хочется цитировать, словно яблоки грызть) Затем осуществляется физическая – в теле стиха – кристаллизация идеи: старец уходит, умирая, и – образ Младенца несёт пред собой, освещая новую тропу, которой отныне пойдёт человечество. И мы – хочется думать – и мы пойдём,
а раз ХОЧЕТСЯ думать, значит – мысль нам, И.Бродским, автором текста, донесена. «Подсвечник». Этот текст значительно ближе к позднейшим работам поэта. Поскольку он полон парадоксально переливающихся и перетекающих друг у друга смыслов. Надо ли цитировать? Нуждается ли текст в пересказе? Сатир – подсвечник, канделябр, очевидно, настольный (напольный был бы неподъёмен), выглядит так: изваяние держит в руках подсвечники, «полагая» их принадлежащими себе. Но на деле, так как изваяние есть часть большего, т.е. подсвечника в целом, он сам, сатир, принадлежит подсвечнику, то есть тому, чем обладает. Поэт пишет, уточняя: «все виды обладанья таковы». Далее следует описание того, иллюстрация – как могло это, то есть переход живого в бронзу, выглядеть; кратко – обстоятельства, и, используя повествование как стержень, Бродский навинчивает целую систему разветвлений изначально высказанной мысли: «тем искусство и берёт, что только уточняет…», и – основной закон искусства «независимость деталей». И – набившей оскомину расхожей мысли, » что нужно чей-то сумрак озарить«, автор противопоставляет неожиданно, но естественно вытекающее из повествования: «никто из нас другим не властелин, хотя поползновения зловещи…» Отсюда – невозможность принадлежать друг другу поэту и некоей «красавицы». Стоит ли дальше. Прочитайте «Назидание». 1987 год. Кладезь мыслей. Кедровый в двенадцать хлыстов сруб, полный знания и мысли о родине. (Ох уж эта родина, где режут собакам горло пилой). …
Клю:
…утверждалось, что стих Бо «Стройплощадка» лишен ясной мысли, полон восточной созерцательности, и, собственно, ничего более. Как противовес приводился стих Бродского «Пилигримы». Вот центральный отрывочек из этого стиха Бо: …Вот – до предела усохший зрачок, не осиливший плеска огня по просторно разлившимся лужам. Вот сидит на кирпичном крыльце безработный с утра мужичок ковыряя гвоздём штукатурку. Сидит себе, нахуй не нужен никому, и от этого счастлив, и этим доволен вполне и безмолвие хлещет его задубевшей охрипшею глоткой. Вот маячит отвисшая майка в немытом полгода окне, и её обладатель беседует с пышной курносой молодкой неизвестно о чём. Вот вам прелесть безделья в стране, где извечная пьянка – старинный аналог сиесты нерушима, священна, как грязный узор на окне, как шпана, утомлённо осевшая на развалившемся кресле посредине двора. Вот вам, граждане, я – безответно влюблённый в дворы, где мужчины остались верны незатейливой моде после – помните эту войну? – этой послевоенной поры: ватник, свитер зелёный, кирзухи, и газовый ключ по погоде, и – откуда они до сих пор достают? – Беломор. С неба, словно извёстка со стен, осыпается в грязь позолота, и на пристани ржавые краны сгружают иртышский простор с баржи старой, и дом одолела зевота… Редко можно встретить более точное и образное описание менталитета народа (не яйцеголовых, не интеллигенции, не обитателей «садового кольца» постсоветской страны. Оно всё, в этом довольном мужичке, которому плевать на всё! Вот вам не показное лицо страны! Не согласны? (знаю, знаю, тех, кто утверждает народ (страна) – это я (мы)! И я (мы) – совсем не такие!). В стихе не прячется и отношение автора к своей стране – «Вот вам, граждане, я – безответно влюблённый в дворы» – понимающего, что всё окружающее его – не спроста, имеет свои корни, военные и довоенные:
«где мужчины остались верны незатейливой моде после – помните эту войну? – этой послевоенной поры: ватник, свитер зелёный, кирзухи, и газовый ключ по погоде, и – откуда они до сих пор достают? – Беломор». Не увидеть здесь ясного приговора «истории социализма в отдельной стране» – трудно. Те, кто не поленится прочесть весь стих, убедится, что детали описания точны, не надуманы, не приукрашены, не заменены расхожими символами. На мой взгляд, этот стих – блестящий образец современной гражданской лирики. (А вот многие сетуют, что это направления, якобы, отсутствует в современной поэзии). Но отступим на сорок лет назад. Посмотрим, о чем, и как пишет Бродский в «Пилигримах». …уже говорилось, что стихи Бродского очень сильно вписаны в культурный контекст, при этом именно мировой (не советский, не российский) контекст. Стих Бродского уже своим названием «Пилигримы», своим словарем всячески отмежевывается от советской (российской) действительности (в то время это конечно воспринималось на ура! Именно в этом и была сила этого стиха. Но со временем на него можно взглянуть и без прикрас идеологического противостояния). Стих, на мой взгляд, продолжает худшую символическую традицию А.Блока. Отсюда и абстрактные символические характеристики мира: Да. Останется прежним. Ослепительно снежным. И сомнительно нежным. Мир останется лживым. Мир останется вечным. Может быть, постижимым, Но все-таки бесконечным… Сравните это описание мира с описанием мира в «Стройплощадке». Разница в подходе к восприятию мира и его описанию – очевидна. Один поэт витает в символических облаках (ярко, звучно, понятно, завораживает душу, как призыв к намазу), другой – смотрит на него без культурологических шор (реалистично, непривычно, неприятно, хочется сплюнуть и выругаться – ведь всё та же немытая Россия). Интереснее следующая строфа Бродского: И, значит, не будет толка от веры в себя да в Бога, и, значит, осталась только Иллюзия и Дорога… Так ли ясна высказанная в этой строфе мысль? И что это за мысль? Если мы глядим на мир в шорах-слоганах предыдущей строки, то толка действительно не будет, а будет лишь придуманная нами же иллюзия, и громко, с большой буквы звучащая, но совершенно бессодержательная по сути, никому не нужная, Дорога. Так не по этой ли дороге прошел: «Вот сидит на кирпичном крыльце безработный с утра мужичок ковыряя гвоздём штукатурку. Сидит себе, нахуй не нужен никому, и от этого счастлив, этим доволен вполне и безмолвие хлещет его задубевшей охрипшею глоткой». Мысль Бродского высказана, на мой взгляд, ясно! Так ли поняли её, те кто распевал этот стих Бродского в походах, стройотрядах, на КСП – совсем не уверена… На мой взгляд, два указанных стиха тесно связаны между собой, перекликаются. Мысль стиха Бо – потруднее будет. Она продолжает сказанное поздним Мандельштамом про «раздвижной и прижизненный дом», она – его «заразе саночек мирволю»! Да, дом – не восторг! Это не дореволюционное Ахматовское: «там с девушкой через забор сосед о чем–то говорит, и слышат только пчелы нежнейшую из их бесед». Это мир, где: «… маячит отвисшая майка немытом полгода окне, и её обладатель беседует с пышной курносой молодкой неизвестно о чём»…
mek
«Пилигримы», несмотря на популярность, вовсе не типичное для Бродского стихотворение. С другой стороны, «Стройплощадка» Бошетунмая очень похоже на некоторые стихи Бродского. В любом случае говорить об отсутствии мысли в этом стихотворении нельзя. Большая чёткость или нечёткость по сравнению с Бродским? Так это смотря с каким из стихотворений сравнивать… В любом случае уровень таков, что сравнивать действительно можно.
Клю:
Согласна. Но интереснее взглянуть на стихи поэтов в примерно одном возрасте, чем сразу начинать сравнивать молодого Бо с поздним Бродским. Тем более, что оба стиха в некотором смысле программные! Думаю, что этот стих Бродского, несмотря на его лаконизм, чеканный ритм и множество стереотипов, остался непонятным для тех, кто им увлекался. Он ведь, в том числе говорит, мне пока нечего вам сказать! И именно об этом я вам и говорю.
Уморин:
Вы, извините, несколько натягиваете. Стихотворение Бродского «Пилигримы» пестрит литыми итогами работы мысли. При всей отчётливой незрелости этой мысли – характерной для интеллигентского атеизма 60-х – итоги её работы представлены обильно и чётко. Кстати, именно незрелость этих выводов и обеспечило популярность произведения в молодёжной среде, где любят «дышать духами и туманами»… Тогда как Бошетунмай – и это показывает весь ваш анализ – всего-то описывает мир вокруг. …Да, выводы из картинки возможны, но их еще предстоит вербализовать. В том и суть. Бо – сын ветра и степи – певец, но не мыслитель, тогда как Бродский совмещал оба эти качества, когда хотел, («Ни тоски, ни любви, ни печали…», «Диалог», да хоть бы и «Баллада о маленьком буксире», почему нет?) и делал это до тех пор, пока ему это казалось нужным. А потом ушёл, словами Венечки Ерофеева, «в мир чистых сущностей». Понимаете, суть в том, что Бродский «двудомен», и может менять места обитания по своему желанию…
Клю:
Могу согласиться с определенной натяжкой… Но скорее я хотела показать, что «литые итоги работы мысли» Бродского в стихе «Пилигримы» – и в этом, конечно, сужение и натяжка (но не я его выбирала, а вы) – символические пустышки. (Не в коей мере не отношу это ко всему Бродскому). В «Пилигримах» эти «литые итоги мысли» как и положено – очень звучны, очень понятны. Они говорят нам, заменим мир вокруг несколькими простыми символами: ристалищами, капищами, храмами, барами, базарами. На фоне этих простых декораций поместим несогласных (юность – пора отрицания, нигилизма и т.п), которые, увы, ничем не лучше согласных! Несогласные строят свое восприятие ровно так же, как и согласные: у них мир – снежный, нежный, прежний, лживый и вечный. И те и другие – суть одно, о чем и говорит Бродский. До него эта мысль озвучивалась культурой не одно тысячелетие: порождая и отшельничество (к которому ближе его пилигримы) и паломничество, и призывы ухода от реального мира (и в христианстве, и в других религиях) и т.д. Отсюда в этом стихе Бродского можно хвалить за форму выражения «общего места». Совершенно согласна, что стих Бо «Стройплощадка» (опять же не мой, а ваш выбор) – более сложен (отличное слово, кстати, вдумайтесь). Сложнее ритм, сложнее образная система. Стих – длиннее. С первой строфы непонятно куда он пойдет, и что скажет. Хотя композиционно этот стих прост – он тоже четко предъявляет нам виденье мира. Оборот «Вот – то-то и то-то» – работает в нем как система аксиом. И от необходимости разъяснения, жевания этих аксиом никуда не деться. Ведь они не столь привычны культуре сознания, хотя окружают нас повсеместно. Глаз приучают не замечать окружающее, язык приучают не говорить о видимом. Сложность-то именно в этом! Отсюда и трудности с распознанием мысли и вывода. (Не буду повторяться, я уже написала о чем именно этот стих Бо). Можно предъявлять претензии, что нельзя сразу так отрываться от массовой культуры. Но тут уж каждый выбирает для себя. Совершенно не согласна, что мысль Бо в стихе «Стройплощадка» выражена не ясно. Другое дело, что мысль эта культуре непривычна. Как это, собственно, можно «любить» всё это наше реальное «свинство»? [Почему-то вспомнился Пастернак с его «… я наблюдал, боготворя: там были бабы, слобожане, учащиеся, слесаря…» – Всегда меня это его «боготворя», коробило. Примеч. Дж. ] Как это можно жить в реальном мире, а не в декорациях, не в приукрашенном абстрактном? Это ведь действительно сложная мысль! Это ведь попытка перевести культуру несколько в другую плоскость…, сделать шаг вперед. Посмотрите, мыслитель ли Вергилий в своих «Буколиках»? Неторопливое описание мира вокруг и его нравов уже в четвертой эклоге выливается в то, что, конечно же, было совершенно не понятно его современникам! Но эти его строки предопределили развитие христианской мысли на столетия вперед.
Уморин – Клю:
… Ни в коем случае не пытаюсь выдавать итоги мысли Бродского здесь, да и где бы то ни было, но в стихотворении «Пилигримы» – за нечто финальное, аксиоматичное, достойное «скрижалей». Нет. Всё вторично. Но! Но это итоги работы – как уже говорил – незрелой, но мысли. Незрелой – но мысли. И в этом его отличие от бесконечной вереницы поэтов описательного свойства. Это было вообще особенностью Бродского. Людмила Штерн, автор книги «Ося, Иосиф, Joseph» писала, что даже будучи приведен к начальнику (забыл, то ли геодезической, то ли геологической партии, куда она пыталась устроить безработного поэта) Иосиф принялся делиться со старым, «видавшим виды» землепроходцем своими концепциями, здесь же рождавшимися, относительно того, как язык воплощает свои внутренние возможности и новые связи посредством поэзии (мысль, на мой взгляд, поразительно верная! – прим А.У.). Повторюсь: мышление в процессе говорения было свойством Иосифа Броского, а так как стихи и есть «говорение», в итоге… Что касается Бошетунмая (и здесь я на очень узкой тропе), Константин – поэт описатель. Не «вижу – пою», нет, но «переживаю – пою». И как форма мышления, а это именно форма мышления – массовой культуре оно гораздо ближе, поскольку есть такая фольклорная вещь как «страдания». То есть переживания в процессе проживания ситуации. Именно то, о чём вы говорите: «…Оборот «Вот – то–то и то–то» – работает в нем как система аксиом». Это не есть плохо. Это прекрасно, этим я наслаждаюсь, но – есть вода, и есть хлеб. И Бродский, в конце концов отказавшийся от «воды» – засох и превратил стихи в скрежет и шелест. Положим, не без помощи властей, выславших его, но если брать выше, скорее власти работали на поэтическую машину данного человека. Вот уж где «большому кораблю» – большое, да? Трудно представить, чтобы автор текстов, скажем 1991 года «Ты не скажешь комару»…, «Яслей», «Представления» – всё из «Вертумна» – дожил бы с неразбитой башкой до этих лет. Понятно, что на Родине ему всё же пришлось со временем применяться. Тут я хочу отметить – судьбу человека делает его замах. Понимаете? Бродский широко замахнулся – судьба «подлегла». Она отмстила – раннею смертью, невозможностью похоронить родителей, иссыханием, сердечными лекарствами в сумке, но – это всё мелочные уколы. Мысль победила, состоявшись. И теперь я хочу сказать главное: поэзия, как форма, отличается от прозы именно тем, что совершенство формы тут – цель. Но отливая слово во всё более изысканные изложницы, в итоге поэт получает отливки мысли – нанизанные на цепочку нот. То есть не красивости, но музыкальная мысль – есть итог совершенного произведения. И вот именно с точки зрения наполнения одним из компонентов конечного продукта словоизвержения именно «мыслеформ» поэзия Бродского несравненно обильнее, ergo выше поэзии Бошетунмая. Хотя, если брать поздние вещи его, музыки так гораздо меньше, чем было до отъезда. Холодно рассуждая, позднему Бродскому очень не помешало бы пообщаться с Костей именно на Костиной территории и жаль, что по временным и пространственным, и конечно же личным обстоятельствам это общение было невозможно. «Совершенно не согласна, что мысль Бо в стихе «Стройплощадка» выражена не ясно. Другое дело, что мысль эта культуре непривычна» – как это, собственно? [Далее – о стихотворении Бо «Стройплощадка» – мысль о том, что можно «любить» всё это наше реальное «свинство» – примеч. Дж.] Мысль – прошу заметить, – вообще несвойственная плоскостному миру Реальности, поскольку мысль это всегда есть перпендикуляр к плоскости. Другое измерение. А что касается «невозможности любить наше свинство», то я, как и, смею полагать вы, да и вся интеллигенция наша, любит Россию, но «странною любовью» – то есть именно так, как Он и сказал. «Странною любовью», которой доводы рассудка о «свинстве» бесполезны. Видим свинство отчётливее многих, ибо имеем возможность объёмного зрения, но – «…не победит её рассудок мой». – А как вы хотели б? А вот так! Родились здесь – давайте мучаться. :)) А иначе зачем быть русским?
Клю:
Мне позиция ваша понятна. С вашим главным тезисом: Бо – жизнеописатель (акын) я категорически не согласна! Там, где вы отмечаете в его строках только непредвзятый взгляд на окружающее (и то лишь в пределах тени минарета), на самом деле тщательно отобранный материал. Поясню на постороннем примере. В.Высоцкий в 1975 написал «Балладу о детстве»: где, когда, как родился и как рос. Можно, конечно, глядеть на неё, как на личную биографию, изложенную специфическим языком. Но совершенно очевидно, что на самом деле написано неприкрашенное (без лозунгов, призывов, высоких целей) описание целой до- и послевоенной эпохи страны. Так ведь и стих Бо «Стройплощадка». Странно не видеть за его «бараком на окраине города» – типичную судьбу страны с начала тридцатых, когда больше чем полстраны, мобилизованной из деревни на индустриализацию (на эти самые стройплощадки) жило в этих бараках. И Высоцкий тоже не проходит мимо них: Все жили вровень, скромно так, – Система коридорная, На тридцать восемь комнаток – Всего одна уборная… Сравните: Вот вам двор на окраине города. Двадцатиглазый барак, из промасленных шпал в середине ушедшего века наспех сложенный. В доме царит полумрак возле дома стоят три похмельных сухих человека… Мы должны говорить не об «акынстве» автора, а о его документальной точности, и тщательном отборе наиболее важного и типического. Отсюда и совершенно неудивительные совпадения с фактографией баллады Высоцкого. У него: Там за стеной, за стеночкою, За перегородочкой Соседушка с соседушкою Баловались водочкой… И далее: Осмотрелись они, оклемались, Похмелились – потом протрезвели. И отплакали те, кто дождались, Недождавшиеся – отревели… У Бо: «возле дома стоят три похмельных сухих человека» и далее: Вот задворки, покрытые копотью. Вот вам герань на окне, и бельё под окном, и в окне – занавески в горошек. Вот по улице кто-то шатаясь бредёт по колено в весне, и на голых ветвях вызревают соцветия кошек, ожидающих вечера… Думаете, «герань на окне» и «занавески в горошек» случайно попались на глаза автору? Да вспомните осуждаемые типичные мещанские (городские) настроения той поры. Все эти герани, горошек, слоников и т.п. И Высоцкий не мог не пройти мимо этого: У тети Зины кофточка С драконами да змеями, То у Попова Вовчика Отец пришел с трофеями… Но в отличии от Высоцкого Бо решает в стихе другую задачу. Его документально-ассоциативная отсылка в прошлое нужна ему для характеристики итогов, характеристики настоящего. Посмотрите как проходит этот переход во времени через «шестидесятые». Помните одну из самых популярных песен Б.Окуджавы середины шестидесятых: …Я неделю не был дома, Мама, мама, это я дежурный, Я дежурный по апрелю! И у Бо: Вот по улице кто-то шатаясь бредёт по колено в весне, и на голых ветвях вызревают соцветия кошек, ожидающих вечера… Ну и так далее. Понимаете ли вы, что за формулировкой «переживаю – пою», в том виде как «переживает мир» Бо – стоит огромная работа мысли в каждом образе, а не случайно попадающееся на глаза и уложенное в размер стиха? Повторюсь вслед за Мандельштамом. Вот ровно так же уже не одно столетие не понимают текстов Данте. Чего там мол, описывает и описывает он в «Божественной комедии» некое экстремальное путешествие. Обсуждать Бродского можно долго и интересно. Вот только это требует времени, так как содержательные формулировки подразумевают некоторые усилия. Не согласна и с вашим виденьем главной задачи поэзии, но навязывать свою точку зрения не хочу. Да, и конечно, речь совсем не о Лермонтовской «странной любви к отчизне». Посмотрите стихи позднего Мандельштама. Там совсем другая, гораздо более мощная с философской точки зрения «идея любви». Разум начинает жить не в мире мыслей и абстракций, а в реальной жизни!
Уморин:
… Осип Эмильевич, с моей точки, один из Царей поэзии. …что вы подразумеваете, говоря о «позднем Мандельштаме» – «…Там совсем другая, гораздо более мощная с философской точки зрения «идея любви». Разум начинает жить не в мире мыслей и абстракций, а в реальной жизни!» О чём вы? О как же я хочу, Не чуемый никем, Лететь вослед лучу, где нет меня совсем… Это? Или: Внутри горы бездействует кумир с бесчувствием дитяти в чёрных сливах, а с шеи каплет ожерелий жир, напоминая сна… Или: Мы живём, под собою не чуя страны, наши речи за десять шагов неслышны, а где хватит на пол разговорца… Или вторая часть майского стихотворения к Н.Штемпель: Есть женщины сырой земле родные И каждый шаг их – гулкое рыданье, Сопровождать воскресших и впервые приветствовать умерших – их призванье… Осип Эмильевич – он же бесконечен. То есть – о чем вы? Клю: … Касательно Бо и «восточной традиции». Кое-что вы об этом написали интересно и, возможно, правильно. Пишу столь осторожно по следующей причине. Мне самой не очень понятная эта «восточная традиция». Мы ведь часто оказываемся заложниками элементарного незнания чужых ценностей. Я чуть-чуть представляю буддийскую и конфуцианцкую подложку японской и китайской поэзии (ну чем не восток), но суфизм знаю очень плохо и совсем не взялась бы судить о построении поэтической мысли и выводов на этой основе (подозреваю, что в этом пласте культуры и Бо не силен). Здесь справедливо отмечалось, что у Бо и позднего Бродского есть много общего в построении «описательного» стиха. Могу соврать, но, кажется, поздний Бродский, как и О.М., порой использует язык описания для организации пространства восприятия, пространства переживания. И тут вполне можно согласиться с тем, что попадающие в стих бытовые детали не столь важны на фоне звуковой, ритмической, ассоциативной тканей стиха. Помните, «люблю появление ткани, когда после двух или трех, а то четырех задыханий придет выпрямительный вздох» (но на примере стиха Бо «Стройплощадка» – я старалась показать ровно обратное: предельное отсутствие произвольности именно в этом стихе). Наши оценки О.М. близки, но об этом в другой раз. Сейчас, продолжая тему деталей в стихе, отошлю вас к статье М. Гаспарова о стихе О.М. «Ариост». Там, помните, в первом варианте: И, словно музыкант на десяти цимбалах, Не уставая рвать повествованья нить, Ведет туда–сюда, не зная сам, как быть, Запутанный рассказ о рыцарских скандалах. На языке цикад пленительная смесь Из грусти пушкинской и средиземной спеси – Он завирается, с Орландом куролеся, И содрогается, преображаясь весь. И морю говорит: шуми без всяких дум, И деве на скале: лежи без покрывала… Рассказывай еще – тебя нам слишком мало, Покуда в жилах кровь, в ушах покуда шум… С этими словами вполне можно обратиться и к Бо!
Клю – Егорычу:
Поэта Высоцкого ставлю очень высоко! Его роль и значение в русском языке еще не поняты и не признаны. Для последнего надо как минимум упразднить союз писателей, 95% которого – пустышки. Народу, любящему и знающему Высоцкого вопреки всему это совершенно очевидно! Отлично, что вам нравится Высоцкий! Отлично, что вам не нравится Бо! Не понимаю, почему любовь к одному должна сопровождаться отрицанием (принижением, отвержением, ненавистью и т.п.) другого. Сравнения Высоцкого и Бо я нигде не проводила. Я лишь сослалась на Высоцкого как на известный и максимально доходчивый пример описания целой эпохи через собственную биографию. Не в коем случае не считаю, что стихи должны быть обязательно доходчивы для всех. Да они никогда такими и не были, и быть не должны! Да и люди все разные. Я вот за всю жизнь не смогла осилить больше трех страниц из Лукьяненко – не получается. Дура! (заметьте, пишу о своей проблеме, а не о том хорош или плох Лукьяненко). Суть дела – в сумятице в головах. Сумятице, которая в том числе и специально культивируется, теми, кто делает на этом деньги или охраняет свой статус.
Уморин – mekу:
… Считаю: любое общение, пока живо, имеет члены, ну, скажем, как человек – голову, шею, тело, конечности… И если мы говорили о «голове» – то есть о самом главном в текстах обоих – чуть более или чуть менее любимых мною поэтах – то перескакивать на уровень «голеней»… Вы понимаете. Логически верно, но – это уже борьба. Я тут тоже прав лишь отчасти, пытаясь спор перевести в хор, но, если вас интересовала суть моего возражения, то – привёл. …Разумеется, у Бродского не только это. Не только ясность мысли. Клю, сказав, что она «…не согласна с мои видением главной задачи поэзии» заставила еще раз подумать на тему, и я решил, что, написав, мол «…отливая слово во всё более изысканные изложницы, в итоге поэт получает отливки мысли – нанизанные на цепочку нот; то есть не красивости, но музыкальная мысль – есть итог совершенного произведения» – дал лишь только начало определения сути поэзии, как бы «со стороны работающего механизма» – а извне-то не посмотрел. Конечно же, упущено звено, то есть самая мощная, нижняя ветвь «Поэтического древа» (надо полагать, се – дуб :))) – эмоциогенная составляющая текста, то есть образный строй, неожиданная (или ожиданная, в случае уже состоявшегося знакомства с поэтом) созвучность нам, собственно и вызывающая отклик души. Хлебников (не удержусь) с его – «Муха, – нежное слово, красивое, ты мородочку лапкой моешь, а иногда, под ивою, письмо ешь» (и т.д., т.п.) – как раз показал, что логика и мысль – далеко не первостатейной важности дело в поэзии. Для меня самого эти рассуждения крайне важны. Да. Спасибо за повод. Так вот, далее – с моей точки зрения, всякое стихотворение, как мост: 1) либо стоит на «быках» своих смыслов. Когда смыслы исчерпаны, текст окончен. (типичный поздний Бродский). А если не окончен, провисает, как взорванные пролёты. Кстати, вы обращали внимание, на то, как Бродский достигает особой выразительности своих произведений? Он нарочно спрессовывает, как бы уже загустевшую уже от недостатка «воды» мысль в последней строфе, словно пекарь, замешавший чрезмерно круто тесто и с трудом его проворачивающий в смазанной форме «пяткой» ладони. Приём, который настрял бы в зубах, пользуйся им еще кто-то. Смоги кто-то. Но – автор приема абсолютно оригинален – остаётся лишь восхищение. …Так попадают заполночь, но настоящий финиш не там, где кушетку вплотную к стене подвинешь, но в многоногости заполночь, крупным планом разрывающей ленточку с надписью «Геркуланум… (1992 г. «Снаружи темнеет, верней – синеет»). 2) либо держится на музыкальности фраз. И, опять же, кончилась музыка – кончился текст: На бледно голубой эмали, какая мыслима в апреле, берёзы ветви поднимали и незаметно вечерели. Узор отточенный и мелкий: застыла тоненькая сетка, как на фарфоровой тарелке рисунок, вычерченный метко… Трудно остановиться, да? Так в 2/3 случаев с О.Э. …Когда его художник милый выводит на стеклянной тверди, в сознании минутной силы, в забвении печально смерти… – гори всё огнём, а ЭТО просто НАДО переписать, согласитесь! – :)) 3) либо слова висят на образе пассажирской корзиной к воздушному шару: Звук осторожный и глухой, плода, сорвавшегося с древа, среди немолчного напева глубокой тишины лесной… О.Э. Прерываю ваше возражение, и говорю, что хорошим поэтам свойственно использование сразу всех трёх способов поддержания своего текста, или двух. Вообще, если честно, мне кажется, что сущности стиха, классного стиха, великого стиха всегда мистична. И можете меня теперь класть на обе лопатки как угодно, но я держусь именно этой точки зрения. Да. Мы просто ходим вокруг да около, принюхиваясь к лесным полянам, прицениваясь к морям, и пробуя скалы на зуб. Ибо рассуждения о сути поэзии так тесно связаны с невыразимым, что… В сущности, мы – а согласитесь – просто наслаждаемся возможностью говорения о чуде. Иным тема мироточивые иконы, нам – стихи. Разве нет? Итак, Бродский, конечно, не только мысль, а Бошетунмай – бесспорно – переживание увиденного, поскольку (вот хитрец, я использую формальный приём, чтобы доказать своё – пример ваш заразителен) слитно-словесное переживание увиденного, собственно, и есть поэзия. Мне очень нравится «Стройплощадка», но, видимо, в силу психофизических свойств, я лично более привязан к литым и чеканным, пускай и вторичным (но какие выводы о мире в мире сейчас являются первичными, скажите на милость?) Да, пусть и вторичны, но – окатаны, как киноварные глыбы в моей Катуни; закопчёны и грубы, неровны, и блестящи на рытвинах, как отливки нержавейки 3х13, которые я, в бытность токарем, так жалел резать, снимать эту великолепную лунную шкуру, которую потрёшь голой ладонью и – сразу нюхает, дышит на тебя сотнями чёрных губ и ноздрей; и живы, живы – что далеко не всегда у Бродского, который почти постоянно холоден и требует твоей крови – согреться, а эти живы, как слепые коты, которые еще совершенные комки, еще отчётливо слепы, но – блинн! – разевают пасть, пищА. ПищА. Представляете, Мек? Пи–щА!
Уморин – Клю:
Вы всё совершенно верно поняли. Крайне признателен! Рад продолжению общения. Да. Вы абсолютно правы. Это о Бошетунмае.
Из того же «Ариоста»:
…О, город ящериц, в котором нет души!
Когда бы чаще ты таких мужей рожала
Феррара чёрствая! Который раз сначала,
покуда в жилах кровь, рассказывай, спеши…
…Ягнёнку на горе, монаху на осляти,
солдатам герцога, юродивым слегка
от винопития, чумы и чеснока,
и, в сетке синих мух уснувшему дитяти…
Это о Бошетунмае. О Константине.
И – один в один:
…В Европе холодно. В Италии темно.
Власть отвратительна, как руки брадобрея,
А он вельможится всё лучше, всё хитрее
и улыбается в крылатое окно…
Так и было. Так Константин и делал. «Вельможился», – оно и полагается такому поэту.
Что-то он сейчас?
Ладно.
Что бы ни…
– абы живой и здоровый.
О «восточной традиции». Это моя, только моя вина – неотчётливая формулировка. Говоря о «восточной» – подразумевал не Китай с Японией, то, собственно, что и понимают, когда у нас пишут слово «Восток» – вне площадей периодики, – а степной Восток: Казахстан, степи. Географической ошибки нету (юлю, юлю! виноват, – прим. А.У.), но конечно же правильнее сказать «Восток Средней Азии». И вот тут Константин и в своём праве и –дома. Почему дома, ясно, а вот что в праве – интересно.
Пионеры, русские казаки, а затем и крестьяне, осваивавшие то, что теперь называют Югом Сибири, (что, совершенно безосновательно, стало суверенным Казахстаном) – приносили в жертву новым землям не только свои телесные оболочки, но и, частично, души. Это неизбежно: в дому хозяина – даже одного единственного на 50 квадратных километров – ему помогают стены – и даже когда стены войлочные или вовсе нет. У племен, реденьким крапом заселявших земли Оренбуржья (нынешний Казахстан), отсутствовала письменность, но был потрясающий устный эпос (почитать, к стыду, до сих пор не удосужился, но вот «Маадай Кара», алтайский эпос, читал).
И, как батыр переламывает слабейшего, так в русские, особенно поэтичные, тонкие души, проломилось, влилось (и впитали) всё, наиболее сильное, отчётливое – живое в степи.
Костя впитал достаточно. Словоподбор – «халаты, танец с мечом, описания черноволосой девочки, девочки азиатской, темнокожей, тонкой, черноглазой, ожидание, неведомое европейцу, солнце, соль, степь – степь – степь, жара, горы, глядящие на степь, «пейзажи в глине и в пыли», лепёшки, плов, малахай» – каждое, взятое само по себе как утверждение небесспорно, но, сводимые воедино неизменно, и постоянно, они и создают колорит степи, или степного каспийского приморья.
И, одновременно, образный строй, то, о чём, собственно, и идёт разговор: мир, окружающий поэта, возможно просто не поддаётся осмыслению на уровне, доступном миру Бродского, то есть городскому миру – извечному пристанищу мыслителей, или же, по крайности, собирателю плодов их. Это не значит, что, окажись Бродский в этой степи, он бы стал писать как Константин, нет, он по прежнему писал бы по-своему, стараясь вывести какие-то общие формулы, (см.: «Путешествуя в Азии»), но эти формулы потеряли бы свою многослойность, этажность, ощутимо требующую лифта для мысли, став подобием мансард над деревенским домом (не нувориши, естсв)., то есть чем-то простым, покорным времени, привычным. Нового в области роста души (а именно это и есть дело поэта, равно, как писателя) действительно уже ничего, и может быть дело честного поэта – просто описывать мир вокруг себя, радуя или печаля нас неожиданными образами и созвучиями, чем и был занят, кстати О.Э., что и делал Пушкин, а не морочить головы, обещая нежданныя и неведомыя открытия. Возможно, это просто честнее – раз ближе к земле.
Ибо только над городским асфальтом способно было вырасти дерево Бродского, с его плодами, «котами и котищами» мысли, перекашивающими ствол назад и вперёд, но не валя его – поскольку растёт на искусственно твёрдом. Бродский мне ближе тем, что никогда ни на секунду не забывал, что – горожанин, и только горожанин. Бродский раз навсегда выбрал мысль, пусть и незрелую, часто суетную, но мысль, человеческое (пусть и «слишком человеческое») – противу восточного умудрённого созерцания. Созерцания, естественно переходящего в бездеятельную Нирвану. Или в мечевые пляски магометанства…
Уже почти равно чуждо то и другое, хотя было, было время, каюсь…
И, возможно, это инстинкт выживания интеллекта – сбиваться к Западу родины и бормотать фразы, уже набормотанные тысячу лет до тебя? Плюя на вторичность: выбормоталось, значит моё?
Мамардашвили считал, то есть считает – ибо жив! – что человек, это только непрерывно, каждой новой личностью возобновляемый процесс самосозидания. И тогда, и только тогда – человек. Значит, судьба нам выводить заново те же формулы, что только дежурный стёр с этой самой грифельной доски мокрой тряпкой, оставив быстро сохнущий след.
…Когда я лет 15 тому писал об несчастном Сережке Торопе, ныне Виссарионе, «ньюХристе», старательном и где-то небездарном художнике, то в конце того варианта текста, что опубликовало родное издание, написал, что, де, вот еще одна жертва провинции, пережёванная ею и выплюнутая – ньюХристом. Сошёл с ума С.Тороп, и вот уже 16 – 17 лет успешно сводит с ума пять тысяч дурачков.
…Ах, как шатает–ломает жизнь художников сибирской периферии Руси. Каких странностей люди держатся, как сикось-накось в душе там всё. Мысль, лишённая вертикали и культурной опоры, двигается причудливо, петляет, как верёвочное лассо, бросаемое мальчишкой-алтайцем на шею полу прирученного марала. И, часто, падает…
Я опасаюсь за Костю Бошетунмая. Мы стекаем как лапша в дуршлаги провинции. И это правда. Не зря буддисты сбивались в монастыри. Кстати, и христиане тож – мысли трудно одной.
Уморин (из разговора с поэтом Фениксом):
…Большая форма – она обязывает – она тащит за собой – и не всегда это хорошо, часто утаскивает она в совсем уж непролазные дебри, и длится, длится, не видно конца. То есть – нет, конец видишь, представляешь, но как к нему прийти? И невольно – вода, и вылазит всяческая безвкусица. Пока пишут их – кайф, конечно, кайф такого рода: «Вот, де, у меня идея и я ее окучиваю, и новых не надо выдумывать». …Перечитывать это все потом тягостно. …Вот поэтому сейчас в моем разделе лежит только один выкидыш подобного подхода к стишко-сложению – он же последний по времени. Поэма праздников. Она более-менее удачна в сравнении с предыдущими. Так было у меня, да. Ты прав, Феникс. Ты прав. Обязательно приду читать твою поэму… Большая форма – крупные обязательства, ты совершенно прав. И беды именно те. Поглядим. Думаю, что до приличного вдохновения мне еще ого… А может, и нет. Кажется, воды и в больших стихах быть не должно. Или не нужны тогда большие стихи. «Евгения Онегина» не люблю. Кажется, что форма поэмы (или «Романа в стихах») предполагает и огромные размеры трагедии. Личность Евг. Онегина не заслуживала такой огромной рамы. Мелковат. Лермонтовский «Валерик» гораздо интереснее. Потому что событие значительнее. Текстам нужна кровь вообще, и в описании – в частности. Я говорю об авторской крови – её было вложено Александром Сергеевичем достаточно. Он себя не жалел ни с дамами, ни, как оно ни печально, в ссоре. Но не хватило крови героев. Гибель Ленского не стала – как и должна была при таком темпераменте главного героя важнейшим событием. Повествование от начала ровно катится к гибельному финалу, и финал этот предсказуем, а что может быть хуже предсказуемости – для стиха? Да ничего. Если финал стихотворения предсказуем – всё! Сушите вёсла. Нечего и пытаться, да и обидно читать поэзию с предсказанным финалом. Потому что стихотворение – это всегда и выкрик, и песня вместе. Прыгающий и вертящийся на пятке танцор (танцовщица, танцующие) – но обязательно делающие неожиданные движения. Иначе это заседание районного суда, где прокурор пьяница, а судья куплена до мозга костей всю его мелкую жизнь). Стихотворение – да, оно, если не танцует, то хоть криком брать должно. А – поэма… Ну, сколько же можно орать?? (Закрой пасть) Хотя, кажется, Пушкину не слишком удавались крупные формы вообще. «Полтава», в частности. Есть в нашем Боге поэтов некая парадность. Она характерна для поэтов того времени. Тредиаковский, Сумароков, Ломоносов, «Оды – блин! – Фелице», Державин… Они же все тогда старались имитировать строем стиха церемониальный шаг гвардейского каре. Часто откровенно лакействуя, но это всевечно, вне форм, и не счёт. Надо сказать, ямбу и вообще присуща парадность – как любой слишком строго ритмизованной форме, ну а Александру Сергеевичу, на мой вкус, это было вдвойне и в частности. Так писал, словно зубилом и молотком по Мавзолею. Это даёт совершенно изумительный эффект в стихотворениях обычного формата, но человеку, пережившему эпоху советско-ориентированной поэзии, тяжеловато принимать всего Пушкина строго на «Ура». Именно по причине избыточной маршевости. Ясно, я уже говорил, она досталась ему от китов былого, как по наследству передаются венерические болезни, и, возможно, это, скажем, мягко скажем «ОСОБЕННОСТЬ» и есть причина всенародного признания – толпа ублюдочна и любит простые картины и ясные. Например – военный парад или выход ливрейных лакеев, но с точки зрения поэзии, поэтичности, силы изображения, конечно, «Буря мглою небо кроет»… даст фору десяти «Онегиным» – если бы кто-то решился повторить. ДОПОЛНЕНИЕ Большой текст тонет в прошлом, он тяжелей и глубже засосан в ил своей, своих лет, отмели. Живёшь, а он всё дальше и дальше отодвигается от тебя, как колёсный пароход на реке, севший на мель. И ты плывёшь на своём плоту, а он остаётся, и там зажжены огни, и даже, кажется, кто-то лазает, или танцует, видны фигуры, но тебе-то какая разница, вот он ближний поворот, стремнина, всё… Ты сидишь и держишься за мешок, в котором сложены короткие стихи.