(Рассказ 30)
Назывался «Дивный сон», эпиграф: «Не забывай, для чего ты здесь!» Был мощным и полноводным, как река:
«…чьё течение одинаково живое и удивительное и в полном летней неги и благодати дне, и в весенней свежести ночи с пеньем птах, в чувственности осени, ярким утром, и под спокойно-жёлтыми фонарями вечера освещающими почти религиозный чин сдержанности-нежности, запредельное сверкание льда, по которому… Не важно, всё не важно…
… — Сергей Михалыч, за что вы так его?
— Учишь вас, учишь, всё никак не догоняете, чтобы найти ему…
… Да, есть слова звучащие обидно, хотя казалось бы, ну, например бурундук или толстолобик, муфлон или фазан, пипетка или квашня. Особенно если их ещё соответственным образом интонировать…
… — Да, не разбив яйца — яичницу не поджаришь!
— Можно сварить.
— И чего, со скорлупой есть будешь?
…И хорошо отдыхать им там, в дорогом приморском ресторане, одобрительно глядя на бирюзово-белые стены с позолоченной лепниной и на приличную копию Виллема Кальфа, швартующийся огромный круизный лайнер…»
Заканчивался на самой высокой, медленно тающей ноте: «Держись, я с тобой!»

———————-

(Рассказ 31)
Назывался » Розовая чайка», эпиграф » Не всё то спирт, что горит.» Рассказывалось в нём о современном «крепостном» театре, на берегу Волги, где для себя и для тех, кому это было интересно, некто состоятельный ставил представления, не жалея на это потребных средств. Ни на что не похожие, легко переходящие границы видов и жанров, они широкой сетью зачерпывали и саму жизнь, ввергая всех имевших к этому делу касательство, от зрителей до прим, в самые различные бесчинства и отношения. В основе действия была какая-нибудь поучительно-сентиментальная история. Всё снималось:
» …краю сцены подходит актёр и под негромко звучащую музыку, плавно и величественно жестикулируя, говорит: Раньше здесь, на этом месте, стояло небольшое селение. В нём , среди поселян и поселянок, жила милая сиротка-пастушка. И вот, однажды после грозы, она пошла со своими овечками к пруду, мимо вот этого дерева и нашла, под ним, кувшин полный золотых монет. Она не знала что с ними делать, как распорядиться найденными сокровищами и пошла к самому уважаемому человеку в селении, то есть ко мне. С тех пор её никто не видел. Вначале по селению пошли толки и слухи, кто-то вспомнил, что видел её со старинным кувшином в руках, заходящей в мой дом…
…в городе есть фонтан, страшная безобразная маска, но из неё уже несколько столетий льётся струя чистой воды. Воды нисколько не испачканной….»
Ничего себе такой был рассказ, несколько инфернальный, но не лишённый поучительности (этого, который был там главный —  вишнёвым вареньем потом облили и подушку, не пожалели, пух на него вывалили, а потом вниз по матушке, по Волге, на утлом челне пустили, на всякий случай, не всё, значит, коту масленица).

—————

(Рассказ 32)
Был озаглавлен «Костюм эпохи расцвета», эпиграф состоял из перечисления-описания: «… выглядело это так Двадцать восемь плоских круглых металлических предмета жёлтого цвета (золотые дублоны испанской чеканки), сорок четыре бесцветных камня (бриллианты чистейшей воды от1,5 до 3 каратов), кубок жёлтого металла с рельефным рисунком виноградных листьев и ягод (золото, Италия, 17-ый век), четыре пачки бумаги…» Речь в нём шла о торговце произведениями искусства и антиквариата:
«Воровать Стасик начал очень-очень рано, как себя помнил. Маленьким шкетом, прилично одетый, в пиджачке, он заходил в магазины и в рукава, атласная подкладка была зашпилена английскими булавками складывал , очень технично, понравившиеся ему вещи. Дальше — больше…
Всё было поставлено на самую широкую ногу, но наибольший доход ему приносили три дамы: вдова известного академика, дочь великого режиссёра и внучка гениального композитора. Стас пополнял их «наследственные» коллекции сомнительными шедеврами, а потом приводил покупателей, которым было лестно приобрести «бесспорные» вещи из…
— Шедеврально! — сказал Бюра, и коротко ткнул пальцем…
— Упрямый попался, — сказал со сдержанным одобрением Скорый…»
Рассказ написанный живо и весело, показывал (освещал) несколько малоизвестных примочек в мире торговли искусством, ну, а в виде бонуса приводился рецепт приготовления вкуснейшего кофе, со специями, ванилью и корицей, мускатным орехом и чёрным перцем, который Стас умел так хорошо готовить, ну а там, с хорошей рюмкой неплохого коньяку, а ещё лучше рома, это…

—————

——————

(Рассказ 34.)
Назывался «Теория восприятия», эпиграф: «Ему одинаково нравились и гнущиеся до земли с ветвями полными плодов яблони, груши, персики и сливы и прямые, горькие в своей гордости ёлки и осины.»
«В город у моря он приехал уже поздним вечером, но повезло, выбрал то, что нужно, вид из окна на море, в четырёхэтажном, светлом доме. Просторная комната с балконом и неплохой мебелью. Вымывшись, сразу же уснул, в голове и теле стоял приятный гул.
Встав утром, порадовался хорошему солнечному дню и пошёл в ванную. Когда вышел, в коридоре у обувной полки увидел девушку. Улыбнулся в ответ на её милую, полную интереса улыбку. Познакомились. Дочь хозяев, приехавшая сюда на каникулы из Москвы.
Прошли на кухню, она налила ему кружку кофе, приготовила бутерброды. Спрашивал о городе, куда поехать и что посмотреть, предложил составить ему компанию — отвечала, море ей не интересно, а ходить в жаре по городу нет настроения, и вообще тусоваться с отдыхающими, для местных, уважающих себя девушек, моветон. Тем более в городе все друг друга знают…
Он пошёл к себе, чтобы переодеться и идти, только скинул  одежду, как без стука вошла она. Совершенно обнажённая, сияющая в свое наготе, прошла мимо него, остолбеневшего, на балкон, сорвала  ягоду с ветви огромной вишни и вернулась и вплотную подойдя к нему, молча, из своих губ передала в его. И началось…
Десять дней, как он потом посчитал, какое там море, какой город с достопримечательностями. На выходные ему удалось выспаться…
На одиннадцатый день она пригласила в гости свою школьную подругу. Они сидели в его комнате. Подруга была записная красавица и в другое время он бы, безусловно, обратил на неё внимание. Сейчас же ему было малоприятно видеть недорогое кокетство, игру глаз, жеманство и прочее. В конце вечера, она попросила, чтобы он проводил подругу домой. Нехотя он согласился, та шла к нему  вполоборота, тесно прижавшись грудью, всё, что она говорила, было о ней самой или непосредственно её касалось. Слушать её, идти с ней рядом было мучение. Девушка пыталась изо всех сил вызвать к себе интерес, у неё ничего не получалось, по-видимому первый раз в её жизни, нервничала, терялась, а ему хотелось одного — скорее вернуться. Отбив все атаки,быстрым шагом обратно. На вопрос, как прошли проводы, вспомнил: «А-а, эта». И снова ночь и снова то, что совершенно бездуховно, и плотское,  и что наполнено высочайшим, вселенским содержанием и  смыслом.
Утром он проснулся сам, впервые не от её прикосновений и поцелуев. Доносился её голос, она разговаривала по телефону, почему-то захотелось послушать с кем и о чем. Услышал: «Ну не знаю, он такая б…., мачо! Может тебе не стоило волосы стричь?». Он вышел она сидела закинув ноги на столик, в глазах спокойная  радость.
— Ну ладно, после созвонимся, пока.
— Отомстила? — веселясь спросил он, — а я то думаю, откуда такие джунгли с пампасами! Расскажешь?
— Спасибо тебе, мне сейчас очень хорошо, честно, — встала и с совершенно определёнными целями двинулась к нему.
— Всё! – подводя черту, сказал он, – Больше не будем, хоть на море посмотреть. Я же сказал — этого больше не будет, чего тебе ещё надо? Я же не игрушка. Хватит, слушай смешно же. Нет! Подожди, не так…

(Рассказ 35.)
Назывался «Непротиворечивая архитектура», пространный эпиграф из «Хагакуры» Ямамоты Цунэтомы : 

«…. Я не понимаю, как люди нашего поколения могут забывать о славных традициях своего клана и почитать чужих будд. И во времена войн, и в эпоху мирного благоденствия было бы вполне достаточно, если бы высшие и низшие сословия чтили своих предков и изучали их наследие. Ведь каждый должен почитать владыку своего клана и основоположника своего учения. Для самураев нашего клана все чужие учения не обладают ценностью. Мы знаем, что человек может изучать другие традиции лишь в довершение к глубокому знанию своей собственной. Но когда человек глубоко постигает свою собственную традицию, он понимает, что у него нет больше нужды расширять свои знания». Речь шла об архитекторе, давным давно уехавшем на Запад, всеми фибрами старавшимся стать там своим, добиться положения, но без особых успехов; несмотря на все потуги, своим не стал, а архитектор никакой. За много лет приехал, нужно было продать квартиру в Москве, его старики умерли один за другим (отец всю жизнь проработал официантом, мать — медсестрой в роддоме). Что-то позвало его в родную деревню отца и он прихватив с собой фотоаппарат, взяв на прокат машину — поехал. Часто останавливался, снимал, ничего не чувствуя. А потом, на одном снимке с простым деревенским домом, за вписанностью и идеальными пропорциями разглядел Гармонию, пережил озарение и стал настоящим архитектором, в Москве. До кучи счастливо женился  в своей деревне и забыл про Таиланд с Кубой. Такой без ненужной назидательности лёгкий и светлый рассказец.
 

(Рассказ 36.)
Назывался вроде его лекций «Звёздное небо — открытая книга, нам, мистикам-провидцам, наследникам Атлантиды!», эпиграф был многообещающ и энергичен: «Я знаю, как сделать, чтобы всё было хорошо!». Речь в рассказе шла о четырёх людях живущих вместе в одной квартире, двух женщинах и двух мужчинах, у каждого из них был постоянный и серьёзный источник доходов, все они были фанатами железнодорожных путешествий и раз в сезон их совершали, в пределах бывшего СССР. Вычерчивая сложные углы и фигуры, выезжая из Москвы в Мурманск, из Мурманска в Питер, оттуда в Челябинск… Они всё понимали про это и получали настоящее удовольствие:
» … вернулась официантка. Поставив перед каждым продолговатое металлическое блюдо, пожелала приятного аппетита и удалилась. Игорь налил коньяк в бокалы и попросил Вадима: Произнеси что-нибудь!
— Не знаю, не мастер я в этом деле, насчёт здравиц и спичей. Ну, а так, вспоминается мне один художник, в ЦДХ с ним познакомились, а потом к нему в дом был приглашён. И он тогда, всем разлив, сказал, глядя на свою жену, а-а, двадцатилетие супружеской жизни они отмечали. Он сказал: «Все мы помним кусочек из фильма, где Мордюкова говорит Ульянову, — Хороший ты мужик, но не орёл! Так вот, друзья мои, женщина может простить мужчине абсолютно всё, девушек, наркотики, пьянство и так далее, кроме одного, кроме того что он не орёл, это говорю вам я и ещё множество авторитетнейших людей. За меня, короче, за орла! И выпил, и жена его ему улыбнулась и тоже выпила, и мы все выпили»…  Так что, за наших прекрасных дам!
Выпили, принялись за шашлык, оказавшийся выше всяческих похвал. За окном, в предвечернем свете, проносились мимо их взоров поля и леса, маленькие речки, селения, были видны и люди.
— Удивительно вкусно! Именно такой, какой и хотелось! – оценила еду Лена.
— И на этих тарелочках, всегда они мне нравились, прямо из детства! – поддержала её Ольга.»
Ну а мистическо-провидческую сторону, оставим в стороне (о! почти каламбур), не будем погружаться в эту туманную зыбкость, не надо.

————————

(Рассказ 37.)
Назывался «Выхухоль в парке Де-Голь», эпиграф: «Десять видов позвоночных являются эндемиками России.» Как и в предыдущем, действие происходило в поезде:
«Он стоял у окна, в коридоре купейного СВ вагона заполненного менее чем на треть. До отправления поезда было ещё какое-то небольшое время, за окном, в свете фонарей падали крупные снежинки. Он увидел, как мимо по перрону проходят мужчина и женщина, явно  в этот же вагон, а за ними охрана, не грузные шкафы поточного производства, а серьёзные профессионалы, два легко одетых, с внимательными глазами, молодца. Через какое-то время в конце коридора показалась она, стройная невысокая женщина около тридцати, в светлой куртке. За нею, мужчина гренадёрского роста, румяный и бравый красавец брюнет, с букетом цветов, без шапки, в пальто — шедевре высокого портновского искусства. Охранники остались снаружи у дверей вагона.  Женщина пошла к соседнему купе, пропустила вперёд своего спутника с небольшим чемоданом. Мимоходом скользнула по нему взглядом через модные и дорогие небольшие очки и, вдруг, лицо её побледнело и волна непонятных, сложных чувств быстро сменяя друг друга пронеслась по нему. а потом откатилась обратно, она с неподдельной радостью, просияв, как кому-то очень дорогому, сердечно сказала: «Добрый вечер!» На что он, почему-то, неожиданно для себя, отвесил глубокий поклон и сказал:» К вашим услугам».
До отправления оставалось ещё несколько минут, в соседнем купе прощались. Больше говорила женщина, она хотела, чтобы впредь её провожатый более внимательно смотрел с кем он вступает в деловые и партнёрские взаимоотношения, (разговор шёл на хорошем французском): «»Такие люди как он, дружок, нужны, когда есть победа, успех. Их медлительность и сомнения, скептицизм могут остудить слишком горячие головы или наоборот, в ситуации, когда нужно придать импульс колеблющимся, но храбрым. Но никогда нельзя им давать возможность самостоятельно распоряжаться, власть их губит, давит, как улиток.
— Да нет же, когда мы начинали, он пылал, сыпал идеями… — весело оправдывался мужчина.
— И из них, как правило ничего не рождалось, хорошего? Когда же ты научишься разбираться в людях, мерд? Не перебивай меня, слушай внимательно и запоминай, сердцем, смотри мне в глаза… «
Он отошёл подальше, с ним что-то происходило, он узнавал эти властные интонации, лёгкий тон, блеск способный увлечь за собой, дружественность. Ещё дальше, но её слова чеканные и ясные все равно продолжали до него доноситься. Малодушно зажал себе уши, но мимо радостно прокатился чуть было не опоздавший пассажир и ему пришлось опустить руки.
Наконец те двое вышли. Мужчина смотрел с обожанием и самым горячим восхищением.
— До встречи! – сказала женщина и быстро, как-то по кошачьи, протянула руку к уху гренадёра и дернула его за мочку. И тут произошло невозможное лощённый красавец и безусловный мужчина-герой…
…Она положила на стол пудреницу и поманила его пальцем, похлопала ладошкой рядом с собой. Он пересел, а она положила его голову к себе на колени…
…В окно светило весеннее солнышко, другой южный, влажный воздух, свет и звуки…
…Через неделю он стоял прижав лоб к оконному стеклу. Далеко-далеко внизу море катило свои белые барашки, а у него было легко и спокойно на душе — увидел Всё, и оно было прекрасно!»
Такой не без налёта мистицизма вполне себе рассказец (без ложной скромности), кстати, на острове Святой Елены, восемьдесят пять процентов живой природы — эндемики.

——————

(Рассказ 38.)
Назывался «Косячок, Бобочка и Дружба», эпиграф из рассказа Константина Коровина: «Летом, при солнце и жаре приятно пахло водой и тиной, пахло летом… Зелёные и синие стрекозы носились над водой, садясь на череду и осоку…. Далеко от моего дома, в глухом месте, были большие, широкие плёсы. Как-то летом я поехал туда. Поставил на берегу среди кустов, палатку, думал прожить неделю. Место было как рай. Вода реки была кристально прозрачная, мягкая и вкусная… Это была жизнь поразительная тайной прекрасного ощущения. Чудеса созерцания – утра, вечера, ночи, какое-то слияние чистой красоты с её же тайной гармонией», о двух друзьях и их подруге, ставшей женой одного из них, ( прекрасный фильм Ф.Трюфо «Жюль и Джим» автор посмотрел значительно позже написания рассказа):
«Единственно, что их, как всегда утешало в таких случаях (без особого впрочем успеха), это то, что винить им, кроме себя самих, было совершенно некого. Вообще, даже странно, что никто, кроме как они сами в этой жизни не сделал им не просто  ничего плохого, а наоборот, от всех людей, за всю их жизнь, они видели только добро, помощь и поддержку. Это та, та другая сторона их самих измывалась над ними. Да, и попадись им та, другая сторона-он, через которую в их жизнь, как через кайфобазар входили разнообразные бяки, то-то бы ей досталось, не скоро бы они успокоились…
…Как в наших фильмах советского времени, самогон всегда на экране предстаёт жидкостью белой и мутной, в бутылках для великанов, так и…
…Довольно скоро перешли к карточным играм, два южных гостя, через пятнадцать минут, потушили свои пылкие взгляды в сторону Лены-Дружбы, рассчитались и выдержанно удалились…»
Забавный такой рассказ, душевный, заканчивавшийся словами: «Любое действие разумной осторожностью не испортишь».

———————-

(Рассказ 39.)
Назывался «Субпассионарии мы»

—————-

(Рассказ 40.)
Назывался «Тетрадь зав. постановочной частью (Новое тело)», эпиграф «Вся жизнь — театр.» В нём шла речь о взаимоотношениях внутри небольшого театрального коллектива, работавшего над постановкой «Пьесы №4», резонер, обозначенный в пьесе как Маг-и-Волшебник, вступал со всеми в подобные разговоры:
«Да, что не возьми у нас человека — кремень, тёртые всё больше калачи, хоть и гонят нас, извините за парадокс из калашного ряда в булочный, назовём это так. Но нам не привыкать, нет-с. А что касается общих, таких знаете ли, рассуждений, за них ведь денег не платят, кашей не кормят, в гости зовут только по очень, очень большим праздникам, но мы и не жалуемся, чего нам жаловаться-то? С каких таких, спрашивается причин. Ничего, как-нибудь перетопчемся. Пускай, где ж его на всех-то возьмёшь? Так, только мелькнёт где-то, да и скроется в дымке туманной. Смотришь, смотришь потом, ан и нет его, как и не было. Вздохнёшь себе грустно, да и побредёшь себе дальше, думая со мной было, или не со мной, я ли то был, или не я? А так, конечно всё хорошо, не жалуемся. Что нам жаловаться, сыты, обуты, напоены, накормлены, в светле, понимаешь ли, в тепле опять-таки…»
Так и оставалось неясно, где происходят эти репетиции, кто эти актёры.

——————-

(Рассказ 41.)
Назывался «Лемур и чики», был наделён бравурным эпиграфом: «Ответом на загадку: «Что такое искусство?», является слово: «Загадка» «:
— Вот, есть что-то, мы на это смотрим, или слушаем, или одновременно смотрим и слушаем, никогда не трогаем, ну, почти, — произнёс он.
— Ну, всё, хватит!, — Инесса поднялась со своего места и уверенно пошла в тамбур, через короткое время поезд шедший на весьма приличной скорости резко дёрнулся и издавая какие-то просто душераздирающие звуки, остановился. Она же гордо и победительно вернулась на своё место, — она сорвала «стоп-кран»!
Вскоре показываютя начальник поезда с машинистом, электриком и бригадиром проводников. Инесса с вызовом смотрит на них, но те спокойны и доброжелательны и проходя мимо, объясняют: Вы извините, скоро поедем …, олени устали…
— Ясно, а то я подумала, что кто-то нечаянно нажал на стоп-кран! – не без издёвки отвечает она, — Обратно -то, когда поедем вы, дедушки морозы?
— Да здесь и нет никаких стоп-кранов, — удаляясь, покладисто поясняет машинист.
— А обратно, когда поедем? – уже менее уверенно повторяет свой вопрос Инесса (в девичестве Гомес).
Ответило ей тут же откуда-то возникшее эхо: «Едем, едем, едем…»»
Странный такой рассказ, что ещё о нём можно сказать?

————————-

(Рассказ 42.)
Название имел » Троя на заходе солнца», эпиграф был: «Лучше быть претерпевшим в правом деле, чем среди торжествующих в неправом»:
«Раз в неделю, по камерам, разносили какую-нибудь добавку к обычному рациону. Иногда это был маргарин, реже ассорти брака местной кондитерской фабрики, а чаще всего мелкая солёная рыбёшка — хамса. На камеру полагалась одна миска, и почти всегда в ней попадался маленький морской конёк. Четыре уже стояло на небольших подставках сделанных ими, на подоконнике, между намордником и решёткой…
— Поздравь меня, Андрюхин, сороковник мне сегодня! — продолжая улыбаться и пребывая в замечательном настроении, предложил Петрович, (они остались вдвоём в камере, всех повыдёргивали на этапы)…
Вечером готовят праздничный стол. У надзирателя Синего куплены водка, салат и пол курицы  (Синий характеризовался тем, что когда предложений от сидельцев-арестантов к нему не поступало, он ходил по коридору, бил  себя связкой  ключей  по широкой, как лопата, ладони и басом с блатной хрипотцой повторял: «Урок – до фига, понту – не фига!») Из соседней камеры передали пару пряников, из другой яблоко.
Сейчас они жарят гренки, на которые потом будут положены очищенные кильки.  Андрей вертикально держит под миской зажжённый кусок простыни, скатанный в неплотную трубочку… на не частых железных полосах шконки…
— А тебе что сегодня снилось? – интересуется именинник.
— Как всегда, одно и то же. Война. Горы, внизу долина, там они отрабатывают приёмы конного боя.  Всадников двести, которые пожилые — те в больших белых косматых папахах, лошадки — прелесть, встали в один ряд, потом, быстро разворачиваются. А мы так сбоку, уже зарядили, у нас три пушки с собой, на руках несли. Картечью, бегло…»
Такая лёгкая, не смотря на тему, светлая, в импрессионистской манере, вещь.

——————

(Рассказ 43.)
Назывался «Грандиозный замысел, или как из красного жгучего перца получить зелёный сладкий горошек. Азбука садовода-огородника», эпиграф: «Gesamtkunstwerk — термин созданный Р. Вагнером, буквально: глобальное произведение искусства. Произведение представляющее синтез музыки, литературы, живописи и т.д.» Этот рассказ был первым, вступлением, большого сборника: «Любофь — тонкие практики истинного вызревания», где в алфавитном порядке шли рассказы, на «А» — про абрикос, на «Б» — про баклажан, плюс ещё три слова к каждой букве, к каждому растению, корнеплоду, так сказать:
«Даже не знаю с чего начать с арбуза или с абрикосов, или это был не арбуз, была дыня, помню, дыню она мне принесла. Работал я тогда вторым художником в театре-студии, а она ко мне приходила. Девушка из Узбекистана…
Абсолют, не в переносном или деическом смысле, а лазурит…
— Лёгкий беспорядок в салоне сделал. Из «бардачка» карту вынул, кусок оторвал, кольцо с «лимонки» снял, обернул ее этим куском, положил обратно в бардачок, так чтобы концы торчали наружу, крышку закрыл. Когда он открыл крышку ничто больше не удерживало скобу…, так? Так их главного не стало? Молчишь. Напрасно ты, я тебе серьезные вещи говорю, юноша бледный, а ты мне про Минковского, с Планком – Гёделем речи здесь заводишь, умный. Так было, да, нет?…
А что привлекает художника, как не он, абсолют, свет, то есть, ну и там абрикосы, Азия, знаете ли, опыты, хе-хе.»
Нужно здесь сказать правду, когда он писал этот сборник, у него было.

—————

——————-

(Рассказ 45.)
Назывался «Кондитер, или лазурные глаза Гертруды», эпиграф: «В пышных декорациях из сахарной ваты, как улучшенное подобие ВДНХ», про одну неуступчивую тётеньку:
«Да, задача была из сложных. Такое знание жизни женщина приобретает почти исключительно за счёт уходящей в бесконечный минус внешности. В её случае был просто дар, порода и воспитание. Нежно любимый муж был для неё — «Увеличительное стекло-калейдоскоп». Первый любовник, потомственный, в бесчётном поколении, мясник — «Заведующий». Второй — пожарный, был…
Глаза её потемнели, их цвет сгустился, потемнел и она отчеканивая, произнесла: «Этого никогда не будет вообще!»
— Самое любимое кино? Вы про кинокартины с артистами, товарищ полковник? Равнодушен к этой красоте. Мне нравится не постановочная кинохроника Великой Отечественной, очень люблю смотреть как наши тридцатьчетвёртые прямой наводкой лупят в каком-нибудь их культурном городе, с подскоком, а потом пыль из щелей гранитной брусчатки медленно так вверх поднимается, и ещё раз, и белые простыни в окошках…
Её лицо пошло красными пятнами, наверное в первые в своей жизни она не совладела с собой и схватив чудную, бледно-синего стекла вазочку с десертом, кинула её…
…а потом в ванной.»
Такой, пародия на «красивые» рассказы из шпионской жизни. 

borgusev

http://borisgusev.com/