…Может показаться, что «Прогулка» создана для медитативной фиксации сознания, и, местами, и даже чаще всего, это выливается в длинные энергетические сцены. Если кто-то уже знаком с произведениями Елены Черкиа, то он знает, что в ее романах всегда присутствует смесь быта и неких пограничных мировоззренческих единиц. Медитативное и ментальное часто перетекает в общую картину, где сознание сплетается с внешним. И здесь нельзя сказать, что мир находится в стороне, и что авторское Я (или Я героя) – это исключительно вопрос солипсизма. Хотя, возможно, это и так. Авторские миры – далеко не всегда просты для читателя. Иногда нужны ключи, или – соответствующая читательская квалификация, и это – большая находка для любителей интересных форм, даже порой – и литературных опытов.

Кира жила одна и ей это нравилось

Так роман и начинается, и далее мы медленно вплетаемся в начальную линию сюжета, хотя, если рассматривать текст как некую машину, механизм, маховик, сделать быстро это не получится. Динамика здесь своя собственная, и скорость развития сюжета – некая персональная величина. Кира – фрилансер, свободный художник, созерцатель.

Возможно, вся художественная сторона отдана внешнему, хотя, здесь также мы видим и отношения с заказчиками, далеко не всегда простые, но также и бытовую составляющую. Возможно, Кире все равно. Смесь материального и трансцендентного создают столь сильный фон, что кажется, прочего и не должно быть, пока не приходят воспоминания. Читатель, возможно, очаровавшись этим персональным внешним, даже и не подозревает, какие тени, какие звери обитают в памяти Киры. Прогулка. Собственно, начавшись с первых строк, прогулка обречена продолжаться до самого конца, но это – и не просто прогулка, это – динамически развивающееся сплетение различных форм. Память не отпускает Киру, но сначала мы видим это лишь в виде полутеней. Общение со взрослей дочерью (по телефону), котами (оффлайн), мамой (периодически), фоновыми персонажами, природой. Ритм установлен.

Далее – фотография, цветопередача в слове.

 

Серия получилась. Грозди цветов оттенялись синевой весеннего неба, просвечивались радостным солнцем, бликующим на прозрачных крыльях толстых черных плотников и коричневых пчел. На одном снимке ветка церциса клонилась в самую траву, такая — отягощенная. Роскошная.

  Кира выложила девять картинок, медленно прокручивая, просмотрела их все, от первой, с тонкой молодой веткой, до самой последней, где за пышными цветущими кустами сверкала вода и корявилась на ее глади серая древняя скала.

  Досмотрев, задумчиво постукала пальцем по деревянному подлокотнику старого кресла. На звук пришла почему-то Кларисса, села привычно, пеньком, топорща белые усы и требовательно щуря на хозяйку узкие глаза японской гейши. А из коридора слышались шорохи и мягкий топоток. Клавдий выкопал давно утерянную игрушку — хитро скрученную проволочку и гонял ее в упоении.

  — Ты моя девочка, — нараспев приласкала кошку Кира, — иди сюда, красава моя, рыжая смешная, мой кролик усатый.

 

Читателю же на какой-то момент может и правда показаться, что произведение призвано удивить нас образчиком стиля – побольше статики, пейзажей, видом и скандинавской монотонности, однако, медленно, но верно, мы идем к главной интриге – истории любви, истории, которая закончилась почти что трагически, но также и к любви нынешней, и здесь надо определить – два периода жизни пересекаются в планах авторского алгоритма, какова обратная связь, а может быть, нет никакой связи, но есть выход. В свет или во тьму?

История Киры и Мичи (Вадима) начинается невинно и должна закончиться невинно. Но все же – это часть прогулки, но прогулки более глобальной, в которую вплетено все, что только возможно.

 

Потом они сидели в кухоньке, голые, кинув на табуретки полотенца. Вадим быстро сделал омлет, Кира налила в два высоких стакана томатного сока. Болтали о всяких пустяках. И она совершенно влюблялась в Мичи, еще и еще сильнее, благодарная за нежность там, где мучил ее небольшой страх, который она была полна решимости преодолеть. Не пришлось. Все было именно так, как нужно, наверное, как нужно, поправилась Кира, ставя холодный стакан, я не знаю, как нужно, просто все было чудесно, сказочно. Невероятно.

 

Кира была еще школьницей, когда влюбилась в молодого учителя. Далее – роман, как и положено – невинный на начальной платонической стадии и более горячий в своем развитии. Очередная прогулка, и, продолжая свою фото-охоту, Кира нехотя (хотя, быть может, и сознательно) реинкарнирует мотивы былого. Но почему они тут пересекаются? Та Кира и эта, взрослая, это, наверное, два разных существа, которым суждено встретиться где-то в над-реальности. И здесь совсем не важно, была ли эта встреча, или же инсталлированный образ воплотился в коротком видении. Нынешняя прогулка – все же не прогулка той, юной и влюбленной Киры, но связь остается.

Любовная линия нынешнего этапа – возможно, обычная ровная горизонталь. Читателю, впрочем, будет интересно узнать, чем разрешится конфликт с молодым Ильей, и возникнет ли роман с редактором Пешим, а также – в чем смысл дополнительной метафизики. Но все же, главным успехом произведения является то, что все дороги сошлись, наконец, в одну. Тени ожили. Вновь пережив, теперь уже в воспоминаниях, историю любви и предательства, Кира вернулась к себе самой. Не стоит думать, что тут прямо-таки обязано было быть что-то новое – ведь сама стилистика романа и не подразумевает неожиданных всплесков – хотя к кульминации это не относится. Однако, в соединении всех прочих интриг, читатель получает то самое главное, что и требуется от настоящего романа. Где теперь та Кира (вопрос риторический), и где Вадим (не совсем риторический, но без шансов на раскрытие), и что впереди? Во что выльются отношения Киры и Ильи? Все это уже выходит за финишную черту, и читатель волен придумывать дальнейшее самостоятельно. За всем этим, возможно, немного скрыта, вернее, проходит несущей частотой тема эволюции личности, причем, под воздействием самых разных факторов. Возможно, скрытый страх, блокировка подсознания, психологические моменты Эго – все это присутствует в Кире, и всему этому предстоит выйти наружу.

 

Есть нечто светлое, — он указал на ее скулу, покрытую бронзой, — и нечто темное. Дальше ты знаешь сама. Единство и борьба, свет и тьма, дуализм и бла-бла-бла. Как вы смеетесь, ну, мы смеемся — борьба бобра с козлом.

  — И нечто темное сопротивляется тому, чтоб я увидела свет? Даже если я не умею его никому показать? Я не пишу картин. Не пишу стихов. Да черт, я даже на пианино одним пальцем. Все, чему я научилась, это не бояться видеть окружающий мир. Пытаться снимать то, что вижу. Какая во мне опасность?

  — Я уже сказал. Своими трепыханиями ты можешь изменить не свой мир, а мироздание в целом. Ему этого не надо.

 

 

Возможно, это – столкновение с собой, хотя – с наличием ряда условий и условностей. Прошлое не победить, хотя оно является лишь частью личностью. Метафизическая победа над страхом и злом – трансцендентная инсталляция или же нечто большее?

 

В балконные двери смотрела луна, совсем круглая, с пятнами на бледном лице. Такая привычная и такая чудесно странная в своей неизменной привычности. Огромный тяжелый шар, волшебно висящий в пустоте. Сколько раз Кира смотрела на него, ошеломленная и восхищенная привычной картиной. И не могла привыкнуть. Висит. Тяжелая, круглая, смотрит. Асмр. Мурашки по локтям. Ощущение торжественной песни мироздания.

  И вдруг оно вот такое?

  Она подняла руки и пальцами коснулась скул. Вытянула в лунный свет, показывая сошедшие на кожу пятна. Бронза на левой руке, бархатный уголь — на правой.

  — Ты лжешь. Может быть, с точки зрения гнезда, одной только ступеньки, ты и прав. Ты говоришь — темнота и свет. Добро постоянно сопровождается злом. Ты знаешь, что собаку девочки Катерины зовут Хати? Я посмотрела, в книге. Хати — так звали волка, который гонится за луной. Черный волк, который хочет сожрать свет. А на самом деле Хатка — чудесная псина, живет в старом лодочном гараже вместе с отцом Кати — рыбаком Степаном. Так вот. Эти краски — они обе со светлой стороны. Потому что я выбираю шагнуть туда, где можно обойтись без зла.

  — Так не бывает, Кира, — Мичи покачал красивой головой. Говорил с мудрой печалью. Как тогда, вспомнила она, наполняясь яростью, когда подталкивал меня к грязи, делая ее из чистоты. Из преданности и беззаветности.

  — Может быть, раньше не было, — согласилась она, — но — будет. Мироздание не стоит на месте. Пусть даже боится само. Присылая таких, как ты. Но ты не полиция и не страж всего мира. Ты страж одного гнезда, Мичи. Трясешься за него. Твой миропорядок разрушится, если кто-то сумеет шагнуть дальше. Выше.

  Она замолчала, ожидая насмешливого «уж не ты ли». Но по выражению его лица поняла, а ведь так. Именно она. И где-то в других местах и других временах еще кто-то. Казалось бы, неудельные, непонятые, ничего особенного не совершающие. Не ведущие за собой и не проповедующие новых истин. Просто сами идут туда, выше, в мир, где добра станет больше, чем зла. Просто так. По определению.

  — Ах, Кира-Кира. Мечтательница. Сказочница Кира. Бредишь неисполняемым. Пытаешься…

  Она встала, выпрямляя обнаженную спину. Красиво, как делала девочка Катя, нужными жестами поправила плечики текучего шелка.

  — Пытаюсь. И буду пытаться. А тебя это пугает. Если бы неисполняемое, не сидел бы, завлекая снова. Шел бы ты, откуда явился. Мичи великолепный.»

Коллаж к роману, автор Евгения Перова