ОБЕТОВАННАЯ

Сорвался хамсин, беспощадный загадочный зверь
Всадники армагеддона сеют мельчайший песок
Засыпая глаза колкой пылью пустынь аравийских
Забивая ноздри и горло злобой джиннов востока.

Липкий наждак твоей кожи скоро поднимет барханы,
Треснет лепёшкой иссохшей
Прольётся маслом олив
Это святая земля
Обетованная сладость
Пункт назначенья
Конечная станция
Всем выходить из вагонов.

Архангел встречает гостей
Привет, говорит Джебраил
Вы прибыли вовремя, будет диктант
Сто четырнадцать сур
Писать только кровью
Не важно, своей ли, чужой
На красном арабском песке
Торопитесь, у нас ограничено время
Хамсин засыпет песчаным покровом следы
Всех, кто не уложился в регламент.

СТАРАЯ МОСКВА
(из цикла «Вариации на русскую тему»)

Московский дворик с вязью лебеды.
Осклизлые ступени на Неглинной,
и, чтоб добавить колору в картину,
железных крыш тоскливые ряды.

Пугливые коты на кирпичах.
В песке окурки – детская площадка.
Щит Чистоты с плакатом о порядке,
с призывами нести деньгу в Госстрах.

Парадный вход закрыт для входа в дом.
Осенний день. Метёт дорожки дворник.
В углу квартирки – Николай Угодник,
и тесто пахнет кислым молоком.

Соседский голос снизу – домино.
Стук палок о ковёр меж корпусами.
Хвост очереди в лавку, за салями,
и шум машин в открытое окно.

Далёкий благовест колоколов.
Грибки, селёдка и картошка в миске.
Неторопливая беседа о прописке
и дружное кивание голов,

и заплетается язык, беззубы рты,
мутны глаза. На пиджачках с плечами
латунь медалек. Не Москва ль за нами?
Нет… старый сон из гиблой немоты…

МАНИЛА

Жарко в Маниле, растопилась солнечная печать.
В клетке у бара, нахóхлившись, — старый и злой попугай.
Жирноватый, зелёный в кружке китайской чай.
Забывай нас, забывай себя, старых друзей забывай.

За бамбуковой занавесью – тугая полýдня слюда,
Разноцветных автомобильчиков шумная череда.
Дым над кальяном вьётся, булькает в трубке вода.
Ты раздражённо твердишь мне Нет, а я говорю Да.

Ты говоришь, что пора за спиною сжигать мосты.
А за зелёной тряпкой в углу, в отблесках от плиты,
Девушка смотрит, не отрываясь, как горячишься ты,
Тысячи миль от её плиты, от её мечты до твоей мечты.

Девушки редкое имя – слышишь, любовь? – Кимуйóг,
Тысячи миль дорог на её пути, тысячи миль дорог.
Дорог билет в забытье – от плиты, за бамбук, за порог,
В белых людей бессмысленный мир, пусть их прощает Бог.

Кольцами дым кальянный, немилосердный вор.
Древен, нелеп, как брачный контракт, крутится разговор.
Время сотрёт людей и слова, станет забытым спор.
Чайки над Интрамýрос. Дальше – Коррегидóр…

КИСЛЫ СИАМА ПЛОДЫ

Две стороны изрядно потёртой монеты
– любовь и ненависть –
неведомы девам Сиама.
Женщины здесь могут быть сладки, как манго,
но бывают кислее лимона.
Глупый фаранг собирает
кислых плодов урожай
у берега мутной реки,
вдали от дерева Бо.
Люди Запада ищут конфликтов,
привычные к гневу и ссорам.
Они устали от рыхлых блондинок
с глазами осеннего неба
с бледной пупырчатой кожей
и потому
простодушно под этикеткой любви
покупают ласки востока,
трогают пальцем тёмный пушок
узких бёдер девы-тростинки,
заглядывают в раскосую тайну.
Влажный всезнающий рот
обладает секретами,
недоступными подлинной страсти,
это искусство веков,
культура как способ
делать вещи свободно
без вины и пустых обязательств,
в своих интересах.
Деньги тоже нелишни,
и облачко белым слоником
садится на верхушку кокосовой пальмы.

ТРОЯ

Унынье серых скал и паруса фелюг.
Мираж далёких солнц в таинственном просторе.
Пора хилять домой, Ахилл, мой верный друг,
В Ахею, в Рощу Дев — о вечной жизни спорить.

Дались тебе война и грубиян Парис!
Могли б хлебать вино, не трогая Троила.
Что нам до Менелая? Ленка? — Заебись.
За них сам Аполлон. Эквивалент тротила.

Осаде десять лет. Смертельная тоска.
Здесь ни кино, ни баб, одни ряды палаток,
Среди развалин трупы, в пище вкус песка,
И этот странный сон — о гигиене пяток….

ВЕСЕННЕЕ

позабыть о зимних спорах,
осушить вино в амфорах,
под весёлый звон капели
закружить сознанье хмелем,

отыскать кольцо в котомке,
улыбнуться незнакомке,
дрожью тонких женских пальцев
надорвать струну паяца,

тронуть травку мокрой лапкой,
уронить слезу украдкой,
в блёстках рос апрельским утром
избежать смиренномудрых,

задохнуться дымкой вешней,
болью сладостной сердечной,
развязать мешочек с солью,
отпустить стихи на волю.

ЧЁРНАЯ РЕЧКА

Прохрипеть простудно «Готов»,
Пистолеты дулами к Богу
И, взглянув на снег, на дорогу,
Разойтись на десять шагов.

Отлететь на тысячу вёрст
От угрюмой речки на запад,
Отряхнувши пороха запах
С облетелых зимних берёз.

Красным сгустком белых рубах
Боль под сердцем перепелёнуть
И услышать реквием – звоны
Колоколен в старых церквах.

В этой варварской стороне
Ты один. Государевы слуги,
Секунданты, жены, подруги –
Тени бесов в пляшущем сне.

За санями вихрем снежок.
Жарко вьётся струйка живая.
Топот конский, воронов стаи
Да судьбы курьерский рожок.

А вокруг на вёрсты – снега,
Тёмных сёл околицы, гряды.
Ни друзей, ни слёз, ни пощады,
Ни подруги, ни даже врага…

ДРУЗЬЯ

это друзья одиноких моих вечеров.

угловатый стеснительный
робинсон джефферс,
молчаливо глядящий в камин,
где пляшет огонь на поленьях мадроны,

хэнк, с циничной улыбкой
на изрытом прыщами лице,
ковыряет указательным пальцем
в мясистом, багровом носу.

уолли стивенс,
в жилете не к месту,
жуёт вонтон со свининой
из ближайшей китайской столовки,

лопоухий квинтус горациус флаккус,
подливает лениво
сладкий сок тосканской лозы
из амфоры в чашу,

аллен гинсберг сидит, огорчённый
моим безразличием к лучшим умам
эпохи литературного бита,
к их идеям и к их лсд.

в этот год дожди как назло
льют без продыху,
западный ветер сорвался с цепи,
в каминной трубе завывают
все ведьмы востока,
и ветви камелии
бьются снаружи в стекло.

наконец аллен прерывает молчанье:
— при свете молнии, — говорит он,
ни к кому особо не обращаясь, —
я только что видел
магометанского ангела,
скользившего
по коньку соседнего дома,
у него были холодные
сияющие глаза,
как у того парнишки из арканзаса,
наглотавшегося галлюциногенов.

ночью, когда сидишь у огня, —
ответил уоллес, —
цвет кустов и листьев кленовых
повторяет себя многократно
в зеркалах, вращающихся
от порывов осеннего ветра,
орущего, словно дикий павлин,
хвост которого играет
цветами праздничных листьев,
сорванных с мокрых деревьев.

сунув руки в карманы,
вспомнил задумчиво робин:
— в сьерре, в долине кавеах, у белой скалы
я однажды набрёл на оленя
с холодным, немигающим взглядом;
он стоял, возвышаясь над склоном,
под которым стремительный горный поток
нёс к океану пенные струи.
люди умны и искусны,
они владеют огнём, топором и упрямством,
но ум их не выше деревьев,
а жизнь бесполезнее гор.

человечество ищет славы в пороке, —
болтая сандалием, заметил гораций, —
многие всю жизнь колеблются
между тем, что разумно,
и заведомой ложью,
бессмысленно бегая
вдоль реки текущих времён,
немногим дано её пересечь.

годдэм ит, парни, опять ни о чём разговор, —
хэнку, видать, не хватило дешёвого пива, —
слушать басни про ангелов
всё равно что
получить в жопу заряд из ствола
ноль двадцать второго калибра
а у меня каждую ночь ровно в час тридцать
звонит телефон
всякий раз
один и тот же мужик из денвера
которому
не с кем поговорить о жене
сучка спит подряд с кем попало
ему нравится мой голос
я у него вызываю доверие.
яйца всмятку!

я подбрасываю в камин
ещё пару поленьев,
открываю бутылку мерло
и сажусь записать все слова,
поскорее,
пока не забыл.
память стала ни к чёрту
последнее время.

ОТКРОВЕНИЕ

синяя жилка дрожит на усталом виске,
взгляд вне фокуса после стакана виски,
жизнь, вращающаяся на волоске,
дети, жёны, грехи, одалиски.

праздничный новый мир, 21-го века народ,
вам нужны стихи и прошлогодний снег.
шаг в ничто, вверх, вниз, шаг назад, шаг вперёд,
баба с возу означает победу телег.

ледники тают от глобального дежа ву.
сухо во рту. ночами на чердаке
ходит кто-то незваный. боль в плече, в левой руке.
доживу до восьмидесяти? верю, что доживу.

за крутыми горками спуск к ленивой реке,
камыши забытья над ряской прожитых лет.
мелководье стирает следы на мелком песке.
снова ищешь ответа? это и есть ответ.

САЛЬДО

о полночным трамвае, увезшем меня в Бровары,
о червонном закате над плёсом днепровским в Петривцях
всё почти позабылось. из давнишней этой поры
память начисто вытерла запахи, звуки и лица.

задубевшему в новых заботах не снится Москва.
горы не Воробьёвы – Mount Diablo или Tamalpais.
если щепки летят, значит рубят на щепки дрова,
значит всё на продажу, и прошлого нам не досталось.

городов и отелей и странных постелей не счесть,
не измерить курвиметром скурвенность пешего марша,
что прошло, то ушло. всё уйдёт, что пока ещё есть,
мотылёк у свечи, понапрасну свободы искавший,

отвергающий бога, не знающий ночи и дня
одинокий безумец, бунтарь, отщепенец, предатель,
краснобай, дон жуан, похититель девиц и огня,
составитель куплетов, словесной породы старатель,

как ничтожны находки, как мелок твой список грехов,
Карфаген не сожжён, не разрушена дерзкая Троя,
не написана главная книга и храм не готов,
а стихи… что стихи? это так, развлеченье пустое…

ТОТ И ТА

Тот, который в кусте горящем,
Тот, кто сидит, намасте сотворяя.
Тот, кто требует бус блестящих.
Тот, кто молчит – невидим, неосязаем.

Тот, кто вниз с Олимпа глазеет.
Тот, который распят и вознёсся.
Тот, кто танцует, а руки плывут, как змеи.
Тот, который просто – на небе солнце.

Тот, кто велит сразить нечестивцев.
Тот, кто их убивать запрещает.
Тот, чьё не произносится имя.
Тот, кто грехи убийцам прощает.

Тот, без которого вянет нива.
Тот, что Хун-Апу из лунного рода.
Тот, кто известен людям как Шива.
Тот, кто приносит одни невзгоды.

Тот, кто сеет зёрна интриги.
Тот, кто сам по себе, ниоткуда.
Тот, кто главной заведует Книгой.
Тот, которому имя – Будда.

Тот, которого суть – пустота.
Тот, который и есть Тасагата.
Тот, кто виновен, что ты – не та.
И Тот, кто сделал тебя виноватой.

БЛАГОСЛОВЕНИЕ

Благословляю неспешных, необязательных, медленных.
Не сожалею о лéтах, в праздном безделье проведенных.

Благословляю подстилку в ельнике – сонную, рваную.
Благословляю всю жизнь мою, так неразборчиво странную.

Детства нестрашные напасти, юности беглые радости,
Поздних влюблённостей старости путь, завершённый усталостью.

Благословляю в орешнике посвисты клёстов по осени
И облака, что над Росью к югу стремятся над просинью,

Луг за рекою под пашнею, чешское пенное пиво, и
Женщину, навзничь упавшую, с глупой улыбкой счастливою…

ШАГНУТЬ…

к холмам горбатым
поутру,
в прозрачном воздухе дрожащим,
уйти,
чтоб время
настоящим
не нарушало звук.

и вдруг,
как из себя,
как за порог,
шагнуть,
открыв объятья ветру,
забыв старинную примету…

и больше
не вернуться
в срок.

ПОСЛЕДНИЕ ДАРЫ

– Для последнего причастья
Принеси мне на прощанье
Остро-красный перец счастья,
Нежность ягод увяданья,

Тополиный пух с Афона,
Сладкий дым марихуаны,
Мёд от пчёлок Персефоны,
Листик лавра из нирваны,

Аромат подвалов винных,
Пьянь осеннего заката,
Замороженной рябины
Декадентское стаккато.

– Горечь кофе не хотите ль?
Вам пора идти, приятель,
Бородатый возмутитель,
Соблазнитель, расточитель,
Белоснежных роз сажатель.

ПОМИНКИ

Сдвинув на ухо чёрный французский берет,
подпоясан простою верёвкой патлатой,
как посланец шестой обречённой палаты,
заявлюсь я на ваш поминальный обед.

Я приду, завернувшись в лиловый халат,
за спиной у меня будут тени роиться,
от сверкания крыл вы прикроете лица –
все, кто был не при чём, все, кто не виноват.

Чёрных впадин глазных немигающий взгляд
обмануть не удастся ни лаской, ни плачем,
и предвестием новой беды, не иначе,
разольётся над кровлями красный закат.

Под унылое звяканье ржавых вериг,
без царя в голове, без копейки в кармане,
наскребу на дорогу безумств и желаний
по сусекам своих ненаписанных книг.

Вдоль залива пройдусь, завернувшись в туман,
скрежетаньем зубов распугаю детишек,
и, как облачко дыма, растаяв над крышей,
я исчезну, внезапной свободою пьян.

ЭПИЛОГ

сменяется неровной скачкой
годов размеренная поступь.
вчера — ребёнок в люльке плачет,
сегодня — вьюга по погостам.

как сон о прошлом юбилее,
как мыло в образе обмылка,
всё веселее и быстрее
опорожняется бутылка.

а бред опять бредёт, хмелея,
в дыму давно забытых улиц,
с улыбкой дориана грея,
слегка по-старчески сутулясь,

оставив чемодан и вещи,
не признавая поражений,
не понимая слёз и женщин,
никем не понятый не гений.

ЧАЕПИТИЕ В ОВЕРНЕ

Известняковые обрывы Советерр,
Базальты Монт-Лазера, фермы, рощи.
В долинах пасторальных дремлют мощи
Монашек-девственниц и матушек-мегер.

В Клермон-Ферране безмятежно спят дома,
Былых эпох, приспав мечту иную.
Рекламный щит: здесь выгодно торгуют
Immobiliers Отец и Сын Дюма.

В тени каштанов юной пары поцелуй
Застыл вовне сознания и срока.
Ленивый полдень в сердце Лангедока
Под острой башней Нотр Дам де Пуй.

Пора и мне давно оставить скучный руль
Присесть у бара, ближе к молодёжи.
Их лица с русскими совсем не схожи —
Девчонок из посёлка Ла Бурбуль.

Фарфора старого протяжный, чистый звук,
На блюдце золото медовых капель.
В час чаепития, в кругу подруг,
Язык Мадлен — хирурга острый скальпель,
И лёгок жест её подвижных рук…

VITIANO

Кортона — Кастильоне наш маршрут.
Дорога на Ареццо. Чёрный фрукт
созревшей матовым сияньем грозди,
праматери тосканских сладких вин,
таинственный излечивает сплин,
из ран душевных извлекает гвозди,
оставленные некогда страной,
где пьют вины отравленный настой.

Монтеккьо. Старых башен кирпичи.
Камланье сов, невидимых в ночи.
На языке столетий Vitiano,
возможно, означает – помолчи,
налей и жди, пока настигнет прана.
Темны акаций купы под луной,
навеселе бредём с тобой домой,
а может, просто в облако тумана.

Грехи расписаны. Стальной пера стилет
в скрижали чертит: сожалений нет.
Густой струёй вишнёвой Vitiano
в бокалы плещет на закате лет.

УМБРИЯ, УТРО

черепица выщербленных крыш
лениво дремлет
над ущельем узких улиц
мечтающих о Медичи

булыжники узорных мостовых
молчат в тумане
спят автомобили
проснулись лишь
каракули графитти
на контрфорсах
крепостного вала
и стене этрусков

горгулья с гарпией
на островерхой башне
охраняют циферблат часов
страдающих подёргиваньем стрелок
а голуби помётом метят
последний век
отмерянных времён

это прощальный мой налёт
на виноградники игрушечной Европы
воздевшей руки водосточных труб
в предчувствии конца былых эпох

спит женщина
но скоро встанет солнце
и мы придём на площадь пить вино
хранящее жару
июльских вечеров Вальдичиано
дрожанье воздуха
на склонах гор Ареццо
или сладчайший благородный сок
столетних лоз
с холмов
пока что спящих
у подножья Орвието
где Тибр шальной
шумит перед рассветом
напоенный озоном майских гроз

(Пасиньяно, 2009)