Случилось мне тут разыскивать информацию о композиторе и педагоге Михаиле Фабиановиче Гнесине, о котором, к сожалению, в сети или сухо официально с датами, или — совсем ничего. Завтра у него юбилей, 140 лет со дня рождения.

И кроме того, что Михаил Фабианович был младшим братом знаменитых сестёр Гнесиных, он сам по себе — явление, как в культурной жизни, так и в общечеловеческом плане. Меня, конечно, в первую очередь заинтересовала связь Гнесина с литературой, и там всё очень интересно, но (снова к сожалению), хотя он был причастен ко многим известным явлениям и событиям, пишущие, к примеру, о Серебряном веке, охотно говорят о других персоналиях, а о существовании Гнесина словно и не знают. А ведь он много и постоянно сотрудничал с поэтами, писателями, режиссёрами.
Пока я просто оставлю тут небольшой художественный текст, написанный под впечатлением от собранных фактов. Было бы прекрасно найти не только сухие упоминания о Гнесине и Мейерхольде, Блоке, Бальмонте, романсах и постановках античных трагедий. А этот абсолютно покоривший меня Праздник древонасаждения в Ростове-на-Дону!!! К литературе отношения не имеет, но как же это фантастично, безудержно и — было в реальности.

Буду находить подробности, расскажу, конечно.

 

Белоснежные чайки Бальмонта и Гнесина

Мёрзлый снег в мрачном дворе огромного петербургского дома лежал почти нетронутым, только разбегались от подворотни узкие тропки. Одна терялась в темноте следующего двора-колодца, где в дальнем углу светил над входом в подвал тусклый фонарь.

Эмблема работы художника Добужинского

Скрип снега стих под ногами двух мужчин, закутанных в зимние пальто. Сверху, слабо освещённая фонарём, смотрела на них изображённая на эмблеме собака, возложив лохматую лапу на театральную маску. А на самой двери – табличка с краткой надписью «ТУТ».

На стук дверного молотка двери распахнулись и изнутри гостей накрыло теплом, ярким светом, многоголосым шумом, сотканным из смеха, говора, бурных аккордов рояля.

— А-а-а! — закричал встречающий, кидаясь на первого гостя с объятиями, — Михаил, душа моя! Ты вовремя!

Хунд-директор, то есть — «собачий» директор знаменитого литературного кабаре «Бродячая собака» Борис Пронин ступил назад, и, сбивая на затылок бархатный берет, смерил взглядом второго мужчину:

— Никак фармацевт? Дрогист?

— Билет, — пискнул гость, тыча в сторону хозяина бумажным листком, купленным, кстати, за немалые деньги: фармацевтов или дрогистов («аптекарей»), то есть, людей обычных, в «Собаке», хотя и презирали, но терпели, продавая им билеты в десяток раз дороже, чем богемным личностям.

— Оставь, Борис, — вмешался первый гость – композитор и музыкант Михаил Фабианович Гнесин, завсегдатай «Собаки» и верный её поклонник, — не пугай человека.

Голос его прервал низкий вибрирующий удар. Это Маяковский, который возлежал рядом с огромным турецким барабаном, известил всех о новых гостях. Улыбнулся щербатой улыбкой и снова ударил, перекрывая бешеные рояльные аккорды.

— «Чайку», — бормотал Гнесину Пронин, подталкивая гостей к столику, — сыграй сперва свою «Чайку», милый мой, нас сегодня сам Бальмонт почтил. Свеж и трезв, как фиалка. Надеюсь, таким и уйдет, а? Не как в прошлый раз! – и Борис расхохотался.

Под низким сводчатым потолком, украшенным позолоченным кругом со свечами, блестели мужские головы, расцветали женские шляпки и причёски, круглились обнажённые плечи, прикрытые кружевами. На круге среди свечей томно висела белая перчатка и рядом – небрежно заброшенная туда черная полумаска. А на стенах плясали, словно живые, рисованные арлекины, цыганки, арапчата.

Михаил Гнесин улыбался, кивая знакомым и кланяясь дамам. Стройный, слегка курносый, с пышными усами, но уже с высокими залысинами на лбу, шёл следом за Прониным к роялю, откуда вставал, покачиваясь, вечно хмельной музыкант Цибульский или, как важно его величали – граф О’Контрэр, который мог играть непрерывно, не повторяясь, и никогда не записывал своих блистательных импровизаций.

От рояля смеющийся Михаил Фабианович нашел глазами рыжеватые кудри Бальмонта и его гордо задранную эспаньолку, поклонился мэтру отдельно, прижимая руку к груди.

Романс «Чайка», написанный им семь лет назад, на прелестное стихотворение Константина Бальмонта… Но кто споёт его?

— А вот и наша Фаина, — пропел Пронин, делая пассы руками, — наша Снежная маска, наша Натали!

Плавно изгибая фигуру, к роялю подошла Наталия Волохова, актриса, которой сам Блок посвящал свои стихи и поэмы, улыбнулась, кладя на полировку тонкую руку с чеканными дикарскими браслетами.

 

Чайка, серая чайка с печальными криками носится
Над холодной пучиной морской.
И откуда примчалась? Зачем? Почему ее жалобы
Так полны безграничной тоской?

Бесконечная даль. Неприветное небо нахмурилось.
Закурчавилась пена седая на гребне волны.
Плачет северный ветер, и чайка рыдает, безумная,
Бесприютная чайка из дальней страны.

 

Актриса не пела. Проговаривала слово за словом, совершая тонкое музыкальное колдовство, которому сам Гнесин посвятил столько трудов, занимаясь новаторской тогда ритмичной мелодекламацией. И гомон в зале стихал, мерные и мелодичные фразы слышались у самых дальних стен, у камина, где на любимом своём месте царственно расположилась Анна Ахматова в чёрной шали на плечах.

А Михаил Фабианович, касаясь клавиш, переносился из мрачного зимнего города, из сводчатого подвала, где люди, как испуганные дети, старались укрыться от холодной реальности 1914 года, расцвечивая её своим талантом, — в лодку, что качалась в солнечных водах летнего Дона. Он на вёслах, в белой рубашке, сёстры смеются, тоже в белом, под кружевными зонтиками, наклоняясь, плескают водой друг в друга. И над сверканием воды вьются, мельтешат чайки – белоснежное множество кликов, блеска, трепета. Это он видел, когда семнадцатилетним мальчиком записывал свой романс, хотя, конечно, одинокая чайка Бальмонта – это совсем другое настроение. Но что поделаешь с собой? Там, где, казалось бы, воцарялась тоска, — натура самого Михаила, человека, по воспоминаниям всех, кто его знал, — самого доброго в большой семье, щедрого, безмерно увлечённого не только музыкой, а и самой жизнью – брала верх над печалью.